Федор Решетников - Ставленник
— Вы в Столешинск?
— Да.
— Ну, невест там много. Мы слышали: вы у отца Василия Будрина хотите сватать.
— Еще не знаю.
— Полноте притворяться! Во всем губернском знают.
— А у Василья Григорьича славная дочка! Я бы не прочь жениться на ней. Только приданого-то мало, потому что прихожан у этой церкви мало, и прихожане народ всё бедный, всё рабочие.
— Зато священник.
Егору Иванычу не нравится это, более потому, что мальчишки толкуют не в его пользу.
— Вы бы, господин Попов, у чиновников или у купцов посватались!
— Знаю и без вас.
— Ну, это еще не резон.
— Почему?
— Потому что отец Василий и не отдаст за вас.
— По-че-му?
— Потому что вы очень неказисты с виду.
«Подлецы!» — ворчит про себя Егор Иваныч и думает: «Во что бы то ни стало, а женюсь-таки я на Будриной дочери».
— А может, она и с брюхом! — подзадоривают семинаристы.
— Господа! вам какое дело до меня и моей невесты? — говорит Егор Иваныч, думая, что семинаристы испугаются его, как кончившего курс и облагодетельствованного начальством.
— То дело, что она не пойдет за вас замуж, потому что у вас шишки на носу…
— Я… я ректору на вас пожалуюсь!
— Вот и спасибо… Да ну его к черту!
— Ей-богу, пожалуюсь.
— Вот что, господин Попов: вы будете служить в уездном городе, и вас будут теснить благочинные, если у вас не будет денег. А мы будем учиться и в попы не поступим. Нас хоть сейчас гони, нам все равно. В другое место пойдем учиться.
Егор Иваныч на это ничего не отвечал и всю дорогу отмалчивался. Пойдут Корольковы в кабак с крестьянином, Егор Иваныч думает: погибшие люди. Заговорят с крестьянами так, что крестьяне рады их слушать, хохочут и соглашаются и еще просят рассказать, — Егор Иваныч думает: уж я доберусь до них, только бы жениться!.. Корольковы смеялись над Поповым, крестьяне отмалчивались от него, говоря: уж больно он важничает. Корольковы ехали весело, так что крестьяне говорили им на прощанье: жалко, что вы, ребятки, маловато ехали: и не заметили, как время-то весело прошло. Егор Иваныч скучал. Крестьяне говорили про него: одет-то он неказисто, а больно хитер. И не хитер, а смыслу такого нет, чтобы ублаготворить нашева брата…
* * *С Корольковыми Егор Иваныч расстался в деревне Ершовке, которая от Ивановского села находится в десяти верстах. А так как ершовцы прихожане Ивановской церкви, то Егора Иваныча довез до села ершовский крестьянин Макар даром.
Егора Иваныча по въезде в село одно только радовало: увидеться с отцом, и с ним же ехать в Столешинск. Иные радости бывали прежде, когда он приезжал домой еще уездником. Теперь он возмужал, окреп, сделался чем-то выше крестьян и даже своего отца. Ему не время было вглядываться в сельскую обстановку, да и не для чего, потому что село как в прошлом году стояло, так и теперь оно в таком же виде. У церкви в прошлом году еще на одном окне вверху стекло было разбито, так и теперь это стекло разбитым остается. Все дома такие же, черные, с высокими крышами да кое-где с палисадниками перед окнами; этот дом Марка, тот Пантелея, этот старосты, а тот станового. Люди тоже не изменились. Ходят себе в рубахах да в штанах, ребятишки играют, скачут; все говорят чисто по-деревенски; скот по-старому свободно разгуливает по улицам… Все одно и то же, только вон налево две крестьянские избы сгорели.
Егор Иваныч думал, что его встретят как дорогого гостя. В воротах его встретила корова буренка. Во дворе чисто. Но на крылечке настоящая деревенщина. Егор Иваныч вошел в кухню, никого нет. Один только кот забился на шесток и оплетает поросенка, оставленного без призора в латке. Егор Иваныч стащил кота за ухо. В комнате тоже никого нет, в отцовском чулане тоже.
— Вот она, деревня-то! Оставь-ко так дом у нас, в губернском, без заперта!.. Впрочем, и взять-то у них нечего, — проговорил про себя Егор Иваныч.
Зная, что он здесь хозяин, так как дом отцовский, Егор Иваныч втащил в отцовскую комнатку сундучок, в котором заключались книги и одежда, тулуп, войлок, одеяло и подушку. Умывшись и закусивши поросенком, он улегся спать. Но через четверть часа услыхал голос сестры Анны.
— Чтой-то, девка, за напасть! Гли, поросенок-то… Кто же это слопал?
— Да брат, поди, — отозвался женский голос.
— Ах, мои матушки, и не догадаюсь! Где же он, голубчик? — И Анна вбежала в отцовскую комнатку. Брат и сестра поцеловались. Сестра долго любовалась на брата и выспрашивала разные губернские новости.
— А где же отец?
— По грибы, Егорушко, ушел. Чай, поди, сичас придет. А ты поешь, голубчик.
— Ты, сестра, извини, что я слопал поросенка.
— Ой! ой! побойся ты бога, брат.
— Отчего ты мне дозволяешь есть, а других ругаешь? готова глаза выцарапать.
— Ну, ну, учен больно!.. Ты мне брат, а те чужие, каждый волен свое съесть, а на чужой каравай рот не разевай. Поешь, право.
— Молочка разве.
— Изволь. Я те малинки еще принесу… Какой нынче урожай этой малины, беда! Вот Пашка у меня вчера обтрескался малины-то, все брюхо вспучило; к знахарке ходила… Теперь прошло, с отцом побежал в лес.
Сестра принесла кринку молока и бурак малины. Егор Иваныч налил молока в чашку, накрошил булки, наклал малины и стал есть.
— Где же Петр Матвеич?
— А будь он проклят! и не говори…
— Что?
— Да просто житья от фармазона нет.
— Что же он, по-старому?
— Ох, Егорушко, и не говори! Насобирали мы ноне в праздник мучки пудов с двадцать, продали десять пудов, а остальную в сусек положили, да денег пять рублей насобирали; он, будь он проклят, все пропил да девке Марье ссовал… Ах, убей ты его, царица небесная!
— Зачем желать зла, сестра! Бог знает, что с ним сделать.
— Так оно… И смерти-то на него, анафемского, нет никакой… Хоть бы с вина сгорел, окаянная сила!..
— Опять-таки я тебе скажу, сестра, смерти желать никому не следует, потому что так господь велит, да и твой рассудок так говорит, что без мужа тебе плохо будет. Ведь у тебя трое детей?
— Ой, и не говори!.. Уж такой злосчастной, верно, на роду бог написал быть.
— Жалко, сестричка, мне тебя!..
— Ни одного дня такого нет… Совсем каторжная жизнь… — Сестра заплакала.
— Не тужи, сестра. Бог поможет. Надейся на него: все будет легче; стерпится, слюбится, говорит пословица.
— Так оно. Да все тяжело: на бога надейся, а сам не плошай. Вон попрекает меня новым дьяконом: ты, говорит, с ним дела имеешь… А у тово дьякона, голубчика, жена злющая-презлющая, так и бьет ево…
— Может быть, ты с ним дружбу ведешь?
— Эх, Егорушко, с кем же мне и вести дружбу, как не с хорошим человеком? Что я стану с своим-то мужем делать, коли он жалости никакой ко мне не имеет!
— Какая же твоя дружба с дьяконом? то есть, что ты с ним делаешь?
— И не говори! Славный человек!.. Дай бог ему доброго здоровья. — Сестра перекрестилась.
— Поди, целуешься?
Сестра захохотала и убежала в кухню, вероятно от стыда или от чего-нибудь другого.
К Егору Иванычу пришел Саша, мальчик пяти лет; бойкий мальчик.
— А, Саша! здравствуй!
Саша, как маленький мальчик-ребенок, видавший дядю через два года и через год, — считал дядю за чужого; а известно, что дети не скоро льнут к чужим, несмотря даже на особенные ласки и выражение лица. Егор
Иваныч не очень долюбливал детей и потому, сказав несколько слов мальчику, стал смотреть в окно. Пришла сестра с двухгодовой девочкой.
— А вот и Степка! поганая девчонка!.. — представила сестра брату свою дочь.
— Какая ты грубая, сестра! Разве можно так говорить при детях!
— Бить их, падин, надо!
— Сестра! Неужели у тебя нет жалости к своим детям?
— И не говори, братчик! Ты не знаешь, сколько я терпела через них, пострелят.
— Зачем же ты замуж вышла?
— Весь век, что ли, в девках сидеть? — Сестра обиделась.
— Лучше бы было. Ты по своей красоте нашла бы хорошего жениха.
— Именно нашла бы.
Егору Иванычу сестра показалась слишком невежливой женщиной и развратницей. Он никак не предполагал, чтобы сестра его, богомольная смиренная девушка до замужества и хорошая жена назад тому два года, дошла до того, что имеет дружбу с дьяконом и пренебрегает своими детьми. Он догадался, что вся причина этого зла происходит от мужа ее.
— А что твой муж, каков с отцом?
— И не говори! Третьево дни обозвал его всячески. Прибить хотел.
Это разозлило Егора Иваныча, и он решился, во что бы то ни стало, урезонить его, обратить на хорошую жизнь.
— Паша учится?
— Ой, и не говори! Просто такая сорва, ножовое вострее да и только! Ты знаешь отца-то, нюня такая — просто беда… Ничем не хочет заняться.
— Ты об отце не говори так.
— Сядет на улицу и сидит весь день с мужиками. А это уж взагоди когда с Пашкой займется. Да и какое занятье-то? Посадит Пашку против себя и заставит читать, а тот, шельмец, читает себе под нос; настоящего нет, отец-то и прикурнет. А как задремал отец, он и бежать да все с ребятами в бабки да в мячик играет. Говорю я ему, чтобы он его, собаку, к столу привязал да плетку держал в руке, так на улицу идет, там, говорит, другие ребята вместе с Пашкой будут понимать ученье… Нёха такая, что просто беда!.. Вот что, братец, поучи ты Пашку-то; я уж такую тебе плетку сделаю!.. Из арапника старова сделаю…
