Владимир Соллогуб - Большой свет
- Графиня, bon genre теперь не говорится более, а говорится genre fracas [Здесь: потрясающе (фр.)]: оно новее и выразительнее, не правда ли? Вы были вчера на бале - fracas. Вы танцевали мазурку с вашим обожателем fracas! А если вы задумались, если вы вздохнули, если вы хоть слово сказали, - это могло дать подумать, что сердце ваше тронуто, - fracas! fracas! Все, что от нас идет и к нам обращается, - все fracas! А где друг мой и приятель m-r Leonine, ваш постоянный обожатель, ваш безнадежный вздыхатель, господин де Грандисон? Вот уж вовсе не fracas.
- Вообразите, - отвечала, смеясь, графиня, - что он не на шутку требовал от меня нынче объяснения; он хотел, чтоб я призналась в любви к нему!.. И теперь он сердится и ходит бледный и сердитый, как тень Гамлета.
- Я очень рад, - продолжал, также смеясь, Щетинин, - я очень рад: авось это отучит вас от страсти собирать около себя целое стадо обожателей - к чему они все вам?
- О! этого я должна была отличать между прочими по обстоятельствам, мне известным. Виновата ли я, что он принял за любовь все, что было лишь приличие? Может быть, я и виновата немного. Да какой женщине, скажите, не хочется нравиться?
- И вы, наверное, знаете, что вы не любите моего рыцаря печального образа?
- О! что до этого, вы можете быть совершенно спокойны. Он не глуп, а все-таки не только не fracas, а просто - mauvais genre [Дурной тон (фр.)], и тон его, сказать вправду, иногда бывает очень дурен. Если б у меня была наклонность, я бы умела ее лучше выбирать.
- О, бедный господин де Грандисон! - смеясь, продолжал Щетинин. - О, сентиментальный юноша!
- Я вам должна признаться, - прибавила графиня, - что ваш приятель бывает иногда чрезмерно скучен: молчит и вздыхает, вздыхает и молчит. И потом, два года назад, он был мне нужен, а теперь бог с ним!
Князь Чудин протянул небрежно руку к графине; она улыбнулась и, встав с своего места, порхнула с князем в пирамидную фигуру.
- Князь! - сказал на ухо Щетинину дрожащий голос. Щетинин обернулся. За стулом стоял Леонин с посиневшими губами, и за Леониным стоял Сафьев, с пальцем, задетым за жилет и с вечной улыбкой.
- Князь, - продолжал Леонин, - в романе господина де Грандисона недостает одной главы - поединка. Вы знаете, что романы без поединка теперь не обходятся. Не угодно ли вам будет дополнить этот недостаток?
- Извольте, - отвечал Щетинин, - желаю, чтоб эта глава была из лучших в вашем романе. Кто секундант ваш?
- Г. Сафьев, - продолжал Леонин, - не правда ли? - По-моему, - сказал Сафьев, - всякая дуэль - большая глупость. Однако, душа моя, как здесь ты немного найдешь охотников, так я, пожалуй, рад быть твоим секундантом. Только вот что: прошу не мешаться ни во что, а все предоставить мне. К кому прикажете, - прибавил он, наклонившись к Щетинину, - явиться мне для нужных переговоров?
- Я буду просить графа Воротынского быть моим секундантом, - отвечал Щетинин.
- Графа, графа! - с удивлением заметил Сафьев. - Ну, да быть такг я поеду к графу.
Князь Чудин возвратился к месту графини и, оставив ее у стула, поднял с пола свою шляпу и стал, с лорнетом в глазе, в числе нетанцующих.
Князь Щетинин продолжал разговор как бы ни в чем не бывало, но злословил и смеялся больше обыкновенного. Мазурка весело переходила от фигуры пирамид к фигуре замысловатых выборов.
Графиня мигом разгадала все, что было в ее отсутствие, но, как женщина опытная, она не обнаружила своего смущения, напротив, веселость ее сделалась живее, глаза заискрились, румянец заиграл на щеках ее. Она отвечала шутками на шутки, улыбками на улыбки и порхала между танцующими с такой откровенной веселостью, что собой оживила целый бал. Никогда еще, может быть, она не была так привлекательна и прелестна.
Шепот восхищения зажужжал вокруг нее, провозглашая ее единогласно царицею вечера; и точно, нельзя было довольно ею налюбоваться. Стройная, живая, с лихорадочным огнем в глазах и с улыбкой сладострастной на устах, с длинными волосами, распущенными по плечам, она носилась, не касаясь пола своими ножками, осуществляя собой все страстные мечты, все страстные желания юноши. Кругом ее все смешалось и закипело. Молодые люди, молодые женщины начали кружиться и чаще, и быстрее; музыка заиграла громче, свечи засверкали яснее, цветущие кусты распустились ароматнее.
- Славный бал! - говорили старики, оживляясь воспоминанием при веселии молодежи.
- Чудный бал! - говорили молодые дамы, махая веерами.
- Прелестный бал! - говорили юноши, улыбаясь своим успехам.
И среди этого шума, этого хаоса торжествующих лиц одна молодая девушка стояла задумчиво и не радуясь радости, которой она не понимала. Ее большие голубые глаза устремились с скромным удивлением на ликующую толпу. Она чувствовала себя неуместною среди редких порывов светского восторга, и то, что всех восхищало, приводило ее в неодолимое смущение. На всех лицах резко выражалось какое-то торжественное волнение, а на чертах ее изображалось какое-то душевное спокойствие, отблеск небесной непорочности и отсутствия возмутительных мыслей.
Леонин прислонился к двери с горькой думой и окинул взором все собрание, которое прежде так увлекало и ослепляло его. Вдруг взор его остановился на прекрасном и спокойном лице Наденьки - и мысль его приняла другое направление.
Загадка большого света начала перед ним разгадываться. Он понял всю ничтожность светской цели, всю неизмеримую красоту чувства высокого и спокойного.
Он все более и более приковывался взором и сердцем к Наденьке, к ее безмятежному лику, к ее необдуманным движениям. Он долго глядел на нее, он долго любовался ею с какой-то восторженной грустью...
И вдруг, по какому-то магнетическому сочувствию, взоры его встретились с взорами Щетинина, устремились вместе на Наденьку и обменялись взаимно кровавым вызовом, ярким пламенем соперничества и вражды.
XII
Кто бы взглянул при свете каретного фонаря на графиню, когда она ехала с бала с сестрой и мужем, тот, наверно, не узнал бы беззаботной, веселой красавицы, которая одна оживила собой целую чопорную великосветскую толпу. Волосы ее развились и падали в беспорядке около лица, губы побелели, около глаз врезались едва заметные черты, а в глазах отражалось безотчетное утомление. На графиню находила одна из тех минут, которые, как говорил уже я, так часто отягощают светских людей: жизнь казалась ей противною, люди гадкими, вся сфера, в которой она жила, - унизительною. Так же, как в тот вечер, когда она познакомилась с Леониным, ею овладела грусть неодолимая. Подле нее сидела Наденька, утомленная шумом, ей непривычным, и тихо склоняла головку свою на атласные подушки кареты. Граф казался очень сердитым, молчал и от времени до времени звучно отдувался; наконец, заметив, что Наденька засыпает безмятежно, он обратился к жене своей с вопросом:
- Объясните мне эту глупую историю. Стою с шведским посланником, с сенатором Петром Александровичем да еще с князем Петром Даниловичем, разговариваем мы о том, как бы в четверг составить нам партию, вдруг выбегает из другой комнаты, как сумасшедший, Щетинин, и прямо ко мне, и таки и не смотрит, с кем я стою, - ничуть не бывало! прямо ко мне и, не извинившись, говорит,-что он имеет сказать мне что-то весьма важное. Я поглядел на него. Щетинин человек порядочный, однако ж все-таки еще молодой человек, и мне показалось это немножко некстати против человека, как я; однако делать нечего, я отошел с ним к стороне.
- Он просил вас быть своим секундантом? - поспешно спросила графиня.
- Так точно-с. Возьмите же, какая глупость для человека с моим званием, с моим именем идти вмешиваться в дела молодых людей, которых я почти не знаю, да и знать вовсе не хочу, черт бы их побрал!
- Вы отказали? - сказала графиня.
- То-то я в большом затруднении. Отказать нельзя Щетинину: он говорит, что он за вас поссорился е Леониным, и ради бога просил не говорить вам о том.
Надобно, чтоб эта история оставалась как можно секретнее; не то он, Леонин, и я, и вы сделаемся предметом всех разговоров и городских сплетней.
- Сохрани бог! - невольно воскликнула графиня.
- Что вы прикажете делать? Идти - глупо, не идти - страшно; а все, сударыня, вы виноваты, - Я? - сказала графиня.
- Да... все вы. Когда я взял вас, в вашей деревушке, что были вы тогда? - ничего; просто деревенская девочка, а теперь что вы? - графиня, жена моя, которой все завидуют.
- О! что до этого, - с досадой отвечала графиня, - мы с вами расплатились. Что были вы прежде? - ничего; человек, который даже танцевать не умел, а теперь вы в связи со всею знатью, потому что я ваша жена.
- Ну, - сказал граф, - зачем же вы не оставались в этом кругу? Что было вам в этом маленьком Леонине, который черт знает что и черт знает откуда и который повсюду вас преследует, как тень ваша? Не ожидал я от вас, что именно через этакое ничтожное существо я должен лишиться всего, что мне и вам обещано. Вот, если б князь Чудин, например, так все-таки было бы простительнее...
