Константин Станюкович - Том 1. Рассказы, очерки, повести
Однако, в первый же вечер, когда Жорж пришел из заведения, она снова пригласила его читать, хотя и предупредила, лукаво посмеиваясь и слегка щипля за ухо, чтобы он не был гадким мальчишкой.
Сенатор, по обыкновению, сидел в своем кабинете за книгами и картами и искренно был рад, что жена в последнее время стала домоседкой и была в хорошем расположении духа.
VIIДолги опутывали молодого человека густой сеткой. Требовали уплат, грозили жаловаться начальству. Жорж писал матери, но присылаемые деньги были каплей в море. Он решился сказать тетке о своих долгах; та изумилась цифре долга, ревниво допрашивала с придирчивостью любовницы, куда «мальчик» истратил столько денег, и заплатила его долги, сделавши долг сама и взяв с него торжественную клятву, что он никогда не будет ужинать с «этими тварями». И, чтобы вознаградить его и узнать самой прелесть ужина в ресторане, она однажды поехала вместе с Жоржем в ресторан в наемной карете и восхищалась удивлением Жоржа, что «ma tante» еще прелестнее после выпитой вдвоем бутылки шампанского. Они покутили как добрые товарищи, она с любопытством неизведанного удовольствия, он с торжеством счастливого любовника. Им было весело, к тому же оба были навеселе и, расставаясь, согласились еще раз попробовать поужинать вдвоем.
Хотя Вера Алексеевна нередко платила долги Жоржа, но под конец долги накопились до почтенной суммы в тысячу рублей. Жорж рассчитывал на тетку и не особенно заботился о том, что будет впереди. Еще несколько месяцев и он будет офицером, а там все пойдет как по маслу.
Это было месяца за два до выпуска. Богатые товарищи собирались устроить замечательный кутеж с десертом в виде одной знаменитой француженки, согласившейся возлежать на столе au naturel. Решено было устроить пирушку в ближайшее воскресенье. Разумеется, Растегай-Сапожков должен быть там непременно, дело было за какими-нибудь пятьюдесятью рублями. На беду их не было, занять было негде: тетка, как нарочно, уехала за несколько дней в Москву. Спросить у товарищей, сознаться, что он затрудняется в таком пустяке, ведь это… стыд, такой стыд, что об этом и думать нечего… Он просил у швейцара, у солдат, у каптенармуса, готов был за пятьдесят рублей дать расписку на пятьсот, но денег не достал: ему не дали, несмотря на самые заискивающие просьбы.
Жорж был в отчаянии, в настоящем отчаянии. Не быть на пирушке, отсутствовать, чтобы сказали, что у бедняги нет денег, — возможно ли перенести такой позор, именно позор! Как ни трусил Жорж своего дядю, но он решился обратиться к нему и с этой целью поехал к сенатору утром в воскресенье. На беду дяди не было дома. Ему сказали, что он уехал с утра. Он в волнении ходил по зале, посматривая на часы. Уже первый час. Досадно. Он снова начал ходить, то прислушиваясь к стуку карет, то подходя к окну. Он перешел в большой дядин кабинет — оттуда скорей увидишь дядину карету! Пробил час. Он опять заходил, проклиная сенатора, что тот долго ездит. И надо было ему уехать! Сидел бы за своим столом, за своими дурацкими книгами. Машинально он взглянул на большой стол — книги везде, одни книги, но внизу, под одной из книг, он заметил футляр. Что это? Звезда Белого Орла. Верно, забыли спрятать в комод? Эти вещи всегда в комоде. Впрочем, дядя так рассеян… Он раз куда-то так запрятал алмазную звезду Александра Невского*, что, когда надо было надеть ее, звезду нигде не могли найти и только через несколько часов общих поисков ее отыскали в китайской коробке, где лежали шахматы. А красивая эта звезда Белого Орла! Жорж приложил ее к груди. Идет, ничего! Однако пробила половина второго. Черт знает, отчего этот «лысый черт» не едет! Он повертывал звезду в руках, и вдруг мысль, как молния, блеснула в голове. «Взять?..» Ведь никто не осмелится и подумать? Одна мысль, что могут подумать на него, привела его в негодование. «Скверно, подло!» — шептало что-то внутри, и кровь сильно стучала в виски. «Я заложу, выкуплю и положу на место! вопрос в дне, в двух. До того времени не хватятся, а хватятся — на него не осмелятся подумать»… Господи! Уже третий час. Он быстро выдернул футляр, сунул в него звезду, опустил в карман, повернулся и — на пороге кабинета увидел дядю сенатора.
По глазам его он понял, что старик все видел. Впрочем, быть может, ему показалось. Он решился взглянуть снова. Строгие глаза глядели на него из-под очков с таким презрением, что Жорж замер от страха.
Несколько мгновений длилось это убийственное молчание.
— Если бы ты не был сыном моего брата, я бы…
Старик не мог продолжать. Он перевел дух и только глухо проговорил:
— Вон отсюда!
Жорж бросился в ноги и пробовал схватить колени с жалобным воем пойманного щенка.
Старик брезгливо отодвинулся, словно под ногами была гадина, и, уныло качая головой, прошептал:
— И это будущий слуга отечеству!? Это Растегай-Сапожков… Встань! Не валяйся в ногах и выслушай! Никогда про это никто не узнает!.. Бедный брат! — шепнул старик, отирая с усов скатившуюся слезу. — Исправься, если можешь, но чтобы ноги твоей у меня не было, слышишь!? Да пришли список долгов, я заплачу!
Жорж сунул на стол футляр и вышел из кабинета. Стыд и злоба давили его невыносимой тяжестью.
Старик заперся в кабинете и не вышел обедать.
Когда приехала тетка и спросила о Жорже, старик не велел произносить его имени. Вера Алексеевна похолодела от страха и в тот же вечер поехала в заведение. Узнав, в чем дело, она пожалела «мальчика» и рассталась с ним, обливаясь слезами. Она несколько раз еще виделась с племянником тайком и долго потом грустила, вспоминая горячие поцелуи и юношеский пыл страсти своего первого и последнего любовника.
VIIIВеселая это была пора, когда Жорж надел щегольской офицерский мундир, хотя и не того цвета, о котором мечтал. Отец и думать о нем не велел и, посылая деньги на первое обзаведение, обещал высылать по сту рублей в месяц. Затем, поздравляя его, он наказывал быть «честным офицером и вести себя так, чтобы старшие любили, равные уважали, а младшие почитали». Относительно будущего генерал советовал «Георгию» ни на что не рассчитывать. После смерти он получит десять тысяч, «а на имение нечего надеяться, так как вас много, а имение одно».
Несмотря на такие предостережения, жизнь Жоржа шла обычной, веселой волной. Утром учение, приятельские завтраки, несколько визитов, гонка рысаков на Невском, обеды дорогие, тонкие, вкусные, театры, вечера, балы, ночи с женщинами… На следующий день то же самое, на третий день опять то же… Такая жизнь втягивает, как воду губка. Весело, пусто, приятно… На него любовались дамы, и ему верили в долг даже кокотки. Так он был мил, остроумен, красив и сыт. Он весело прожигал жизнь, весело летал по Невскому, делал визиты, сидел в балете, дарил дорогие букеты, подписывал векселя, на что-то рассчитывая и на что-то надеясь. Он с детских лет привык есть четыре блюда и пирожное, все это было всегда, изо дня в день, и ему просто казалось дико не есть обеда из четырех блюд и не запивать его вином. Одинаково смешно было ему не сидеть в первых рядах. Его все знают, ему все так ласково кивают головой, когда он, слегка позвякивая шпорами и придерживая саблю, проходит уверенной молодецкой походкой к своему креслу в первом ряду, где он, пожимая руки приятелям, чувствует себя как дома. Да лучше он совсем не пойдет в театр, чем забьется в девятый ряд.
Глядя на Жоржа, блестящего, румяного, круглого, сытого, всегда показывавшегося на первых представлениях, бывавшего в обществе, игриво кивавшего кокоткам, глядя на его серого рысака, на его изящную маленькую квартиру, на его камердинера-немца, всякий считал его за богатого человека. Кредиторы еще верили в «рязанское имение», и Жорж ухаживал, обедал, веселился и подписывал векселя.
Еще Жорж потягивался на кровати, когда однажды немец подал ему письмо. Мать извещала о тяжкой болезни отца и звала его немедленно приехать. Жорж в тот же день выехал и застал генерала на столе, а мать — в слезах. Оказалось, что «рязанское имение» при разделе между братьями и сестрами такой пустяк, о котором и говорить не стоит. Жоржу досталось только пятнадцать тысяч и часть в имении тысяч в девять. Он был в бешенстве. Он почему-то ожидал большого состояния — и вдруг какие-нибудь пятнадцать тысяч! Он бранил «старика» и упрекал мать. Мать плакала и по-прежнему объедалась конфетами. Холодно простившись с матерью, Жорж приехал в Петербург. Векселя уже ждали его… Грозили подать ко взысканию. В три года офицерства он сделал пятьдесят тысяч долга. Платить было нечем. Кредиторы наконец подали ко взысканию.
Жорж принужден был выйти в отставку и спасаться от долгового отделения.
Надевая статское платье, Жорж чуть не плакал с досады, оглядывая себя в зеркале. Конечно, он и в статском хорош, он быстро сумел усвоить «статскую посадку» и оделся у хорошего портного, но то ли дело мундир?
