Г Владимов - Три минуты молчания
- Покричу обязательно.
- Надо, знаешь, хоть покричать.
Мы друг друга поняли. Если кранец подкладывать, покрышку от грузовика, это нужно каждую бочку кидать отдельно. Так мы и через неделю не отойдем.
- А заскучаешь, - сказал третий, - на камбузе собачка сидит, Волна, поиграешь с ней. Сообразительный песик.
- Обязательно поиграю.
- А может, махнешь курточку?
- Нет.
Он сбежал по трапу и скрылся. А я пошел устраиваться. Кубрики на СРТ носовые, под палубой. В каютке дрифмейстер с боцманом живут; в двух кубриках, на четыре персоны и на восемь, вся палубная команда. Но туда, где четыре, мне и толкаться нечего, там "Рыбкин"* поселяется, помощник дрифмейстера, бондарь и какой-нибудь матрос из "старичков", из ветеранов этого парохода. Ну, а я уж как-то на любом судне молодой, мне - туда, где восемь. Я скинулся по трапу, толкнулся в дверь, а на меня - дым коромыслом, и пар от горячего камелька, и веселый дух от стола, где трое сидело с дамами.
* "Рыбкин" - рыбмастер.
- Здорово,папуасы!
- Будь здоров, дикарь! С нами идешь? Присаживайся.
- Нельзя мне. На вахте.
- А что на вахте - Богу молятся?
Я поглядел - ни одного знакомого рыла. И койки пока все заняты. Одни шмотками завалены, а в других лежали по двое, обнявшись намертво, шептались; из-за занавесок выглядывало по четыре ноги: две в ботинках, две в туфельках. Так он и будет, этот шепот прощальный, - до самой Тюва-губы. Потому что порт - это еще не отход. Вот Тюва - это отход. Там мы возьмем вооружение: сети, троса, кухтыли, возьмем солярку и уголь для камбуза, проверим компас, в последний раз потопчем берег. Потом отойдем на середину залива, и к нам причалит пограничный катер. Всех нас соберут в салоне, лейтенант возьмет наши паспорта и выкликнет каждого по фамилии, а мы отзовемся по имени-отчеству. Знаем дело, не первый год за границу ездим. А солдаты тем временем обшарят все судно и выведут этих женщин на палубу - отвезти назад, в порт. Дело уже будет к ночи, в Тюве сколько можно прокантуемся, хотя там делов часа на четыре, не больше. Тут мы в последний раз этих женщин увидим под нашим бортом, под прожектором, будем орать им: "Ты там смотри, Верка, или Надька, или Тамарка, гулять будешь - узнаю, слухом земля полнится и море тоже, мигом аттестат закрою, и кранты нашей дорогой любви!" А они снизу: "Глупый ты, Сенька, или Васька, или Серега, говори да не заговаривайся, люди же слушают, когда же я от тебя гуляла, я себя тоже как-нибудь уважаю!" И катер нырнет в темноту, покачивая топовым*, повезет наших наивернейших жен, невест и подружек, - я за них ручаюсь, с кем-нибудь из этих и я вот так же прощался.
*Белый огонь на топе (верхушке) мачты.
Одним словом, койки мне сразу не нашлось, а это худо дело, я вам скажу, койка в море - это твое прибежище, в ней не только спишь, в ней читаешь книжки и пишешь письма, в ней штормуешься - это значит, лучше, когда она вдоль киля, а не поперек. Но такой уж я невезучий, это надолго. Ладно, я закинул чемоданчик в верхнюю, у двери, и пошел.
И только я показался в капе, уже меня какой-то верзила кличет, в безрукавке-выворотке, без шапки, в шлепанцах на босу ногу:
- Вахтенный! Флажок почему не поднял?
- Может, он поднят?
- Нет. Мне диспетчер звонит. Надо поднять.
Я влез на ростры*, пробрался между шлюпками и поднял флажок - весь замасленный, линялый, в копоти, - разглядит там его диспетчер в бинокль или нет? Я закрепил фал и спустился. А тот меня ждал внизу, на морозе, приплясывал в своих шлепанцах. Ну, такому ничего не сделается - лицо младенческое, румянец по всей щеке, и в пухлых плечах дремучая, должно быть, силища.
*Шлюпочная палуба.
- Новенький, аттестат будешь оформлять?
- Матери в Орел.
- А бичихи - нету?
-Нет.
- И алиментов не платишь? Что ж ты такой?
- Такой уж...
- Ну и я такой. - Протянул мне ручищу розовую, в крапинах. - Выбери время, зайди. Ножов моя фамилия. Жора. Второй штурман.
- Хорошо.
- Вот так. Свои будем. Стой вахту, не сачкуй. Зашлепал к себе вприпрыжку. Тут меня с берега позвали:
- Вахтенный!
Стоял на пирсе мужичонко, весь в бороде, поматывал концом шланга.
- Воду будем брать ай нет?
- Обязательно, отец.
- Ну и валяй, откупоривай танки-то. Какой я тебе отец? Я еще тебя перемоложе.
Хорошо же я выглядел после вчерашнего!
- Вода у тебя - питьевая?
Он для чего-то на шланг поглядел.
- Нет, вроде мытьевая.
Я вывинтил пробку, приладил шланг, махнул ему рукой. Тот своему напарнику махнул, такому же бородатому. А тот еще кому-то. Так и домахались до водокачки.
- Вахтенный!
Повар кричал с камбуза. Машина привезла продовольствие. Я к ней подвел лебедку, петлей обвязал коровью ногу и затянул.
- Вирайте!
Поплыла мороженая нога с причала на камбуз - торжественно, как знамя. Потом еще мешки перегружали - с картошкой, сухофруктами, вермишелью, черт его знает с чем. И только успел управиться - опять голос, с берега:
- Вахтенный!
Стоит - в шляпе, под ней уши мерзлые, дышит себе на руки.
- Кто воду берет?
- Что значит "кто"? Пароход берет.
- Кто персонально? Фамилия? Шаляй? Почему, матрос Шаляй, питьевую воду в мытьевые танки заливаете? Очистка денег стоит. Народных. Государственных. За границей, например, за это золотом берут. Валютой.
- Мы ж не за границей.
- Тем более. Значит, себя грабим. Кто это приказал?
- Кто шланг давал, сказал - мытьевая.
- Персонально кто? Не помните. Как же так получается? А черт ого знает, как это получается. Все руками махали.
- Что ж теперь, - говорю, - обратно ее качать? Тоже ведь деньги. Народные. Государственные. Опять же, чище помоемся. Тоже ведь проблема!
Озадачился в шляпе.
- Да мне-то, собственно... Только если все начнут питьевую... Непорядок! Вот как мы это определим.
Махнул рукой и пошел. Минуты не прошло, как снова:
- Вахтенный!
Это из рубки старпом - его на отходе вахта. Стоял в окне, как портрет в раме, косил мне на палубу. А там, возле трюма, стоял некто - в барашковой шапке, в пальто с шарфом, в теплых галошах, руки за спиной, наблюдал за берегашами - как они бочки швыряют. Так, думаю, сейчас насчет кранцев будет заливать.
- Ты вахтенный?
Смотрел на меня холодными глазами и морщился. Капитан, конечно, кто же еще. Они всегда посреди палубы останавливаются, а говорить - не спешат. Капитану в море еще много чего придется сказать, ну, а когда он в первый раз ступает на палубу, спешить не надо, а надо сказать такое, чтобы запомнили. Чтоб прониклись.
- Скользко на палубе, вахтенный. Люди упадут и ноги переломают.
Так сразу и переломают. А я думал: он насчет кранцев.
- Сейчас, - говорю, - посыплю.
- Так. А чем будешь посыпать? Солью?
- Нет, говорю, - это инструкцией запрещено. Песком надо.
- А песок у тебя есть?
- Нет. Но достану.
- Новенький, а знаешь. Ну, действуй.
Сказал он свое капитанское слово и пошел к себе в каюту, легонько этак пошатываясь. А я взял лопату, пошел к бочке с солью и стал ее сыпать. Новенький, а знаю. И он тоже знает. Это один гений в газете написал, что от соли настил гниет. И напечатали. Не спросили только - а чем ее, палубу в море поливает, не солью? Потому что - борец за экономию. Как будто, если я ее песком посыплю, это дешевле выйдет. Песок зимой дороже, чем соль. А летом и посыпать не надо.
Ну вот, я и с этим покончил, больше никто меня не звал, и сел я на комингс трюма перекурить. Кто-то выполз из кубрика, пошатался в капе, к трюму подошел и встал над люком. Я вскочил и отодвинул его на полшага.
- Отодвигаешь меня? Ты главный тут?
- Не главный, но вахтенный. Свалишься - мне отвечать.
Тут одна бочка выпала из контейнера, еще с высоты, и раскололась по всем клепкам. Не знаю, отчего, так же и другие падали. Наверное, обруч был с перекалиной.
Он усмехнулся лениво и вдруг сгреб меня за куртку, задышал мне в лицо: гнилью зубной, да с перегаром.
- А я за бочки отвечаю, понял? Потому что я бондарь.
- Пусти, - говорю, - порвешь.
Он хоть и косой был в дымину, но мертво держал, сильней был меня трезвого. И так смотрел из-под серых своих бровей, с такой медвежьей злобой - просто убить хотел.
Один из берегашей, который внизу был, укладывал бочки в трюме, сказал:
- Что вы, ребята, как не стыдно! Вы ж в море идете, должны быть как братовья.
- Ты помалкивай там, - сказал ему бондарь. Но все-таки oтпустил куртку. Зато поднес кулак к самому лицу. - Убивать таких братовьев.
И пошел обратно в кубрик. Берегаши работу оставили, смотрели ему вслед. Тот, в трюме, спросил:
- Слышь, вахтенный. Неужели же он из-за бочки? Ну, стоит она? Может, чего не поделили? Так лучше не ходить вместе.
- Чего нам делить? Первый раз его вижу.
- Вот дела!
Действительно, я подумал, дела. Ведь тут ничего не попишешь, если не понравились двое друг другу на пароходе. Не из-за бочки, конечно, а просто рылами не сошлись. В море и те, кто нравится, в конце концов надоедают. А тут мы рейс начинаем врагами и врагами, конечно, разойдемся. Даже не поймем, отчего. Может, и правда, не ходить с ним?
