Владимир Хлумов - Графоманы
- Не надо меня в больницу, меня в тюрьму нужно, я все расскажу...
После короткой перепалки все стали запихивать инженера внутрь и только Доктор, перед тем, как скрыться, оглянулся, заметил Ермолаева и выпрыгнул обратно.
- Что с ним? - зачем-то спросил Толя.
- Потом, потом, - проговорил Доктор. - Анатолий, я вас прошу, пойдите наверх, там Елена, ее надо успокить.
Не дожидаясь ответа, Доктор побежал обратно. Скорая помощь несколько раз чихнула и унесла прочь всю компанию.
Пройдет несколько лет, и Гоголь-Моголь с Доктором будут часто сиживать в уютном больничном дворике с побелевшими от тополиного пуха лужайками и вспоминать эти беспокойные дни. После того, как пропала возможность встречаться на квартире инженера, утопист пристратился приходить сюда, в гости к Доктору. Здесь спокойно и хорошо, особенно летом, когда старые деревья защищают больничный двор от яркого света и шума большого города. По тропинкам снуют задумчивые люди в байковых халатах, под щелканье каких-то райских птиц и домино.
С тех пор, как утопист вышел на заслуженный отдых и у него появилась уйма времени для работы над трактатом о всеобщем ранодействии, характер его выправился сторону более спокойного созерцания сиюминутных жизненных явлений. И все же, если речь заходила об инженере, философоское спокойствие покидало Гоголя-Моголя и он с ожесточением повторял: "Замордовали, гады, человека". Доктор поддерживал товарища в справедливом гневе. Да и как было не поддержать, ведь он как никто другой понимал все причины, изложив их, хотя и в весьма затемненном виде, среди прочих медицинских заключений в диссертации под общим заглавием "Синдром Богданова". Конечно, результаты наблюдений Доктор смог обнародовать лишь после кончины пациента, последовавшей на второй год после тех памятных событий. А вначале пациент был очень активен. Через доверенных лиц он пересылал письма на большую землю. Несмотря на то, что письма были адресованы в различные инстанции (например, в прокуратуру шли официальные признания в заранее подготовленной преступной акции, направленной против здоровья профессора Суровягина, с целью выяснения его андроидного происхождения; или в министерство кожевенной промышленности с предложением отказаться от использования натурального сырья и перейти вслед за другими министерствами на применение гуаши и картона), все они оседали на столе Доктора, который внимательно их перечитывал, записывая в блокнот какие-то пометки, а потом бережно обвязывал тесемкой и уносил домой. Наверное, эти послания помогли Доктору определить истинные истоки необычных галлюцинаций и страхов инженера. Но чего не смог до конца понять Доктор - так это полного отстутсвия предрасположенности Богданова к психическому расстройству. Более того, было установленно, что больной обладал недюженной силой воли и по возвращении из мест суровых он еще был абсолютно, и душой, и телом, здоров. Ревматизм от холодных ветров и геморрой от однообразной пищи не в счет. Вохможно, однако, именно чрезмерное душевное здоровье не такая уж безопасная вещь. Мысль парадоксальная, и даже вредная лечебному процессу.
Анатолий Ермолаев еще некоторое время наблюдал, как весений холод подмораживает след исчезнувшего автомобиля, и размышлял о том, что завтра этот слепок ночных событий затопчут оставшиеся в наличии жильцы серого дома. Потом он почувствовал, что продрог и вспомнил о просьбе Доктора.
- Зачем они все меня о чем-нибудь просят? - сам себя спросил Толя.
Нет он не злился. Он удивлялся - как будто молодое поколение только и существует для того, чтобы разбираться и нянькаться с запутавшимися пожилыми людьми. Может быть действительно надо их всех пожалеть? Сколько они намыкались, в историческом плане, сколько натерпелись, и при этом без всякой веры в божественные начала. Некогда было верить - жили для интереса. Но что я-то могу, мне бы самому разобраться. Впрочем надо идти наверх, там тоже молодое поколение пропадает. Он поднимался по изношенным каменным ступеням, кое-где залатанным хлипким раствором, и сердце его билось все чаще и чаще.
В первый момент ему показалось, будто в квартире инжненера никого нет, но отдышавшись, он учуял, как тонкой струйкой через открытую дверь вытягивается сладковатый запах сирени.
- Сирень, - прошептал Толя.
Он вспомнил детективные кривляния Мозгового. Что же, операция "Сирень" завершилась для Михаила Федоровича не самым худшим образом. Через несколько месяцев он официально возглавит отдел профессора Суровягина и продолжит славные традиции, заложенные Петром Семеновичем. Конечно, не буквально. Вслед за десятым, зарубежные космические аппараты откроют и одиннадцатый и двенадцатый и все последующие спутники Сатурна. Эта длинная цепь сведет на нет всякие спекуляции вокруг десятого спутника, но слава богу, ни профессор, ни инженер об этом уже ничего не узнают. А отдел Суровягина продолжит наступление на тайны космоса. В этой важной работе первейшим помошником Михаилу Федоровичу, а иначе его уже никто называть не сможет, будет младший научный сотрудник В.В.Калябин. Так будет, так было.
Когда Толя узнал об открытии спутника, он подумал: вот будет теперь радость инженеру, и не ему одному, и друзьям и Елене, конечно. Хранитильница тайного списка поставила против разгледяевской усмешки почти все свое благополучие, поставил на изобретателя и выиграла. Почему же нет радости в этом доме теперь? И только сквозняк гуляет под высокими потолками? Почему возлюбленная пара не вознеслась в счастливом восторге куда-нибудь на седьмые хрустальные небеса в царство справедливости и свободного творчества и оттуда с усмешкой не разглядывает, как мучаются под вечной пыткой совести нечестные люди? Неужели существует какой-нибудь закон сохранения доброты и на всех ее теперь не хвататет? И кто там, черт побери, всхлипывает, будто ребенок, в самой пустой из всех пустых комнат?
Заскрипел несмазанный с допотопных времен навес, зашуршали разбросанные по полу отпечатанные листки из частей, параграфов и глав - обрывки безвредных мыслей. Меж бумаг, посреди комнаты, сидела Елена, похожая на куколку, брошенную уставшим от игры ребенком. Она перебирала один за другим листочки и тихо плакала. Толя поднял с пола несколько листков и молча уселся поодаль облокотившись на стену.
Комната освещалась через большое незанавешанное окно дармовыми квантами улицы. В неверном свете едва-едва проступала судьба молодого поколения. Казалось бы, теперь, когда их будущее позади и все должно быть известно доподлинно, какие могут быть неясности? Увы.
Пока Елена рассказывала обо всем, что у нее наболело, Толя свыкся с полумраком и читал обрывки рукописи. Она говорила, а он почти и не слушал. Она потому и говорила, что он не обращал на нее никакого вынимания.Он вел себя как истукан, мол, говори, говори, а я отдохну, помечтаю о чем-ниудь своем. Все равно, мол, история твоя тяжелая меня не касается. Так думала Елена и еще больше распалялась. Триумф изобретения, гибель профессора и припадок инженера сплелись тугим узлом на ее красивых руках. И кто поможет ей? "Красота - двигатель прогресса", - говаривал Гоголь-Моголь. Почему же она приносит только горе превращаясь в свою противоположность? Может быть, ее оказалось слишком много для бедных изобретателей с горящими глазами, задача которых вовсе не успех, а мученичество и подвижничество, хотя бы и ради ошибочных идей. И что есть их жизнь? Пример других мечтаний и средств? Так почва гниет от обилия влаги и превращается в болото, плодоносящее горькими, но полезными ягодами.
- Твой профессор даже смертью навредил, - без всякой жалости сказала Елена.
Толя пожал плечами. Нет, он не хотел отмахнуться. Просто примеривался, обходил с разных сторон, прикидывал. Он не ожидал, что этот груз окажется таким тяжелым и неудобным. Поднимет ли он его? Или захрустят его молочные косточки под напором неопровержимых фактов, под необходимостью, не закрывая глаз, все понимать и не ослепнуть от блеска неприукрашенной истины?
В комнате стало светлее. В полном соответствии с законом сохранения вращательного момента надвигалось новое утро. Уходили на покой астрономы, так и не дождавшись чистого неба, пробуждался многомиллионный город. Черные птицы, редко расположившись по крышам зданий, озабоченно переговаривались, будто спрашивая друг друга: как спалось?
Проступили на стене две полосы - желтая и зеленая. Потянулась неровная линия вверх, закругляя овал лица подростка. Но она была нарисована не одним махом, как рисуют профессионалы, а многими тщательными усилиями, будто рисовавший очень хотел, чтобы получилось похоже, и все боялся, что не успеет запечатлеть. Самодельный уголек, краешек обгоревшей сосновой щепки, потрескивая и осапыясь, оживал на стене щемящей проекцией неустанно терзавшего душу автора видения. Глаза мальчика, образованные двумя опрокинутыми навстречу друг другу сегментами, казались подведенными как у актера немого кино и источали последнюю горькую мысль еще живого существа. Уже накинута на шею кривая черная полоса, уоходящая под потолок. Наверное, что бы ее дорисовать, пришлось тащить с кухни стол, а потом еще и подниматься на ципочки, опираясь рукой на стену. Толя заметил отпечаток ладони инженера, запачканной угольной пылью. Пока черная полоса не вытянулась в прямую отвесную линию, еще можно было о чем-нибудь порассуждать, поспорить, поговорить о каком-нибудь высоком искусстве, помечтать о красоте и истине, или, например о всемирном тяготении. Но неужели не побороть это вездесущее земное притяжение? Неужели не остановить природное влечение тяготеющих масс? Неужели наступит многословная тишина, вечная спутница самоубийц? Неужели никто не зашевелится, не встанет с места, не приподнимится и не заорет дурным хриплым голосом? Неужели сотрется еще одно имя, еще одна человеческая веточка, еще один волшебный узелок, связующий невидимую нить, протянутую в будущее людское братство?
