Анастасия Вербицкая - Иго любви
«Это неслыханное плутовство! К кому письмо?»
Вурм. «К палачу вашего отца!».
Луиза. «Нет!.. Нет!.. Это бесчеловечно…»
«Какой громадный голос в таком хрупком теле!» — думает Муратов.
После сцены, проведенной полушепотом, этот взрыв страсти производит огромное впечатление. Луиза мечется по комнате, бессвязно жалуясь на судьбу, ломая руки. Вся ее гордая натура прорывается в этом протесте.
«Делайте, что хотите! — бешено кричит она. — Я ни за что не стану писать!..»
Вурм готов уйти. Вдруг силы Луизы падают. Она опять садится. Глаза ее остановились и замерли, устремленные в одну точку. Жизнь точно ушла из лица ее и из голоса.
«Диктуйте дальше», — беззвучно говорит она. И берет перо.
Вурм (диктует). «У нас вчера был в доме президент. Смешно было смотреть, как добрый майор защищал мою честь…»
Луиза (полушепотом, как в бреду). «Прекрасно… Прекрасно… Превосходно… продолжайте…»
Вурм. «Я прибегла к обмороку, чтоб не захохотать…»
Луиза (вздохнув и перестав писать). «О, небо!..»
Сжав брови, стиснув губы, закрыв глаза — олицетворенное страдание, — она недвижна одно мгновение. Затем пишет опять:
Вурм. «Но мне становится уже несносно притворяться. Как бы я рада была отделаться…»
Она вдруг встает, бледная, жуткая, полная угрозы и ненависти… «Никогда!.. Ни за что!..» — говорят ее сверкающие расширенные глаза, вся ее поза… Вурм молча исподлобья глядит на нее. Схватившись за виски, она убегает в другой конец сцены… Потом начинает блуждать по комнате, озираясь, словно чего-то ища на полу, растерзанная, беспомощная, точно человек, потерявший дорогу. Жизнь и мысль уходят из ее лица.
Стоя вдали от Вурма, с пером в руках, она поднимает, наконец, голову. Пристально глядят они друг на друга. У нее пустой, померкший взгляд. Весь театр замер, следя за мимикой Луизы… Медленно, шаг за шагом, безвольная, как лунатик, не отводя глаз от пронизывающего взора Вурма, проходит она через всю сцену. Покорно садится и пишет.
Толпа вздохнула как один человек. И опять тишина.
«От него отделаться» — беззвучно, автоматично повторяет Луиза.
Вурм. «Завтра он на службе. Наблюдайте, когда он уйдет от меня, и приходите по уговору… Есть «по уговору»?»
Луиза (беззвучно). «Все есть».
Вурм. «По уговору к любящей вас Луизе».
Луиза. «Недостает только адреса».
Вурм. «Господину гофмаршалу фон Кальбу».
Луиза (полушепотом, но со страстной скорбью). «Боже всемогущий! Это имя так же чуждо моему слуху, как чужды сердцу моему эти постыдные строки!..»
Она долго большими глазами глядит на эти строки, смертный приговор ее счастью. Это опять лицо трагической артистки. Поразительно просто говорит она Вурму, отдавая письмо:
«Возьмите, сударь! Свое честное имя, Фердинанда, все блаженство жизни моей отдаю я в ваши руки. Я нищая…»
И голоса Нероновой, и лица ее не забыл никто из зрителей даже через много лет.
И вновь, вновь в последний момент, когда Вурм галантно просит руки Луизы, в ней вспыхивают ее ненависть, ее протест, ее отчаяние. Как львица, пойманная в клетку, с пылающими глазами она кричит ему в лицо:
«Да я удавила бы тебя в первую брачную ночь и с радостью отдала бы палачу свое тело!..»
Это лучшая сцена во всей трагедии. Дебютантке поднесли цветы от Муратова, два венка — от губернаторши и полицмейстера. Ее вызывали пять раз… Неслыханное дело… Антракт затянулся на двадцать минут из-за этой овации.
Всех интересует объяснение двух соперниц в четвертом акте. И надо отдать должное Раевской. Она великолепна в леди Мильфорд. Как надменна и язвительна гордая леди, страдающая от ревности к мещаночке! Как естественно, пораженная сдержанностью и скорбной иронией Луизы, теряет она постепенно свой тон и мечется, переходя от насмешки к удивлению и ласке, от угрозы к мольбе… Пронзительно, не спуская глаз, глядит на нее Луиза… Ироническая улыбка скользит и гаснет на ее бледном, осунувшемся лице. Она точно выросла на голову. Пусть эта женщина знатна и прекрасна! Не ее все-таки любит Фердинанд… И стоит Луизе сказать одно слово, и возлюбленный вновь будет у ее ног. А эта блестящая женщина будет унижена… Это торжествующее чувство прорывается в интонациях Луизы. Их разговор — это искусный поединок, в котором перевес на стороне скромной мещанки. Ведь после всего пережитого ей уже ничто не страшно, даже смерть.
И наступает, наконец, момент, когда Луиза выбивает шпагу из рук врага. Это тот миг, когда она стремительно подходит к смущенной англичанке, берет ее за руку и смотрит ей в глаза пронзительно, испытующе… словно хочет заглянуть в тайники души ее.
«Счастливы ли вы сами, миледи?..» — спрашивает она тем полушепотом, который действует на нервы сильнее всякого крика. И мгновенно спадает «шелуха сословий»… И друг перед другом стоят две страдающие, две любящие женщины. Обе несчастные. Обе не видящие цели в жизни вне своей любви. И с отчаянием борются они за свое счастье… Леди молит, угрожает, кричит, унижается, предлагает свои бриллианты Луизе за свободу Фердинанда, за отказ от его любви… Луиза запрещает ей венчаться с Фердинандом. Обаяние этой женщины страшит ее. Кто устоит против такого соблазна? И отчаяние внушает ей ее страстные, трогательные угрозы:
«Миледи! До слуха Всевышнего доходит и последний вздох раздавленного червя… Теперь он ваш, миледи… Возьмите его себе! Бегите в его объятия… Влеките его к алтарю… Но помните, что между вашими устами в свадебном поцелуе встанет призрак самоубийцы… Бог смилуется надо мною!.. Мне нечем больше помочь себе…»
Она убегает под единодушные рукоплескания. Впечатление от сцены тем большее, что все реплики и монологи она ведет в полутонах, ни разу не возвышая голоса, меж тем как леди Мильфорд кричит, забывшись, и топает ногами. А последние слова Луиза произносит, задыхаясь, теряя силы, каким-то хриплым полушепотом. И это самый жуткий, самый верный эффект.
Взявшись за руки, они обе теперь выходят на вызовы. Раевской тоже подносят цветы от Муратова. Клака свирепствует, вызывая премьершу. Но публика опять чествует свою любимицу-дебютантку, и отдельные робкие шиканья тонут в единодушном взрыве восторга.
Когда Луиза умирает, отравленная Фердинандом, убежденным в ее измене, лицо дебютантки внезапно озаряется, словно зажегся в этом хрупком теле какой-то таинственный внутренний свет. «Неужели не обман зрения?» — думает Муратов, протирая стекла бинокля. Оцепеневшая публика ни одним звуком не прерывает хода действия. И только когда занавес опущен, начинается бурная овация.
Наконец одна… Она падает в уборной на стул, бледная, без сил, с холодным потом на лбу.
— Выпейте водицы, сударыня, — говорит кто-то.
Она открывает глаза.
Доброе изнуренное лицо портнихи кротко улыбается ей. Зубы ее стучат о стекло. Вода плеснула на колени. Боже, Боже!.. Давно ли и она так же стояла перед актрисами, смиренная, жалкая, безвестная?.. Обхватив шею сконфуженной женщины, она рыдает на ее плече… Победа!.. Победа!.. Жизнь завоевана.
Антрепренер не дает ей уйти из театра. Он входит в уборную, согнув руку калачиком.
— Пожалуйте, ангел мой, в кабинет на минутку… Вас там, на улице, целая толпа ждет… На этот раз не улепетнете… Сам вас в карету подсажу…
Она проходит, как сквозь строй, мимо враждебных, ошеломленных ее успехом товарищей. Муратов и режиссер встречают ее у дверей. И оба целуют руки.
— Благодарю вас, — шепчет Муратов. Взгляд его досказывает остальное. Он красен, взволнован. Глаза блестят, как у пьяного.
— Мы оба в вас первые поверили. А теперь торжествуем не только за вас, но и за себя, — говорит режиссер.
— Браво!.. Браво!.. — нервно смеется Муратов.
— Что это такое? — упавшим голосом спрашивает Надежда Васильевна, когда антрепренер кладет перед нею исписанный лист бумаги и протягивает ей гусиное перо.
— Ничего страшного, ангел мой… Контракт на два года… Не хочу, чтоб у меня эдакий клад с руками вырвали… А жалованье вам кладу полтораста в месяц…
— И бенефис, — подсказывает режиссер.
Антрепренер одну секунду колеблется, чешет в затылке, затем вписывает между строк: «И бенефис»…
— Браво!.. Браво!.. — смеется Муратов и ерошит волосы.
Полтораста рублей… Высший оклад для провинциальной артистки… Целое состояние… Руки Надежды Васильевны дрожат, пока она вкривь и вкось каракулями подписывает свое имя.
— А вот и копия-с, ангел мой… Не потеряйте… Тут есть неустоечка в пятьсот рублей, коли мы друг друга обманем… Ну да ведь я-то не дурак, чтоб свое счастье упустить…
— Браво!.. Браво!.. — истерически смеется Муратов. Он совсем не владеет собой.
