М Загоскин - Искуситель (часть 1)
- Конечно, был способ и в старину бедному человеку добиваться почтовых лошадей, - сказал мне однажды приятель, теперь человек богатый, а некогда весьма недостаточный, - но чего это стоило! Сколько надобно хитрости и терпения, чтоб расшевелить самолюбие станционного смотрителя и заменить подленькой лестью благородную синюю ассигнацию богатого человека. "Что, батюшка, лошадей нет?" - "Нет!" - "Нельзя ли как-нибудь, почтеннейший! - А почтеннейший стоит в изорванном тулупе и с подбитым глазом. - Мне, право, крайняя нужда, пожалуйста, любезнейший! - А любезнейший едва шевелит языком с перепою. - Э! Приятель, да ты, никак, покуриваешь? Дай-ка, я набью тебе трубочку, у меня славный вакштаб, да уж сделай милость, друг сердечный, дай лошадок! Что обижать своего брата чиновника!" И вот иногда сердечный друг смягчится и за то, что я произвел его в чиновники, отпустит меня часом прежде. Поверишь ли, - продолжал мой приятель, - и теперь еще не могу хладнокровно об этом вспоминать - да, да!.. Бывало, в старые годы нечиновному и бедному человеку не приведи господи ездить на почтовых. Я был человек нечиновный, но не жалел денег и потому на пятый день поутру переменил в последний раз лошадейв двадцати двух верстах от Москвы. Садясь в мою повозку, я с ужасом onqlnrpek на тройку чахлых, измученных кляч, на которых должен был ехать последнюю станцию.
- Что это за лошади? - сказал я. - Да мы на них и в сутки не доедем. - Доедем, сударь! - отвечал ямщик, садясь на козлы.
- Нет, брат! - заметил мой Егор. - Разве дойдем. Эк коренная-то у тебя, хоть сейчас на живодерню.
- Эй вы, соколики! - гаркнул ямщик, не обращая внимания на обидное замечание Егора. Соколики захлопали ушами, как легавые собаки, рванулись вперед и стали. - Ну вот, не говорил ли я! - вскричал Егор. - Ах ты гореямщик, капусту бы тебе возить!
- Да вот постойте! - сказал ямщик. - Только бы с места-то взяли, а там разойдутся, лошади битые!
- Не бойтесь, пойдут! - прервал ямской староста, мужик с рыжею бородою и косыми глазами. - Кони знатные! - продолжал он с такою анафемскою улыбкою, что все другие ямщики лопнули со смеху. - Эх, барин, дайте-ка парню на водку, так даром что они на взгляд одры, а уж он вас потешит.
- Пять рублей на водку! - закричал я. - Только поставь меня через два часа в Москву.
- Слышишь, Ванька! - сказал староста. - Вишь барин-то какой. Ну, смотри же - прокати! Ванька выхватил из-за пояса кнут и начал им работать с таким усердием, что три лошадиные остова, после минутного размышления, решились двинуться вперед и побежали рысью. Мы проехали довольно скоро первые десять верст, до Москвы оставалось только двенадцать, и хотя лошади все еще бежали рысцою, но я видел уже и сердце мое замирало от ужаса, я видел, что скоро наступит роковая минута, в которую ямщик отмотает себе вовсе правую руку, спадет с голоса и мы остановимся полдничать на большой дороге. Вот пришла небольшая горка, я был уверен, что если лошади остановятся на полугорке, то уже ничто в мире не заставит их двинуться с места, и потому вылез из повозки и пошел пешком. Москвы еще не было видно, но в полуверсте от большой дороги возвышался красивый господский дом, окруженный обширными садами. Я остановился, чтоб полюбоваться его живописным местоположением, вдруг из ближайшей рощи выехали верховые. Тот, который ехал впереди, возбудил в высочайшей степени мое любопытство. "Как странно сидит на лошади этот господин, - подумал я. - Ах, батюшки!.. Что это? Да это, никак, женщина?" Через несколько минут я мог увериться, что бойкий кавалерист в круглой шляпе и полумужском наряде была точно прекрасная женщина лет двадцати. Как теперь гляжу на ее черный бархатный спенсер, украшенный золотыми шнур ками, как гусарский доломан. У нас в провинции я и не слыхивал о дамских седлах, на которых сидят боком (Я должен однажды навсегда попросить моих читателей не забывать, что рассказываю им о приключениях моей молодости и что с тех пор прошло уже с лишком сорок лет. (Здесь и далее примеч. авт.)), сле довательно, весьма было естественно, что смотрел с большим любопытством и даже удивлением на эту амазонку. Когда она, переезжая через дорогу, поравнялась со мною, то взоры ее встретились с моими, и я прочел в них какое-то удивление, на мой вежливый поклон прекрасная наездница кивнула головою, вся вспыхнула, поехала тише и, до тех пор, пока не скрылась за густым березовым лесом, беспрестанно оглядывалась назад. Я все это заметил, хотя решительно не понимал, чем мог обратить на себя ее внимание. "Ах, как она хороша! - прошептал я невольно. - Вот глаза!.. Жаль только, что черные, мне кажется, если б они были голубые... Да нет, нет!.. У Машеньки глаза несравненно лучше!.. Что это она на меня так часто поглядывает?.. Верно, в моем дорожном платье есть что-нибудь странное, смешное... Ну, точно, она заметила, что я провинциал!" Теперь вы можете судить, до какой степени я был opnqrndsxem, мне даже и в голову не пришло то, о чем я имел уже честь намекать вам, любезные читатели, а именно, что смолоду я был очень хорош собою, высок и строен как Аполлон Бельведерский... Да не смейтесь! Про покойников можно говорить, не краснея, правду, а моя красота и молодечество давным-давно скончались. Мы проехали или, лучше сказать, протащились еще верст восемь, нетерпение мое возрастало с каждым шагом усталых лошадей, которые хотя медленно, а все-таки подавались вперед. - Да где же Москва? - спросил я наконец ямщика. - Близехонько, сударь! - Так что ж ее не видно?
- Да уж дорога такая, барин, вот по Смоленской, так мы бы уж давно поклонились матушке Москве, золотым маковкам: за семь верст вся как на ладоньке.
- А это что за лес такой? - спросил я, - Вот направото? Зачем он обнесен забором? - Это зверинец, сударь!
- Зверинец!.. "Столичный зверинец! - подумал я. - О, да тут уж, верно, должны быть все дикие звери - и львы, и тигры, и барсы, а может быть и слоны!.." А что, братец! продолжал я, - чай, этот зверинец очень велик? - Да, сударь! Не скоро кругом объедешь. - И много в нем зверей? - Вестимо дело, как не быть? Лес заповедный. - А какие же в нем звери? - Да мало ли каких? Вот и зайцев много. - Как! Только зайцы? - А бог весть! Говорят, есть и лисицы, только навряд!
- Зайцы, лисицы!.. Боже мой, какое разочарование. Вот наконец этот длинный зверинец без зверей остался у нас позади. Холмистые окрестности дороги, по которой мы ехали, продолжали заслонять от нас Москву, изредка проглядывали кое-где кровли домов, высокие колокольни приходских церквей, потом все исчезло снова, и голубые небеса сливались по-прежнему с густыми рощами, которые, не знаю теперь, а лет сорок тому назад, как зеленым лавровым венком, опоясывали всю нашу древнюю столицу. Мы проехали еще с полверсты, вдали забелелась церковь святого Сергия, гораздо ближе поднялась перед нами красная колокольня Андроньевского монастыря, направо от дороги выглянул из-за рощи Головинский дворец, одно из тех ве ликолепных зданий, которыми вправе гордиться наше отечество, налево показалось старообрядное кладбище, слобода, несколько отдельных домов, и вдруг беспредельная Москва всплыла и обрисовалась на обширном горизонте. Вот она - Москва белокаменная, вот она - родная мать и кормилица всей святой Руси! Колыбель православных царей русских, родина великого Петра, престольный град единодержавия, источника всей славы и могущества России. Вот он, этот живущий собственной своей жизнью, самобытный город, столько разрушенный до основания и всегда возникавший из пепла в новой красе и в новой славе нашей родины! Мой ямщик снял шляпу и набожно перекрестился: я невольно последовал его примеру.
- Вот, сударь! - сказал он, указывая на группу церквей и башен, которые подымались вдали из средины бесчисленных кровель. - Вон, сударь, Кремль, Иван Великий, святые соборы, терема царские!.. Правду сказал Пушкин:
Москва... Как много в этом звуке Для
сердца русского слилось!..
Да, Москва, Кремль, Иван Великий - волшебные слова! Как сильно потрясают они душу каждого русского... Каждого?.. Полно, так ли? О, без всякого сомнения, ведь я называю русским me того только, кто носит русское имя, родился в России и по ее милости имеет хлеб насущный, - нет! Для этого необходимо еще небольшое условие... "У меня очень много родственников, сказал однажды приятель мой Зарецкий, - да не все они мои родные. Тот мне вовсе чужой, кто зовет меня роднёю потому только, что носит одну со мною фамилию, а кто истинно меня любит, тому не нужно быть моим однофамильцем: я и без этого готов назвать его родным братом". Я не долго мог любоваться великолепной панорамой Москвы, вместе с приближением к заставе она спряталась опять за домами некрасивого предместья. Измученные лощади давно уже тащились шагом, а я шел пешком подле моей повозки, почти у самого въезда в Новую деревню, слободу, идущую от Рогожской заставы, я поравнялся с человеком пожилых лет, в сером опрятном сюртуке и круглой шляпе с большими полями. Опираясь на трость и волоча с усилием правую ногу, он едва подвигался вперед.
