Гавриил Троепольский - Белый Бим Черное ухо (сборник)
– Нельзя лгать, мальчик, – укорил он Толика. – По табличке – не твоя собака. Стыдно, мальчик. Тебя что, родители так приучили говорить неправду? Какой же ты будешь, когда вырастешь? Эх-хе-хе! – Он вынул из кармана поводок и пристегнул к ошейнику. Толик схватил за поводок и крикнул:
– Не троньте! Не дам!
Серый отвел его руку.
– Я обязан доставить собаку по месту назначения. А может быть, придется протокол составить. (Он так и сказал – «протокол».) Возможно, его хозяина алкоголь заел. (Так и произнес – «алкоголь».) Если так, тогда надо собаку изъять. Должность моя такая – делать все по-честному, по-человеческому. Так-то. Найду его квартиру, проверю – правильно ли.
– А табличке не доверяете? – укоризненно и почти плача спросил Толик.
– Доверяю, мальчики, доверяю полностью. Но… – Он поднял палец вверх и поучительно произнес, почти торжественно: – Доверяй, но проверяй! – и повел Бима.
Бим упирался, оглядывался на Толика, видел, как тот заплакал от обиды, но – что поделаешь! – потом пошел-таки за Серым, поджав хвост и глядя в землю, сам на себя не похожий. Всем видом своим он говорил: «Такая уж наша собачья жизнь, когда нигде нет хозяина». Тут бы и всего дела – укусить бы за ляжку и бежать, но Бим – собака интеллигентная: веди, куда ведешь.
Шли они по улице, на которой стояли новые дома. Все новые. Все серые и настолько одинаковые, что даже Бим мог бы в них заблудиться. В одном из домов-близнецов поднялись на третий этаж, при этом Бим заметил, что и двери все одинаковые.
Открыла им женщина в сером платье:
– Опять привел? Да господи боже мой!
– Не гудеть! – строго оборвал Серый. Он снял с Бима ошейник и показал: – На, смотри. – Женщина разбирала, надев очки, а он продолжал: – Понятия нет. Во всей республике я – единственный коллекционер собачьих знаков. А эта табличка – вещь! Пятисотый знак!
Ничего не было понятного для Бима, ровным счетом ничего, никаких знакомых слов, никаких понятных жестов – ничего. Вот Серый пошел из прихожей в комнату, с ошейником в руках. Оттуда позвал:
– Бим, ко мне!
Бим подумал подумал и осторожно вошел. В комнате осмотрелся, не подходя к Серому, а так – сидя у двери. На чистой стене висели доски, обшитые бархатом, а на них рядами висели собачьи знаки: номерки, жетоны, медали серые и медали желтые, несколько красивых поводков и ошейников, несколько усовершенствованных намордников и другие доспехи собачьего обихода, даже капроновая петля для удушения, смысла которой Бим, конечно, не понимал. Где ее раздобыл владелец коллекции, понять невозможно даже и человеку, а для Бима она была обыкновенной веревкой, не больше.
Бим смотрел внимательно, как Серый повертел в руках его ошейник, плоскогубчиками снял табличку и прикрепил в середине одной из досок на бархат так же поступил и с номерком, а затем надел ошейник на Бима и сказал:
– Ты – собака хорошая.
Точно так же говорил когда-то хозяин, но теперь Бим не поверил. Он вышел в прихожую и стал у двери, говоря: «Выпускай! Мне тут делать нечего».
– Уж выпусти, – сказала женщина. – Чего сюда-то припер его? Снял бы на улице.
– Нельзя было – пацаны привязались. И сейчас нельзя: увидят они – без таблички, могут довести до сведения… Так что пусть ночует до зари. Лежать! – приказал он Биму.
Бим лег у двери: ничего не поделаешь! И опять же: стоило ему завыть в голос, заметаться по квартире, наброситься на Серого, и все! Выпустил бы. Но Бим умеет ждать. Да и устал он, обессилел так, что даже у чужой двери на некоторое время задремал, хотя и тревожным сном.
То была первая ночь, когда Бим не пришел домой, в свою квартиру. Он это почувствовал, когда очнулся от дремоты, и не сразу сообразил, где находится. А сообразивши, затосковал. Он же снова видел во сне Ивана Ивановича каждый раз, как только засыпал, видел его, а проснувшись, ощущал еще теплоту его рук, знакомых с малого щенячьего возраста. Где он, мой хороший и добрый друг? Где? Тоска невыносимая. Одиночество тяжкое, и никуда от него не денешься. А тут еще серый человек храпит, как заяц под борзой. И пахнет от всех этих бархатных досок умершими собаками. Тоска. И Бим заскулил. Потом чуть взлаял дважды, тоже с легким подвывом, как гончая, когда она добирает след зайца по вчерашней жировке. И наконец не выдержал – взвыл протяжно.
«Ох-хо-хо-ой! Ой-ой, лю-ди-и, – плакал он. – Тяжко мне, ой тяжко без друга. Отпустите вы меня, отпустите искать его. Ой-ой-ой, лю-юди-и, ой!»
Серый вскочил, включил свет и стал молотить Бима палкой и шипеть:
– Молчи, молчи, выродок! Соседи слышат. На тебе! На тебе!
Бим уклонялся от ударов, инстинктивно оберегая голову, и стонал, как человек: «Ох… Ах-х… Ах-хр-р… Ох…»
Но злой человек изловчился-таки и саданул по голове. Бим на несколько секунд потерял сознание, задрыгав лапами, но быстро опомнился, отскочил от двери, уперся задом в угол и оскалил зубы. Впервые оскалил.
Серый попятился от Бима:
– Ишь ты! Укусит еще, черт… – и распахнул дверь.
Но Бим не верил даже и в то, что дверь действительно открыта, не верил и тогда, когда Серый говорил:
– Ступай, ступай. Поди, Бим, гуляй. Иди, собачка, иди.
Не верил он этому ласковому, вкрадчивому тону, этой лести и заискиванию после побоев. О, лесть после побоев – новое открытие Бима в его жизни. Тетка и курносый – люди просто нехорошие. А вот этот… Этого Бим уже ненавидел. Ненавидел! Бим начинал терять веру в человека. Да, именно так.
Бим вытянул шею, оскалил зубы и… пошел на Серого, тихо, но решительно, медленно, но уверенно. Серый прижался к стене:
– Ты что?! Ты что?!
Женщина в ночной рубахе орала на Серого:
– Допрыгался! Укуси-ит!
Бим увидел, что страшный дядька испугался его, что он его до страсти боится. От этого Бим укрепился в решимости: прыгнул, цапнул увернувшегося врага за мягкое место и выскочил в распахнутую дверь. Бим бежал и ощущал во рту вкус человеческого мяса от задницы, которую он возненавидел всем существом. Нет, Бим не считал себя несчастным и жалким, наоборот, сейчас он был храбрым, а храбрость всегда совмещается с гордостью и чувством собственного достоинства – даже у хорька.
В предрассветной мути бежал Бим по улице, хотя и в своем ошейнике, но уже без номерка «24». Сначала он впопыхах направился не туда, то есть не в город, а из города (дальше домов не было). Он вернулся обратно и попал в тот же лабиринт одинаковых домов. Кружил, кружил, петлял, петлял да и попал к тому же дому, из которого выскочил. Тут уж он заспешил в нужном направлении, чему помогло совершенно закономерное обстоятельство, мало известное людям: вчера, когда его вели здесь, он уловил на одном углу роспись какого-то собрата, на другом углу – второго, теперь же, пробежав от знакомого по этому признаку угла до следующего, он и взял нужный ориентир. Поистине нужно отличное чутье, чтобы не только найти здесь дом, но и выбраться отсюда. Бим обладал отличным чутьем и замечательной сметкой.
Уже засветло он прибежал к своему дому, поднялся к своей родной двери, поцарапался. Ответа не было. Еще поцарапался – то же самое: тишина. Главное, у двери не было следов Ивана Ивановича. И еще слишком рано, чтобы Степановна услышала в зоревом сне позывные Бима. Он посидел у двери в задумчивости.
Болело все от побоев, стучало в голове и сильно тошнило, сил не было. Но он все же пошел. Искать пошел своего друга. Да и кто же, кроме Бима, будет его искать?
По городу бежала с виду унылая собака, но преданная, верная и смелая.
Глава восьмая
Случай на стрелке
Дни шли за днями. Бим их уже не замечал. Он регулярно обследовал город и узнал его во всех подробностях. Теперь он ходил по заранее намеченному маршруту. Если бы люди догадались, то они могли бы проверять по Биму свои часы. Появись он у парка – пять утра, у вокзала – шесть, у завода – половина восьмого, на проспекте – двенадцать, на левобережье – четыре часа дня и так далее.
Завелись и новые знакомые среди людей. Бим установил, что большинство из них – добрые, но такие шли по улицам молча, а нехорошие всегда много болтали. Нашел и людей, пахнущих маслом и железом (раньше он встречал их поодиночке). Эти ежедневно, около восьми утра, текли сплошным потоком в ворота, потом в двери будки.
Здесь они были говорливы, как грачи, так что разобрать, пожалуй, ничего нельзя, да это, впрочем и не интересовало Бима. Он садился в стороне от потока и смотрел, и ждал.
– Эй, Черное Ухо! Привет! – здоровался каждое утро паренек в синем комбинезоне и выкладывал перед Бимом припасенный сверток с едой. – Жив, курилка? Здравствуй! – и подавал Биму свою добрую человеческую лапу, грубую, но теплую.
Иные молча протягивали ему ладонь, здоровались и спешили дальше. Никто ни разу здесь не обидел Бима.
Теперь Бим мало-помалу научился различать людей по сортам. Вот, например, часто попадается ему на пути белая бабочка, ноги – бутылками, всегда такая довольная, добрая, на лице счастье, но, встречаясь с Бимом, она фыркала кошкой, плевалась, поднимала сумку с продуктами на уровень пышной груди и каждый раз твердила одно и то же:
