Борис Можаев - Мужики и бабы
Кадыков шел в райисполком в самом добром расположении духа. Зиновий Тимофеевич приятно удивился оттого, что в прихожей увидел старый каманинский ковер, плетеный в красную с желтым шашку, с длинными суровыми кистями по контуру. И диван стоял старый, тот самый, обшитый кожей, когда-то черной, но промызганной на сиденье до рыжины. А зеркала, высокого и узкого, в темной дубовой раме, стоявшего в углу возле вешалки, теперь не было. На диване сидела сторожиха - грузная Гликерия Борзунова, по прозвищу Банчиха, и вязала черный шерстяной чулок.
- Здравствуйте! - сказал Зиновий Тимофеевич, сам удивляясь - откуда вырвалось это вежливое словцо? Чтоб Гликерию величать, да еще на "вы"?
- Тебе куда? - спросила она, не отрываясь от чулка.
- В РИК вызывали.
- Обожди. Я счас... - Она сколола спицею вязку с клубком ниток и вышла.
- Ничего себе порядок, - усмехнулся Кадыков.
Он вспомнил, как здесь вот, на этом диване, сидели приказчики, поджидая дозволения от самого - пройти наверх, на доклад. Приглашала их Липа, тоненькая, беленькая горничная, носившая черные платья с высоким белым воротником. В нее влюбился младший сын Каманина, Костя, тогдашний студент Харьковского университета. В ногах у отца валялся, разрешения просил жениться. Но отец наотрез отказал. Тогда Костя ночью запряг рысака, посадил Липу и укатил в Пугасово. А оттуда - в Москву поездом. Год прожил с Липой, ребенка нажил и снова умолял отца... Не тут-то было. Тогда Костя подписал ей три векселя из своего наследного пая. Она приехала и вырвала у старика деньги. А Костя привез в жены из Харькова купеческую дочь толстую необразованную хохлушку. Она конюха Ефима называла Юхвимом. И все приказчики смеялись.
Вошла Банчиха:
- Ступай! Тебя там Возвышаев ждет.
- А где он сидит?
- Тую комнату пройдешь... В ней, значит, управдел Митька Ботик. А дальше будет самого комната.
Возвышаев, председатель РИКа, встретил Кадыкова любезно - за руку поздоровался, в кожаное кресло усадил. Сам он сидел за обширным дубовым двухтумбовым столом, украшенным всякими резными мордами да фигурными наплывами. Они были хорошо знакомы еще по желудевскому волкому, а с открытием района в этой организационной суматохе встречались редко; всего дважды выступал у них в Тиханове Возвышаев - на пленуме сельсовета да на сельском сходе в трактире. Да еще в клубе виделись на районных совещаниях.
Возвышаев - мужчина осанистый, рослый, в защитного цвета френче с нашивными карманами, перехваченном широким командирским ремнем, в черных галифе, в шевровых сапогах бульдо с наколенниками, на высоких каблуках, начищенных до масленого блеска. И волосы у него блестят, припомажены, прилизаны, расчесаны так, что загогулиной на лоб приспущены. Лишь один плевый недостаток налицо - левый глаз немножечко, но все же косит.
- Рассказывай, Зиновий Тимофеевич, как дела в артели? - председатель откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.
- Чего про них рассказывать... Дела - они и есть дела. Их словами не меряют.
- Ну, это смотря по тому, какие слова. Есть слова поважнее любого дела.
- Что это за слова? - Кадыков сделал ударение в конце фразы по-пантюхински, чуть растягивая концевую гласную. Они, мол, подвывают, как смеялись в Тиханове над пантюхинскими.
- А те самые, которые определяют в политике линию главного направления.
- Да разве я против линии главного направления? - Кадыков вскинул острый подбородок, и его карие татарские глаза удивленно округлились.
- Не об этом речь... Ты скажи сперва - какая линия главного направления в текущий период для деревни? - Возвышаев правым глазом смотрел в упор на Кадыкова, а левым - куда-то в угол.
Кадыков невольно поглядел тоже туда, в угол; там стояла кафельная печь с начищенным бронзовым отдушником.
- Ну, какая линия? - Известно - строительство новой социалистической деревни, - уверенно ответил Кадыков.
- Попал пальцем в небо... Это задача во всемирном масштабе, понял? А в текущий период главная линия - ликвидация кулачества, как класса.
- Ну это само собой!
- Вот и расскажи, чем вы занимаетесь в артели?
- Как чем? Сейчас кирпич бьем, потому как самое время: яровые посеяли, лошади на лугах, навоз будем возить после Троицы... Сто тысяч уже обожгли... Думаем, до покоса еще тысяч сто отгрохать... А бригада каменщиков дома кладет. Капке заложили, а Косте Бердину заканчиваем. Под крышу подвели. Дальше нас не касается. Мы только кладем стены. По четыреста рублей за дом.
- Ты мне тут свой прейскурант не выкладывай. Меня не интересует, почем ты кирпич продаешь и за сколько дома кладешь. Я тебя вызвал, чтобы поговорить о классовом подходе. Все зажиточные элементы мы берем на строгий учет. И что же мы видим? Некоторые из этих элементов укрываются у тебя в артели. Персонально - Успенский и Алдонин.
- Какие же они элементы? - Кадыков вскинул опять подбородок. Успенский счетоводом работает, подряды снимает, Алдонин на обжиге. Без него и печи не кладут, и челы не распечатают. Он лучшую хрущевку выдает.
- Это что еще за хрущевка?
- Известь комковая, негашеная... Первый сорт! Когда распускается курицу в ней сварить можно. Однажды повезли мы ее в Свистуново на телегах, а брезента не взяли. Погода ясная. Вот тебе, до Прудков не доехали - облак налетел и хлынул дождь. Как она защелкает, задымит... Лошадей не видать. Скорей давай распрягать... Еле спасли лошадей. А телеги пожгли.
- Ты чего мне дым в глаза пускаешь? Тебе про Ивана, а ты про болвана. Я говорю - пригрелись у тебя кулаки. Давай вывод.
- Как пригрелись? Дак Успенский с Алдониным артель создавали.
- Во-во, еще интереснее! С какой же целью они ее создавали? С целью личного обогащения и маскировки. Понял? А сам ты страдаешь правым уклоном.
- Какой уклон?.. Что я, хромой, что ли?
- Бдительность у вас захромала.
- У нас все строго... на паях. Сам Успенский учет ведет. Какая ж здесь маскировка?
- Ничего ты не понял. Хорошо, давай подойдем с другого конца. Кто такой Успенский? Социальное происхождение?!
- Сын попа.
- О! Человек религиозного культа...
- Он же офицером был... Потом командиром в гражданскую... Военным столом волостным заведовал. Я еще козырял ему, когда со службы пришел.
- Вы ему и теперь козыряете. Нашли начальника... Бывший командир! Вот именно - бывший. Живет на широкую ногу в поповском доме... Рассматривать Успенского как скрытый элемент. От должности в артели освободить. Понял?
Кадыков помедлил и сказал:
- Понял. А как с Алдониным?
- Алдонин... Алдонин пусть пока работает, поскольку в руководстве участия не принимает. Но учтите - никаких поблажек.
- Он же с броненосца - не то "Потемкин", не то "Марат". У него лента за революционные заслуги есть.
- Лента в сундуке лежит, а на дворе у него молотильная машина.
- Инвентарь у нас не обобщен. Что ж такого?
- А то самое... Перерожденец он. В кулаки метит.
- На его машине всем артельщикам хлеб молотят. Что ж тут плохого?
- Плохо то, что ваша артель не форпост социализма в деревне, а скорее наоборот - арьергард! То есть вы плететесь в хвосте колхозного движения. Хвостизм! Вот возьми брошюру товарища Митрофанова. - Возвышаев достал из ящика письменного стола небольшую книжицу в бумажном переплете и подал Кадыкову: - Во, "Колхозное движение". Здесь все написано. Хотя данный автор хромает на правую ногу. Учти это. Читай и готовься к обобществлению всего имущества.
- В нашей артели это не пройдет - тяжелый народ.
- Там посмотрим. А Успенского надо уволить.
Возвышаев встал из-за стола, пожал Кадыкову руку и проводил его до двери.
Ничего себе гребля с пляской получилась, думал Зиновий Тимофеевич. Легко сказать - уволить Успенского... А с кредитами кто будет заниматься? Кто сведет счеты в магазине? Кто подряд вести будет? Кто заработок выдаст? На Успенском вся артель держится. Ну, что он, Кадыков? Только считается председателем... А так - вместе с мужиками бьет кирпич, стены кладет да за прилавком стоит...
В артели был свой магазин: торговали скобяными товарами да хомутами, дегтем. Товары давало государство в кредит из расчета десяти процентов годовых. Прибыльная торговля! Магазин их стоял возле Капкина пруда на краю базарной площади. Там, при магазине, и конторка их была, где вел дела Успенский.
Шел туда Кадыков и думал: кой леший толкнул его, человека из Пантюхина, связаться с тихановской артелью. Село торговое, народ здесь избалованный, хитрый... Эх, голова два уха! Сидел он преспокойно в милиции, тушил пожары да воров гонял... Дело нехитрое, а главное - все зависит от твоей ловкости да сообразительности. Увидел белый дым - значит, солома горит, а если дым черный - жилье. Бей в набат, собирай народ, кого с бочкой, кого с ломом или топором, лопатой. И командуй. Чего уж лучше! Так на тебе, скрутили его, обротали и в артель сунули. А он, дурак, еще и согласился... "Передний край социализма!.." Вот уйдет Успенский - и закукарекаешь на этом краю-то...
