Владимир Солоухин - При свете дня
Посередке торчит еще памятник нашему персонажу, а кругом современные дома. А ведь даже я, никакой не старожил Москвы, помню на этой площади кинотеатр «Авангард». Как раз он размещался в переделанной (изуродованной, опустошенной) церкви Казанской Божьей Матери. Там-то и был во время Оно старостой церковным отец Ивана Шмелева. Жили. Ну как жили! Все своевременно, сообразно с установившимся распорядком, календарем, церковными праздниками.
Время огурцы солить на всю зиму (а ведь кормить плотницкие артели), время капусту рубить на квашенье. Огородники из Лужников и то и другое привозят на дом возами. Время яблоки мочить. Работали, не ленились. Ну и ели.
«Отец (на масленице) отдает распоряжение. У Титова, от Москворецкого (моста. — В. С.), для стола — икры свежей, троечной, и ершей в ухе. Вязиги у Калганова взять, у него же и судаков с икрой, и наваги архангельской, семивершковой. В Зарядье — снетка белозерского, мытого. У Васьки Егорова из садка стерлядок… Преосвященный у меня на блинах будет в пятницу! Скажешь Ваське Егорову, налимов мерзлых пару, а для навару чтобы дал и плес сомовий. У Палтусова икры с стоиками, пожирней, из отстоя… в Охотном у Трифонова — сигов пару, порозовей. Белорыбицу сам выберу, заеду. К ботвинье свежих огурцов. У Егорова в Охотном. Понял?
— П-маю-ссс… Лещика еще, быть может?.. Его преосвященство сказывали?..
— Обязательно леща! Очень преосвященный уважает. Для заливных и по расстегаям — Гараньку из Митриева трактира. Скажешь — от меня».
Вот так. И в очередях не надо стоять. «Лето Господне» написано так, что каждую страницу про наше Замоскворечье, про наши будни и праздники, про московский быт, про людей наших русских, про отношения между ними хоть двадцать раз перечитывай. Кто-то из литературоведов очень удачно сказал, что «Лето Господне» написано при свете Евангелия.
А я очень люблю эпизод, когда у хозяина именины. Стали думать, что ему подарить, ибо уважали сверх всякой меры. Икону? На прошлые именины дарили. Серебряную просфору у Хлебникова заказать?
Отчеканит. Но кто-то видел, архиерею такая просфора у Хлебникова уже заказана. И вдруг столяр Ондрейка всех и подивил: «А я, говорит, знаю, чего надо… Вся улица подивится, как понесем, все хозяева позавиствуют, какая слава! Надо, говорит, огромный крендель заказать, чтобы не видано никогда такого было, и понесем все на головах, на щите, парадно…
Василь Василич аршинчиком прикинул: под два пуда, пожалуй, говорит, будет… старик-то Филиппов всегда ходит в наши бани, уважительно его парят банщики, не откажет, для славы сделает… — хоть и печь, может, разобрать придется, а то и не влезет крендель, таких никогда еще не выпекали… И чтобы ни словечка никому: вот папашеньке по душе-то будет, диковинки он любит, и гости подивятся, какое уважение ему, а слава такая на виду всем в пример».
Крендель у Филиппова, конечно, исполнили, да еще воз лучины сухой потребовали, да соломы для подрумянки. И вот торжественно его понесли. Как раз по той площади, где теперь только мертвые и все вокруг мертвящие стекло да камень, да еще этот… персонаж торчит посреди площади. А тогда стояла церковь Казанской Божьей Матери. Тут около церкви инцидент произошел: затрезвонила звонница, как крендель мимо несли. Дошло до владыки благочинного. По какому случаю трезвон?
Кому трезвон? Не скажешь, что кренделю. Но когда отец Виктор этот крендель сам воочию увидел…
«— Да вы поглядите на сей румяный крендель! Тут, под миндалем-то, сердце человеческое горит любовно!.. Ведь это священный крендель!!.
И все мы стали глядеть на крендель. Всю рояль он занял, и весь — такая-то красота румяная! Тут отец Виктор и говорит:
— …Это не кренделю-муке трезвон был, а воистину — сердцу человеческому. От преизбытка сердца уста глаголят, в Писании сказано.
А я добавлю: „…колокола трезвонят, даже и в неурочный час“. Так и донесу, ежели владыка потребует пояснений о трезвоне».
Так что прочитавшие эти строки (а еще лучше все «Лето Господне» Ивана Шмелева, о чем они не пожалеют), если окажутся потом в Москве, на Октябрьской площади, стеклянно-каменной, попираемой чугунной (или какая она там) пятой вождя, пусть вспомнят, что еще несколько десятилетий тому назад (ну, век) здесь светилась совсем другая, живая жизнь. Кстати и вспомним, что сына Ивана Шмелева расстреляли в Крыму большевики, а сам он оказался в изгнании в Париже. Не нужны были государству русские, духовно богатые, талантливые люди: ни Гумилев, ни Блок, ни Иван Шмелев.
Теперь настала очередь после царствующего дома, дворянства, интеллигенции, духовенства и купечества взглянуть на отношение Ленина к основной массе российского населения — к крестьянам. Ведь даже и на гербе — серп и молот. Рабоче-крестьянская власть. Уж крестьян-то, наверное, должен был бы любить Владимир Ильич.
Парадокс состоит в том, что крестьян Ленин ненавидел больше, чем любое другое сословие в России. В своем месте, в отдельной главе этой книги, мы более обстоятельно разовьем эту тему, как он бросал против крестьян регулярную армию, головорезные, грабительские продотряды, как он пол-России выморил голодом и насильничал так, что крестьяне то и дело восставали, и тогда целые крестьянские волости и губернии топились в крови. А схема была знакомая. Точно так же, как при подавлении и уничтожении духовенства он наклеивал ярлыки реакционеров и черносотенцев, точно так же на крестьян он стал клеить ярлыки бандитов и кулаков. В Пензе восстало пять волостей. Это сотни и тысячи повстанцев. Повстанцы? Бандиты и кулаки!
«Пенза Губисполком, Минкину.
Получил на Вас две жалобы. Первая, что Вы обнаруживаете мягкость при подавлении кулаков. Если это верно, то Вы совершаете великое преступление против революции…» (В. И. Ленин в основном цитируется по Полному собранию сочинений, издание 5-е, М., Госполитиздат, 1962. — Ред.).
Телеграмма Ливонскому исполкому. 20.VIII. 1918 г.
«Приветствую энергичное подавление кулаков и белогвардейцев (?!) в уезде. Необходимо ковать железо пока горячо и, не упуская ни минуты… конфисковать весь хлеб и все имущество у восставших кулаков, повесить зачинщиков… арестовать заложников из богачей и держать их, пока не будут собраны и ссыпаны в их волости все излишки хлеба…
Телеграфируйте исполнение. Часть образцового Железного полка пошлите тотчас в Пензу.
Предсовнаркома ЛЕНИН».
Тут надо пояснить, что «излишками» Ленин замаскированно называл весь хлеб, добиваясь двух целей: сосредоточения всего хлеба в своих руках, как орудия власти, и для того, чтобы инспирировать голод и детоедство.
«Пенза Губисполком, Копия Евгении Богдановне Бош.
Получил вашу телеграмму. Необходимо организовать усиленную охрану из отборно надежных людей, провести беспощадный массовый террор… сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города.
Экспедицию (карательную, тот самый „Железный полк“. — В. С.) пустите в ход. Телеграфируйте об исполнении. Предсовнаркома ЛЕНИН».
«12 августа 1918 г. Москва. Пенза, Губисполком. Бош.
Получил Вашу телеграмму. Крайне удивлен отсутствием сообщений о ходе и исходе подавления кулацкого восстания пяти волостей. Не хочу думать, чтобы Вы проявили промедление или слабость при подавлении и при образцовой конфискации всего имущества и особенно хлеба…» Замечательный публицист Дора Штурман добавляет от себя после этой цитаты:
«Видит ли Ленин голодную смерть детей за этими своими бесчисленными приказами отобрать весь хлеб у сопротивляющихся продразверстке и не имеющих никаких хлебных „излишков“ людей, которых он именует „кулаками“?» (Слова выделены Дорой Штурман.) Видит и знает. Вспомним его фразу из секретного письма в Политбюро по поводу изъятия церковных ценностей: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем…» и т. д.
Более обширным, нежели Пензенское, было известное Тамбовское восстание крестьян, против которых Ленин бросил регулярную армию под командованием Тухачевского, а также ЧОНовские карательные войска. (Между прочим, участником этой карательной войны с крестьянами был известный впоследствии писатель Аркадий Гайдар.) С. П. Мельгунов в своей страшной по содержанию книге «Красный террор в России» пишет на стр. 29: «Брали сотнями заложниц — крестьянских жен вместе с детьми во время крестьянских восстаний в Тамбовской губернии: они сидели в разных тюрьмах, в том числе в Москве и в Петербурге, чуть ли не в течение двух лет. Например, приказ оперштаба тамбовской ЧК 1 сентября 1920 года объявлял: „Провести к семьям восставших беспощадный красный террор… арестовывать в таких семьях всех с 18-летнего возраста, не считаясь с полом, и если бандиты выступления будут продолжать, расстреливать их. Села обложить чрезвычайными контрибуциями, за неисполнение которых будут конфисковываться все земли и все имущество“».
