Чингиз Гусейнов - Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина
- Прочь безверие умствующего скептика, гореть ему в аду! Не поддаётся сомнению и проверке обычными смертными абсолютная достоверность! Ибо не вступит Бог в беседу с каким-нибудь сапожником - так и запечатлено, для этого у Него есть избранные Им посредники, которых Он отличил от прочих, чтобы через их посредничество люди могли обращаться к Нему! Не тогда ли Бахира, отвлёкшись, заговорил вдруг про чернила? "В незапамятные времена, - сказал твёрдо, отчеканивая фразу, -чернила ученого мужа были подобны крови мучеников за веру, а ныне что? Цветная вода! И начисто стирается нестираемое! Обыкновенная подкрашенная водица, хоть и приготовлена по всем правилам!" Рассказал про утраченный секрет изготовления особых чернил? Но не лучше ли развернуть свиток, и пусть читает каждый.
Тем более что ещё светло: закатное солнце не спряталось, виден его алеющий полукруг. Время намаза? Каждый раз напоминать, пока не привыкнут, - быть вместе через пятикратную молитву: перед восходом солнца, в полдень, пополудни, при закате солнца, перед отходом ко сну.
И воздвигнуты здесь будут по числу молитв пять мечетей.
Глядящих на гавань Янбо?
С Красного моря несёт прохладой, в спину смотрит пустыня, более сухой она кажется рядом с сочной зеленью плодородных равнин Йатриба, ещё не ставшего Мединой. Столько песку! Песчинка к песчинке, сыплются с ладони, а что прилипнет - легко стряхивается, и руки чисты. Взял горсть песка, пересыпает с ладони на ладонь, песчинка будто хочет поведать о том, как некогда была прижата ко дну тяжестью вод морских, всякие рыбы, над ней плывущие, касаясь её плавником, чуток перемещали к другой песчинке; однажды ушли воды, стало жечь её, высушенную, и она стала лёгкой. Песчаные низины то волнистые, словно перья голубя, веером распластались, то ровные, и с холма, что близок, вдруг осыпается, тронутая чем-то неведомым, масса песка, обнажая гребень разлома, лишь на миг белёсую, - и сразу желтеет. Чем ближе к горизонту, тем серее песок, потом вовсе не разберёшь, что там, потому что земля сливается с небом. Да, быть, как песчинки, вместе, когда молишься, но молитва - это ведь и общение с самим собой! Но в общении при молитве - пять правил!
Назвать их снова?
Первое - находиться в ясном и полном сознании. А второе? Не спеши, а запоминай: всецело - и это всегда при нас! - обладать своими чувствами и разумом. В-третьих, знаем, что говорим и даже что собираются изречь, заговори мы, наши уста. Далее: не поражены недугом. Но есть и пятое! Да: ни в нынешний день, начатый светлой зарей, ни грядущей ночью не дотронуться до женщины. Если даже самая-самая любимая? И при виде её хочется свершить нечто необыкновенное?
Сдержать чувства и эмоции, подавить вожделения и соблазны, готовясь к общению с Богом! Но прежде омыться водой - стать чистым, подобно нашим помыслам. А если застиг час молитвы в пустыне и нет поблизости воды, её заменит песок! Оботрём им, обожжённым зноем, лицо и руки.
Но очищение внутреннее - прежде всего!
(10) Немало и таких, - вставка в свиток, - кто не желает очищаться! Я, мол, безгрешен, пусть очищаются другие! Тем самым утрачивают чувствительность к упрёкам внешним, отгораживаются и внутренне, упрямые в гордыне, не признают себя хоть в чём-то или пред кем-то виновными. Ещё строки, обведённые тонко очиненным каламом, обновляющим старую вязь букв: Лишаются способности слушать, что думают другие, взглянуть на себя чужими глазами.
И да не отвлечёт ничто, когда вершится намаз! И да получит прибыль совершающий молитву!
А там, глядишь, над этой скудной пустыней засияют звёзды.
И сосчитаем их. "... Да, утрачен секрет изготовления особых чернил!.. - не без гордости заявил Бахира (так написано в рукописи). И, не дожидаясь, когда попросят рассказать, поведал, ибо полон был невыговоренных слов, если не избудет их - беда с ним приключится: - Взять кусок смолистой сосны, положить в огонь, сверху поместить поливную чашу, чтобы там собиралась копоть. Взять можно, если нет сосны, и копоть из светильника с нефтью, собрать в ступку, растирать, пока есть сила в руках. Копоть станет как мягкий воск, но надо потереть ещё, пока не превратится в мазь. Поставить в тень просохнуть, затем смочить водным раствором, влить в чернильницу и употреблять. Но не оставлять никогда чернильницу открытой, ибо чёрная невидимая обезьяна ждёт, пока люди кончат писать, чтобы выпить оставшиеся чернила! Если хочешь, чтобы надпись стала невидимой, намажь её смесью купороса белого и сока редьки, смоченных уксусом. А захочешь сделать надпись, которую можно прочесть, пока сырая, но которая после высыхания исчезнет, возьми голубиной крови, смешай с мочой и пиши. Из секретов ещё: если не желаешь, чтобы на чернильницу или тобой написанное садились мухи, добавь в чернила немного желчи. Но непременно бычьей!
20. Свиток, чьё название: Стрелы, коршуна пером оперённые, был, как и должно быть свитку, кратким, но разросся всякого рода пояснениями, без которых, очевидно, не обойтись. События истории, часто говорил Абдул-Мутталиб, отмерены поступью слоновьей, а годы - поступью верблюжьей. Скорые они, когда войны, - ни доскакать, ни догнать, но успеть первым поразить врага стрелой, сбить пикой, вонзить кинжал, чтобы не пасть самому, истекая кровью. И медленные, как торговые поездки, - плетутся, будто верблюд упрямо примеряется к шагу черепахи, и убытки неминуемы, добавлял Абу-Талиб, частое его слово: не везло в торговле.
Но разве то, чем занимаются мекканцы, торговля?
Смотря кто!
Не умереть с голоду: продал - купил - продал, если не ограбят.
...На обратном пути из Йемена, куда ездил с дядьями (с ними был и Хамза, с кем вскормлены одной грудью), стал караван жертвой не разбойников, что часто случалось, а соседей - племени бани-хавазан, рода кайс, те вдруг с чего-то вздумали враждовать, напали на них в местечке Эказ по дороге в Таиф. Дяди велели Мухаммеду не стрелять: сунется в бой сгоряча - сразят. Лишь снабжал стрелами Зубайра и Аббаса, они чуть старше Мухаммеда. Абу-Талиб, предчувствуя беду, вышел из Мекки с вооружённым отрядом навстречу каравану, развевалось знамя чёрное хашимитов - тем и спаслись, с лёгким ранением Хамзы, от истребления.
Нечестивая война, или сражение Фаджари-сани, велась в месяц паломничества, когда запрещёно кровопролитие. Первая битва Мухаммеду запомнилась: копьё сплелось с копьём, будто не прямые, а гибкие, змей бы так извиваться не мог; летели стрелы, небо от множества их, звенящих над головами, точно застлано сплошным крылом, земля погрузилась во тьму, некуда спрятаться. И позавидуешь тушканчику, имеющему нору, прибежище от опасностей. Сколько ещё будет битв, рано ставить точку!
(11) Здесь знак, похожий на звёздочку, и приписано: В Коране точек нет!
И - полемически: При чём тут Коран?!
Это верно буквально - не метафорически: не может ниспосланное Богом иметь окончание, завершаемое точкой. Далее безымянный комментарий:
Автор рукописи неизвестен, то ли древняя, то ли относительно недавно сочинена, ныне существует на тюркском, точнее - языке огузов, по всей вероятности, перевод с арабского (не с фарси, языка шиитов, ибо местами текст просуннитский*, и не европейского, хотя в свитках порой даются римские цифры**), некоторыми выдаётся за оригинал, якобы принадлежащий перу знаменитого сочинителя Гасаноглу, изобретшего, авторство тут несомненно, во имя объединения тюрок никем не принятый среднетюркский, или ortag turk, на базе языка огузов; добавлено, что сочинитель популярен у арабов как Ибн Гасан, а у персов как Пургасан (оглу, ибн, пур означают сын).
______________
* Шииты - приверженцы четвёртого халифа Али, двоюродного брата и зятя Мухаммеда - выступали, в отличие от суннитов, ратующих за выборность халифа, или помощника Мухаммеда, за наследование халифства по линии прямого родства и первых трёх халифов - Абу-Бакра, Омара и Османа считали узурпаторами власти. Не случайно у шиитов не встретишь этих имён, как и имени жены Мухаммеда Айши, дочери Абу-Бакра. Суждение, что текст местами просуннитский, спорно, здесь даже наблюдается попытка примирить шиитов и суннитов, устранить меж ними раздоры.
** В одном из листков, точно рука упражнялась в выведении римских цифр, дата: МСXLIII, т.е. 1143 год - это год издания первого в мире перевода на латинский язык Корана, дабы знать, - сказано, - нелепую книгу сарацинской секты, сочинённую аравитянином Магометом.
До нас дошли три его газели - поэтические шедевры - на тюркском, персидском и арабском языках, имя автора заключено в последнем бейте, и так прославился*; тюркская газель лексически близка к языку огузов: тюркские слова составляют здесь треть - из 89 лишь 23, и ровно по 33 - на фарси и арабские; это то же, что спутать халифа Омара, да будет Аллах благосклонен к нему, с поэтом Омаром Хайямом, да простит ему грехи Аллах! Но разве, заключает неведомый комментатор, - имеет равную силу читаемое на языке одном и переведенное на язык другой?**
