Евгений Салиас - Экзотики
— Вернуться? Да. Поздно.
— И совѣтоваться со мной поздно.
— Но ваше мнѣніе… не объ немъ… Ваше мнѣніе: рѣшаться ли такъ вѣнчаться?.. Это скандалъ!
— Ахъ, полноте! Не это скандалъ! — воскликнулъ Рудокоповъ. — Рѣшать свою судьбу самой — не скандалъ. Вѣнчаться безъ гостей, букетовъ и поздравленій — не скандалъ. Не въ этомъ дѣло. Еслибы вы собрались бѣжать отъ дяди, я самъ бы побѣжалъ вмѣстѣ съ вами, но, — поймите, — зная, кто третій бѣжитъ около насъ. А теперь я этого третьяго не знаю. Мы съ нимъ, пожалуй, прибѣжимъ… къ позору, обману и, главное, — горю! Къ несчастью всей вашей жизни!
— Познакомьтесь съ Френчемъ ближе, и вы полюбите его.
— Когда же?
— Хоть сегодня.
— А завтра побѣжимъ? Полноте, Любовь Борисовна. Чтобы выходить замужъ или совѣтовать другу выходить — надо съ этимъ «предметомъ» нѣсколько пудовъ соли съѣсть. Вы все еще ребенокъ! Вотъ что ужасно. Ребенокъ и сирота! Безъ призора. Владиміръ Ивановичъ большой грѣхъ на душу взялъ, что поселился съ вами въ. этомъ Вавилонѣ, бросилъ васъ въ этотъ разношерстный бомондъ, гдѣ всѣ языцы земные, развѣ только каракалпаковъ нѣтъ. А самъ летаетъ… чортъ знаетъ гдѣ и зачѣмъ. Вотъ вы, дитя, и собрались замужъ за перваго ловкаго «экзотика», которому понравились ваши деньги.
Рудокоповъ замолчалъ и глубоко задумался.
Эми грустно тоже молчала, но была смущена мыслью.
Онъ говоритъ то же, что и дядя! Да неужели же есть такіе люди? Если и есть, то онъ, Ліонель, конечно, не такой. Никогда!
— Вотъ къ чему ведетъ это кочеваніе! — выговорилъ вдругъ Рудокоповъ.
— Ахъ, Адріанъ Николаевичъ! Что пустяки, что серьезное дѣло — вы все свое. Le même refrain.
— Да-съ. Но по неволѣ. Потому что этотъ рефрэнъ, или припѣвъ, вѣрный, истинный. И этотъ рефрэнъ — не русское «ай люли, люли»! А напротивъ, грустный, похоронный, ужасный. И вотъ теперь на васъ оправдывается то, что я сто разъ, тысячу разъ говорилъ вашей покойной матери и говорю теперь вамъ.
— На мнѣ оправдывается?
— Да. Конечно. Жили бы въ Россіи, въ Москвѣ, хоть въ Петербургѣ — вы бы не собрались замужъ за какого-нибудь британца или бразильянца.
— А вышла бы за князя Соколинскаго, — разсердилась Эми.
— Зачѣмъ за Соколинскаго. Не одни Соколинскіе въ Россіи, есть и хорошіе люди, надо полагать.
— Я знаю, что есть и Рудокоповы. Но одни изъ нихъ меня не полюбятъ, а за другихъ…
— Ну, говорите… За другихъ, въ родѣ меня… вы сами не пойдете. Понятно. Я не человѣкъ съ извѣстной точки зрѣнія. Я — медикъ, ученый. Я добрый и честный. Но я не человѣкъ. Я сухарь, даже… даже кирпичъ. А тѣ Рудокоповы, которые не кирпичи, а только честные и хорошіе люди, они всѣ васъ полюбятъ. Вы — идеальная русская дѣвушка. А русскія дѣвушки — первыя дѣвушки въ мірѣ. Что же вы, судите сами.
— Многоцѣнный брилліантъ, когинуръ въ нѣкоторомъ родѣ? — пошутила Эми.
— Да, когинуръ. Да и больше… Тотъ, что въ коронѣ королевы Викторіи, — усмѣхнулся докторъ. — Самый, говорятъ, большущій на свѣтѣ. И еслибы вы не были съ дядюшкой кочевниками, то были бы теперь давно замужемъ за хорошимъ орловскимъ или тамбовскимъ черноземнымъ молодымъ землевладѣльцемъ. За такимъ человѣкомъ, у котораго есть кровъ, свой и дорогой съ дѣтства, свои мысли и желанія, свое дѣло, полезное себѣ и другимъ; своя вѣра въ отечество и людей, своя религія… Да все, все свое…
— А въ насъ развѣ этого нѣтъ?
— Конечно, ничего нѣтъ, Любовь Борисовна. Ничего. Случится, въ кафе на Итальянскомъ бульварѣ бросили бомбу анархисты — вы охаете и волнуетесь. А случись самая отчаянная бѣда въ Россіи, вы узнаете это черезъ три дня на балѣ и передаете, спокойно прибавляя: figurez vous, on prétend que Moscou… Hy, провалилась, что-ли, сквозь землю. И вамъ на это наплевать.
— Неправда. Я люблю Россію…
— Перестаньте, не злите меня! — вскрикнулъ Рудокоповъ. — Вы любите Россію? Господи помилуй! Фраза это одна. Вы любите ее какъ тотъ баринъ, что любилъ дѣтей въ минуты, когда они ревутъ или шалятъ. Потому что ихъ тогда тотчасъ уводятъ или уносятъ изъ комнаты. Вотъ ваша любовь, кочевниковъ-экзотиковъ. Да я не про русскихъ однихъ говорю. Про всѣхъ. Вотъ хоть бы тотъ же глупый гишпанецъ Оканья, похожій на чухонца. Тоже миссъ Скай, которая ненавидитъ свою Америку, давшую ей, однако, милліоны. И вотъ Френчъ, вѣроятно, такой же… Не то французъ, не то Богъ вѣсть что… Человѣкъ, проклинающій Великобританію.
— Онъ — ирландецъ. Поймите.
— Феній… Да вы всѣ своего рода феніи. Каждый изъ васъ по отношенію къ своему государству — фрондёръ. И что же выходитъ: родины нѣтъ. Ныньче здѣсь, завтра у чорта на куличкахъ. Крова родного нѣтъ. Ныньче гостинница, завтра квартира, послѣ завтра wagon-lit, и опять гостинница. Дѣло ваше — отдавать здѣсь деньги, заработанныя или добытыя въ Пензѣ или Костромѣ, обогащать богатыхъ, когда дома нужда и нищета и застой во всемъ. У васъ даже религіи нѣтъ. Скажите, сколько разъ въ году попадаете въ церковь?
— Каждое воскресенье…
— Въ свою…
— Гдѣ можно, въ свою.
— А-га! Гдѣ можно. А гдѣ нельзя? И въ католическую, и въ протестантскую ходите? Можетъ быть, иной разъ и въ синагогу заходите? Вездѣ, молъ, можно Богу молиться. Можно. Правда. Можно и въ своей комнатѣ молиться. Но это хожденіе по чужимъ храмамъ, киркамъ да костеламъ… ну, не по душѣ оно мнѣ. Уважаю англичанина за то, что ему въ нашей церкви молиться Богу и на умъ нейдетъ… Предложите, скажетъ: shocking. Да. Кочевники. Новые номады! Новые калмыки. Еще хуже. У тѣхъ свои кибитки, а у васъ и того нѣтъ.
— А вы? Вы! Адріанъ Николаевичъ! Каждый разъ я вамъ это повторяю. Покажите примѣръ собой.
— Я… Что я… Я временно… По неволѣ,- вдругъ задумчиво отозвался онъ. — Вотъ скоро уѣду, куплю имѣніе въ Чухломѣ, и буду пахать.
— Я это давно слышу… — разсмѣялась Эми, и прибавила серьезно:- Но, однако, довольно спорить, Адріанъ Николаевичъ. О дѣлѣ моемъ подумайте. Я голову теряю.
И лицо Эми стало сразу грустнымъ.
— Что-жъ… Вижу, что теряете, потеряли. Но, повторяю: поздно. Что я могу сдѣлать! Я его не знаю, и за него ни говорить, ни дѣйствовать не стану. Одно скажу — не кидайтесь. Обождите. Осмотритесь. Не губите себя поспѣшностью. Мы живемъ на свѣтѣ одинъ разъ. Подумайте объ этомъ. Одинъ разъ, выѣхать погулять на свѣтъ Божій изъ вѣчной тьмы, да тотчасъ сломить себѣ шею. — Помолчавъ, Рудокоповъ прибавилъ:- Дайте мнѣ три дня сроку. Можетъ быть, я что-нибудь и надумаю.
XIII
На слѣдующій день, около полудня, Дубовскій останавливался у подъѣзда одного изъ большихъ домовъ улицы Taitbout. Это былъ, однако, не отдѣльный отель или барскій домъ, а простой домъ съ нѣсколькими квартирами въ четырехъ этажахъ. Только подъѣздъ этотъ сбоку былъ отдѣльнымъ, и велъ въ отдѣльную большую квартиру, занимавшую весь белъ-этажъ.
Здѣсь жилъ Герцлихъ, у котораго было, по свѣдѣніямъ биржи, пятнадцать милліоновъ въ однѣхъ французскихъ бумагахъ. А говорили, что ихъ собственникъ имѣетъ замки, виллы въ Германіи и земли въ Россіи.
У барона Герцлиха были банкирскія конторы въ Парижѣ, Берлинѣ, Вѣнѣ, Лондонѣ и Константинополѣ. Баронъ, 60-лѣтній человѣкъ, но бодрый, сильный, всегда здоровый, всегда въ хорошемъ расположеніи духа, но всегда спокойный, даже невозмутимый въ своемъ хладнокровіи, былъ хорошо извѣстенъ во всѣхъ столицахъ Европы. Въ Парижѣ, гдѣ онъ поселился и жидъ почти безвыѣздно послѣднія десять-двѣнадцать лѣтъ, онъ былъ извѣстенъ какъ крупный, искусный и счастливый финансистъ, но былъ равно извѣстенъ какъ «чистый» человѣкъ и добрый человѣкъ.
Знаменитая и пресловутая Панама захватила, замарала и погубила не мало изъ его товарищей, но не могла не только зацѣпить, но даже коснуться барона, его дѣлъ и его репутаціи.
Дубовскій встрѣтилъ Герцлиха въ передней во фракѣ, въ бѣломъ галстухѣ и бѣлыхъ перчаткахъ. Среда, къ которой принадлежали Загурскій, Герцлихъ, да и самъ Дубовскій, въ срединѣ зимы въ Парижѣ рѣдко бывали въ сюртукахъ и черныхъ галстухахъ.
Герцлихъ, увидя Дубовскаго, почему-то обрадовался и не только не объявилъ, что онъ спѣшитъ, а объявилъ, что радъ, если Дубовскій заставитъ его остаться дома, такъ какъ онъ ѣдетъ на оффиціальный скучнѣйшій завтракъ.
— Тамъ, какъ и вездѣ, будетъ тоска безумная! Пожалуйте. Мы проведемъ часъ или полтора гораздо пріятнѣе у меня.
Дубовскій остался и объяснилъ, что его дѣло собственно въ двухъ словахъ: не знаетъ ли баронъ адреса Френча?
Баронъ обратился съ тѣмъ же вопросомъ къ своему камердинеру, а тотъ сейчасъ же сбѣгалъ въ переднюю и, найдя въ записной книгѣ требуемый адресъ, принесъ его написаннымъ на листвѣ. Дубовскій взялъ листокъ въ руки и сталъ машинально вертѣть въ рукахъ.
— Знакомы ли вы, Владиміръ Ивановичъ, съ новымъ министромъ финансовъ?.. Вѣдь вы всѣхъ знаете въ Петербургѣ… Я бы тогда обратился къ вамъ съ просьбой, важной для моихъ… скажу даже — для «нашихъ» съ вами дѣлъ, или дѣла о выкупѣ въ казну… — Герцлихъ не договорилъ и прибавилъ: — Что съ вами?
