Ирина Головкина - Побеждённые (Часть 2)
- Уже перевели частично? Имейте в виду, что без этой инструкции нам не закончить прием оборудования, так как мы не можем подвергнуть механизм испытанию. Покажите.
Но Олег не протянул бумаг.
- Я могу подождать, пока вы закончите ваш разговор, Моисей Гершелевич. Не беспокойтесь.
Еврей тотчас принял повелительный тон.
- Мы не в гостиной, товарищ Казаринов. Дело прежде всего! Давайте сюда перевод и садитесь. А вас попрошу подождать, - последние слова, сопровождаемые небрежным кивком головы, относились к даме в трауре. Олег сел, досадуя на очередное, постоянно им наблюдаемое отсутствие вежливого обращения.
Несколько позже, проходя по двору учреждения, он опять увидел эту же даму, которая направлялась к проходной. Группа инженеров и Моисей Гершелевич стояли тут же и, хотя она шла мимо них, никто ей не поклонился, а между тем ее, по-видимому, знали.
- Скажите, пожалуйста, кто это? - спросил Олег одного из этой группы.
- Супруга бывшего начальника отделения. Он, видите ли, был арестован по обвинению во вредительстве, - и тут инженер понизил голос, - обвинение это, кажется, не подтвердилось; по крайней мере, кое-кто был по этому делу выпущен, а он вот скончался прежде завершения следствия - не осужден и не оправдан; вдове разрешили взять его тело из тюремной больницы, и она пришла просить, чтобы местком помог ей в этом деле. Наивная женщина!
- Да почему же наивная?
- Помилуйте! Да разве местком пойдет на это? Разумеется, местком отказал; она - к администрации; Рабинович тоже отказался; она к одному, к другому. Ко мне тоже обращалась: не приду ли я помочь ей доставить тело из морга в церковь. Разве я могу пойти на это? Ведь человек был скомпрометирован! Позвольте, Казаринов, вы словно удивляетесь! Да ведь меня тотчас же возьмут "на карандаш", а то так в стенгазете продернут!
- Но вы, очевидно, бывали же в его доме, если вдова решилась обратиться к вам?
- Бывать - бывал, и не я один! Новый год, помню, у них всей нашей компанией встречали; так слоеные пирожки такие водились, что пальчики оближешь! Бывал, как же!.. Но при других обстоятельствах! Что ж я - враг сам себе, что ли? Ведь у меня семья!
Олег отвернулся и быстро пошел вслед удалявшейся даме. Настиг ее у самой проходной.
- Мадам! - проговорил он, поднося руку к фуражке. - Я к вашим услугам: располагайте мной, как находите нужным!
Удивление мелькнуло на измученном лице:
- Простите, я вас не знаю! Вы, кажется, никогда не бывали у Семена Ивановича?
- Так точно. Я еще недавно работаю и не имел чести знать вашего супруга; однако это ничего не значит: готов служить вам - приказывайте!
- Вы, очевидно, не знаете обстоятельств дела и потому так говорите! Мой муж был привлечен по пятьдесят восьмой, скончался в тюремной больнице. Я совершенно одинока и просила помочь мне взять его тело; эта миссия настолько неприятная... притом она может скомпрометировать вас: при входе на территорию больницы надо предъявлять удостоверение личности...
- К вашим услугам, - перебил Олег, - куда я должен явиться?
Только в 11 вечера он вернулся домой; навстречу вниз по леснице вихрем сбежала Ася и бросилась ему на шею.
- Наконец-то! Я беспокоюсь жду! Караулю на лестнице! Куда ты делся?
- Да ведь я же говорил по телефону с мадам и просил передать...
- Она передала, что ты опоздаешь, но так надолго! Я уже стала думать, что ты рассердился и не идешь нарочно, чтобы наказать свою бедную кису.
Он вошел и устало опустился на стул.
- Иди, мойся. А я побегу греть обед, - сказала Ася.
- Спасибо, я не хочу есть.
Она быстро и зорко взглянула на него:
- Что с тобой. Ты огорчен чем-нибудь? Я знаю, что была злюка и виновата, прости, что спряталась... ты тоже был виноват немножко.
Два больших глаза блеснули около его лица; он уже не видел ее, а только эти два глаза.
- Сейчас пошли золотистые теплые лучики из меня в тебя и обратно, а значит, всякая обида тает. Говори же, что случилось на службе. Я все равно знаю, что было что-то... Милый, милый, никогда не пробуй скрывать от меня что-нибудь - у меня очень хороший нюх: я догадаюсь все равно!
На следующий день они возвращались вдвоем от "дамы в трауре", которую пошли навестить после похорон. Ася шла молча и не подымала головы. Полагая, что она находится под впечатлением чужого горя, Олег попытался развлечь ее разговором, но она сказала:
- Мне сегодня с утра что-то нездоровится: у меня такое чувство, как бывает на корабле; мутит и голова кружится.
- Ты говорила бабушке? - тревожно спросил он.
- Нет не стоит ее беспокоить - пройдет.
- Хочешь, я возьму такси, чтобы скорей быть дома?
- Нет, не надо. Приятно пройтись. Я люблю первый снежок.
Утром, уходя на службу, он спросил ее, как она себя чувствует, и она призналась, что, как только зашевелилась и подняла голову, тошнота возобновилась.
В столовой Олег, против обыкновения, увидел обеих дам и накрытый стол: оказалось, что Наталья Павловна собралась к обедне. Глотая наскоро чай, он стал им говорить о нездоровье Аси и увидел, что они переглянулись, а француженка заулыбалась и погрозила ему пальцем. Только тут внезапная догадка осенила его.
- Да разве это так начинается? - спросил он, ставя стакан.
- Может быть, и не то, - сказала Наталья Павловна, - во всяком случае, за здоровье ее страшиться особенно нечего: она молода, здорова и переносить, по всей вероятности, будет прекрасно.
Ася удивилась, когда Олег опять ворвался к ней и, покрыв поцелуями ее руки к великому негодованию щенка, уже пристроившегося в кровать, так же стремительно умчался. Как бы рано Олег не подымался, он всегда оказывался перед угрозой опоздания и приходилось гоняться за автобусами и прыгать на подножки трамваев.
В середине дня, закончив деловой разговор, Моисей Гершелевич сказал ему:
- Подождите уходить, Казаринов; мне необходимо переговорить с вами еще по одному поводу.
- Слушаюсь, - ответил Олег, садясь на подоконник, и тотчас его охватила уверенность, что это и будет тот разговор, которого весь день ждали его обостренные нервы.
Отпустив двух служащих, ожидавших его подписи, Моисей Гершелевич указал Олегу на кожаное кресло около своего стола и несколько минут молчал. Пытливо всматриваясь в черты еврея, Олег видел, как обычное, деловое и несколько самоуверенное выражение его лица заменялось более мягким и становилось симпатичным.
- Послушайте, Олег Андреевич, ну, скажите мне, друг мой, отчего это вы себя так не бережете, а? Ведь я принял вас, несмотря на очень веские доводы, говорившие против вас; я пошел на риск и мог, казалось, ожидать, что, не желая подвести ни себя, ни меня, вы должным образом будете взвешивать каждое слово и каждый шаг. А между тем, в то время, как я всячески стараюсь создать вам репутацию и незаменимого работника, и советского, своего, проверенного человека, вы с непостижимым легкомыслием вредите себе на каждом шагу - не берусь сказать, сознательно или нет. Продолжая так, вы доведете до того, что я вынужден буду перестать заступаться за вас - не враг самому себе и я.
Этих слов оказалось довольно, чтобы в Олеге всколыхнулась желчь.
- Чрезвычайно благодарен вам за все, что вы для меня сделали, Моисей Гершелевич, но в чем же вы усматриваете мое легкомыслие?
Голос его прозвучал жестко, и на лицо легла тень.
- За примерами недалеко ходить. Например, в понедельник, по отношению к жене заключенного... а еще раньше, весной, что-то по поводу религиозного обряда... Ведь это бравада, вызов окружающим! Я не имею права разглашать, но из сочувствия к вам не скрою: о вас был весной запрос из Большого дома. Я дал блестящую характеристику, против которой наш парторг возражал, что она раздута и явно пристрастна; однако я настоял. Ваша личность возбуждает постоянные пересуды и в отделе кадров, и в парткоме. Попрошу несколько изменить линию поведения. Сегодня у нас общее собрание: повсеместно проходят бурные митинги, приветствую-щие смертный приговор этой группе вредителей; хорошо было бы и вам высказаться с трибуны, приветствуя мероприятие, чтобы ни в ком не осталось сомнений по поводу ваших идейных позиций. Во всяком случае, на вашем присутствии я настаиваю категорически: за вами будут наблюдать - поймите.
Олег со злостью посмотрел на эту сытую, холеную фигуру.
"Еще недавно Россия была моя Родина - не твоя! - подумал он. - Ты здесь был ничто! И вот скоро, так скоро изменилось все! Теперь - в СССР - у себя дома - ты, а я - лишенец, каторжник, не смеющий назвать своего имени! А между тем, когда Россия была в опасности, ты сидел в спокойном теплом местечке, в то время как меня, истекающего кровью, нес на руках денщик. И вот теперь ты мне предписываешь свои требования".
Он чувствовал, что ненависть просвечивает в его лице и вот-вот прорвется непоправимым словом... Он сделал над собой усилие и сказал спокойно:
- Моисей Гершелевич! 3а ту зарплату, которую я получаю, вам принадлежат мои знания, моя энергия, мое время, но не моя совесть! Есть вопросы, в которых я оставляю за собой право поступать, как сам нахожу нужным.
