Александр Хургин - Страна Австралия (сборник)
- Ну, давай, давай еще. Еще. - И выделывала и вытворяла черт знает что и как.
И Рындич потом, после всех уже восторгов и упоений, отдохнул лежа, и закурил сигарету "Космос", и сказал ей, Людмиле, на выдохе:
- Ну ты, - сказал, - мать, даешь.
А она сказала ему:
- А я считаю, что, если давать, так уж надо давать с душой, а то, сказала, - какой же в этом великий смысл и толк, и удовлетворение духовных потребностей?
А совершила это и на это пошла, в смысле загуляла с Рындичем, жена Компанийца Людмила главным образом потому, что он, Компаниец, помимо нее заимел и открыто завел себе постоянную женщину, еще одну, значит, дополнительную спутницу своей жизни. И он появлялся с ней как ни в чем не бывало и в людных общественных местах, и в увеселительных заведениях, и чувствительно ее поддерживал в материальном отношении и плане. И он мог, конечно, себе такое разнообразие разрешить и свободно позволить, так как было ему это вполне по карману и по плечу. А насчет мужских основных качеств и достоинств он не представлял из себя чего-нибудь выдающегося, и жене непрерывно и ощутимо не хватало его способностей и возможностей, ей и всегда, и раньше, их не хватало, а с появлением у Компанийца еще одной женщины на стороне вообще стало ей скучно и уныло. И она Компанийцу устраивала бывало безобразные семейные сцены, говоря, что при твоей хронической неустойчивости в половом смысле тебе любовниц по штату не положено иметь. Тебе и жену не положено. А Компаниец ей отвечал, что ищи себе кого угодно другого и подходящего, если я тебя не устраиваю и не удовлетворяю в виде мужчины, мужа и отца ребенка. И жена его, Людмила, неизменно утиралась от этих слов и отступала, потому что куда ж она могла деться и кого найти в нынешних суровых реалиях жизни, будучи домохозяйкой и при наличии больного ребенка на руках и на пожизненном иждивении. И она продолжала состоять у Компанийца в женах - перед людьми и по закону - из чисто житейских соображений и причин, из-за того то есть, что в деньгах и в других средствах существования он ее не ущемлял и не стеснял, и не контролировал. Ну и , конечно, по старой привычке оставалась она Компанийцу женой по тому распространенному принципу, что от добра добра не ищут, а хрен на хрен менять - только время терять. Так она, Людмила, считала и говорила и жила себе, как жилось. И Компаниец тоже жил с ней и состоял в браке, и никуда от нее не уходил, и не собирался, и не имел в виду. Чтоб не делить имущество при разводе на части. Потому что оно, имущество, все было им одним заработано и куплено, лично, а никакой не женой, а жена, как ребенок больной у нее родился, так ни дня после того и не работала. Только числилась у Компанийца в "Мехмаше" аудитором, чтоб стаж трудовой ей шел, для начисления пенсии в будущей старости. А если развод с ней затеять, она, конечно, своего б не упустила. Да и не было у него, у Компанийца, на примете другой, более подходящей кандидатуры вместо нее и взамен. Эта женщина его постоянная, Майя, так она излишним успехом и популярностью пользовалась у мужчин и котировалась среди них высоко за свое идеально правильное и изящное телосложение, и у нее не было от них, от мужиков и поклонников, никакого продыху и отбоя, и они увивались вокруг нее и за ней косяками и стаями, и все куда-нибудь ее звали и приглашали, и делали различные недвусмысленные предложения. И она, конечно, иногда и время от времени на эти предложения откликалась и давала свое согласие, если Компаниец, допустим, бывал занят по горло важными делами своего малого предприятия, или, как он выражался, фирмы, и из-за этих своих дел не уделял ей должного достаточного внимания. И тогда она, Майя, шла с кем-нибудь в компанию, или в какой-нибудь хороший ресторан, или в кафе-бар, чтобы побыть там на людях и попить шампанского "Брют" или же на худой конец коньяку и кофе. Ну и чтоб развлечь себя и разогнать грусть, накапливающуюся в организме от ежедневных и тусклых будней. И Компаниец ей высказывал свое крайнее недовольство, и попрекал за эти ее выходки и поступки, и говорил, что ты меня не любишь ни на грош, а только деньги вытягиваешь бешеные, а Майя ему отвечала, что любить она его не нанималась, и обещаний не давала, и в мои планы, говорила, это не входит никаким боком. А что касается бешеных денег, то свои функции я, говорила, выполняю и отрабатываю с лихвой и за глаза. Оно и вообще и не известно до конца, почему Компанийца женщины как-то не любили. Ни в молодости его ранней, ни позже, в зрелости, не любили они Компанийца настоящей женской любовью, и он не знал и не представлял, что это такое есть. И ведь кого попало они любили, женщины, - и кривых и коротышек каких-то, и дураков набитых, а его - нет, не любили. То есть ни одна из них не влюбилась в него ни разу за всю жизнь. Спать с ним некоторые, конечно, спали, это, что греха таить, случалось, а любить не любили. Его и жена-то собственная никогда, если честно признаться, не любила, а вышла за него, потому что ей было давно пора и больше не за кого. А Компанийцу тоже хотелось тогда уже жениться и иметь жену и семью, так как возраст его достиг к тому времени двадцати восьми лет, а она, Людмила, была его первой и единственной женщиной, вот они с ней и поженились по обоюдному согласию и стремлению, и взяли отпуска на работе, и отправились в свадебное путешествие на малую родину Компанийца, в деревню Мироновка. К матери его, другими словами, поехали в гости. И они приехали к ней, как снег на голову, и Компаниец сказал:
- Знакомься вот, мать. Это моя законная жена Людмила. Супруга, значит.
И мать их встретила и принимала тепло и радушно и изо всех сил. И она наприглашала в дом родственников и соседей, и они звали Компанийца Лешкой, и расспрашивали его - что и как, и в общем, и проявляли к нему живой неподдельный интерес и участие, потому что очень давно с ним не виделись и не встречались. И Компаниец отвечал на все их конкретные вопросы и говорил, что все у него как нельзя лучше и в полном стабильном порядке, и что он работает в должности главного механика на заводе, и директор Полупаев Леонид Андреевич его ценит как никого и им дорожит, и вот он выделил и дал ему к свадьбе отдельную квартиру из своего личного директорского фонда. Но они туда еще не переехали, не успели. А родственники и соседи говорили наперебой и все в один голос, что надо им переезжать немедленно и быстрее, а то могут его квартиру самовольно занять и заселить другие, бессовестные городские люди. А потом мать рассказывала собравшимся и гостям смешную историю про то, как привязывала она в детстве своего Лешеньку старым чулком к кровати.
- Надо было мне, - говорила, - допустим, в магазин сбегать за хлебом или еще за чем в хозяйство, ну, я привяжу его чулком за ногу и узлов много понаплету и поназавязываю - один на одном - и иду, значит. А покуда он их все своими пальцами неуклюжими осилит и пораспутывает, я и вернусь. И с тех, значит, детских пор, - говорила, - он у меня такой упорный. Вот и институт закончил в городе, и на инженера выучился с отличием, и все своим умом и трудом, и начальником теперь работает главным, и выше, значит, как говорится, из грязи в князи.
А спустя короткое какое-то время после этих вышеназванных событий он, Компаниец, свою солидную работу и должность потерял. Вернее, не потерял, а его убрали с глаз долой. Уволили то есть. И не потому, что он не соответствовал как-нибудь занимаемой им должности или развалил порученный участок работы, а просто его подставили в нужный решающий момент и сделали козлом отпущения в производственной травме со смертельным исходом. У них на заводе тогда человек трагически погиб, на прессе трубу высоким давлением оборвало, и его по голове сзади ударило, трубой этой. Ну и раз такое дело, засчитали тот случай как травму на механизме, и, конечно, виноватым в ней оказался главный механик. Компаниец. И его, значит, чтоб других руководителей среднего звена сохранить, сняли с занимаемой должности в качестве меры пресечения и административного воздействия. А дело в прокуратуре потом постепенно замяли, как и обещали ему, и закрыли. И Компаниец оказался без работы и ни с чем, но не пропал, а вскорости устроился в какую-то шарагу тоже главным механиком, потом перешел он по переводу в универмаг "Приднепровский" главным уже инженером, а потом занял пост начальника монтажно-демонтажного управления. И туда именно, в это управление, он Рындича и принял на работу после лагеря и несмотря на его судимость, и в "Мехмаш" свой следом за собой увел, своим заместителем, а он, Рындич этот, вот, значит, какую подлую вещь в отношении его позволил себе выкинуть и сотворить. Причем без всяких и каких бы то ни было веских причин и поводов. Он и в институте, Рындич, без причин к Компанийцу с презрением относился и за колхозника его держал и за жлоба. Они все, сотоварищи его по науке и по общежитию, так к нему относились, к Компанийцу, незаслуженно. С самых первых студенческих дней учебы, когда в село их, весь первый курс, на уборку овощей загнали, и произошел там такой разговор вечером в общей мужской спальне, треп на производственные темы. Что-то они все про литературу говорили и про поэзию, а Компаниец, само собой разумеется, сидел и молчал в углу, ничего в этом предмете не понимая и не разбираясь. И вот Рындич к нему, значит, обратился зачем-то и спрашивает:
