Илья Эренбург - Оттепель
Когда Иван Васильевич окончательно успокоился, Лена объявила:
- Я нашла комнату: временно, до лета, у Федоренко, его послали на курсы усовершенствования. В воскресенье все приберу, а вечером перееду..
Журавлев понял, что ее не переубедить. Ссориться глупо - и без этого тяжело Лучше не усложнять.. Он тихо ответил:
- Делай как знаешь.
Лена перебралась к Федоренко в понедельник. Когда Журавлев пришел вечером домой, ему псказалось, что квартира нежилая, хотя вещи были на месте, все аккуратно прибрано. Он ходил из комнаты в комнату, беспокойно разглядывая знакомые ему безделушки. Странно, что Лена ничего не взяла, она очень любила эту шкатулку, я ей из Москвы привез - и оставила... В столовой он вдруг увидел поломанную куклу Шурочки. Забыли, что ли? Иди Лена выбросила?
Он взял в руки куклу и вдруг почувствовал, что нервы не выдерживают: еще минута - и он заплачет. Нехорошо все вышло, очень нехорошо! А я думал, что Лена меня любит. Когда Новый год встречали, сказал Брайнину: "Выпьем за Лену, замечательная жена..." Чужая душа - потемки, это бесспорно. Но как теперь скучно дома, и Шурочки нет, хочется куда-нибудь уйти, выпить...
Пришла работница Груша, принесла чайник, колбасу, сыр. Журавлев поспешно спрятал куклу. Нужно взять себя в руки. Бывает хуже. У Егорова умерла жена, а он работает. Моя жизнь - завод. Соколовский может зубоскалить сколько ему угодно, но в Москве доверяют мне, а не ему. У него вообще подмоченная репутация. Осенью Зайцев говорил, что есть предложение перевести меня в Москву. Что ж, это неплохо. В конечном счете завод - одна из точек, в главке я могу применить мой опыт в союзном масштабе. Конечно, если Зайцев не выдумал. Но зачем ему выдумывать?.. Интересно, что ответят из министерства насчет проекта Брайнина?
Он успокоился, и когда Груша спросила, можно ли убрать со стола, ответил: "Чайник оставь. Я поздно работать буду, - может, пить захочется".
Лена на новом месте рано легла и все-таки чуть было не опоздала в школу. Поспешно одеваясь, она думала: уснула в одиннадцать, а сейчас восемь, и еще спать хочется... Она испытывала страшную усталость, как будто прошла пятьдесят километров или весь день колола дрова.
Как это случилось? Непонятно. Тянула, тянула и вдруг все выложила. Проводила Андрея Ивановича, мы долго искали, где комната Санникова, потом шла домой и даже не думала о том, чтобы сказать... Удивительно!
Она быстро шла, торопилась и вдруг улыбнулась - вспомнила, как Коротеев сказал: "Вы очень молоды, вам не понять.." За это время я успела состариться, потеряла счастье, но не сдалась: поступила, как подсказала совесть. Дмитрий Сергеевич мtня не любит, может быть, презирает. Думает, что я хотела навязать ему мои чувства. Но он мне помог издалека, освободил от большой тяжести. Пусть не любит, но когда я о нем думаю, сразу становится легче...
- Леночка!
Это была Вера Григорьевна. Она поджидала Лену у здания школы.
- Я вcе время волновалась, что с вами, два раза заходила, вас не было дома. Ну, а теперь вы веселая, идете одна и улыбаетесь. Значит, все хорошо...
- Вера Григорьевна, я теперь вcе время дома сижу. Только адрес у меня другой - я ведь переехала к Федоренко. Это корпус Г. Да вы знаете, где, - мне его жена сказала, что вы ее лечили...
Вера Григорьевна сразу поняла все, ее суровое лицо стало нежным, даже беспомощным Она начала уговаривать Лену поселиться, пока она не получит комнаты, у нее.
- Так будет куда лучше. Комната большая, можно разделить, мешать мы друг другу не будем, и от школы близко. Я ведь знаю жену Федоренко, ее деньги соблазнили. Вы всегда будете волноваться за Шурочку... А у меня в соседней комнате работница доктора Горохова, хорошая старая женщина, мы с ней сговоримся, она будет смотреть за девочкой, когда вас нет. Сегодня же я вас перетащу..
Был холодный февральский день, но солнце уже чуть пригревало, и, войдя в класс, шумный, как птичий двор, взглянув на черную доску, исчерченную мелом, по которой метался солнечный зайчик, Лена подумала: а ведь скоро весна...
8
Андрей Иванович изволновался и слег; он скрыл от жены, что ночью у него был припадок, сказал, что просто устал, хочет денек-другой полежать. Надежда Егоровна встревожилась, привела Шерер, потом Горохова, уговаривала мужа "принимать капли, которые прописал ей гомеопат, накрывала его двумя одеялами, хотя в комнате было жарко, громко вздыхала, и Андрей Иванович сердился на себя: нужно было понатужиться и встать...
Володя пришел с новостью: от Журавлева сбежала жена. Он рассказал об этом со смехом: ну разве не анекдот? Андрей Иванович так обрадовался, что пропустил мимо ушей насмешливые комментарии Володи.
- Это она хорошо сделала, - говорил Пухов, обращаясь к Надежде Егоровне. Никогда я не понимал, как она может жить с Журавлевым. Ведь я Лену знаю, два года вместе работали, совестливая она, во вcе вкладывает сердце, и ученики ее любят, я часто от моих мальчишек слышу: "Елена Борисовна помогла..." А Журавлев - типичный бюрократ. Из-за таких люди слезами обливаются, а им что! Одного растопчут, десять новых выскочат, как грибы после дождя... Странное дело - я Лену недавно видел, вот когда пришел ответ насчет Кости, она мне ничего не сказала... Как я за нее радуюсь, ты представить себе не можешь!
Володя зашел к Соне, спросил:
- Ты знаешь жену Журавлева?
- Нет. То есть она приходила несколько раз к отцу, но я с ней не разговаривала. А ты с ней знаком?
- Немного. Я ведь писал портрет Журавлева. Но я таких видел в Москве... Смешно, как отец всех идеализирует! Наверно, он еще помнит девушек, которые шли в народ, ну, или в революцию, - одним словам, на каторгу. А теперь они выходят замуж за кинорежиссеров, за генералов. Или, как эта, за директора завода... Отец в восторге, что она ушла от мужа.
- Откуда ты это взял?
- Факт. Последняя местная сенсация. Наверно, они стоят друг друга. Ты не согласна?
- Я тебе сказала, что я ее не знаю. Журавлева я тоже мало знаю, о нем говорят разное. Савченко, например, считает, что у него нет инициативы. Во всяком случае, я верю отцу.
- Значит, ты довольна?
- Ну, чего ты пристал? Я тебе говорю, что я ее не знаю. Но если отец говорит о ней хорошо, для мtня это очень много. Противно только, когда разводятся. Разговоры, объявления в газете, суд... В старое время это, наверно, было естественно, а теперь как-то стыдно. Ведь не детьми женятся, можно выбрать, обдумать...
Володя расхохотался.
- Сделать анализы, пригласить экспертов!
- Ничего в этом нет смешного. Как ты нашел отца?
- По-моему, ему лучше. Когда я рассказал про Журавлеву, он даже вскочил.
- Вот это и плохо. Он сам себя убивает. Оказывается, он три дня подряд ходил пешком на Ленинскую - там собирались какие-то первокурсники, и он с ними разговаривал. Ведь это ужасно! Я сама раньше говорила маме, что он держится на своей энергии, но теперь я вижу, что мама права. Его нужно убедить во что бы то ни стало...
Володя перестал улыбаться.
- Не согласен. Отец - особенный человек. И потом - это другое поколение. Теперь кого-нибудь проработают - смотришь, у него уже инфаркт. А старики по-другому скроены. Я часто себя опрашиваю: откуда у них такая сила?.. Я понимаю, страшно за отца. Я смеюсь, смеюсь, а ты думаешь, мне не страшно? Но с ним ничего нельзя поделать - жил по-своему и умрет по-своему...
Володя ушел в город. Надежда Егоровна заснула; она прошлую ночь не cпала волновалась за мужа. Соня заглянула - отец читал. Она решила с ним поговорить.
К этому разговору она готовилась долго, считала, что мать не может убедить отца: у нее ведь один довод - его здоровье, он молчит или отвечает шуткой, а час спустя отправляется к своим "подшефным". Со стороны отца это ребячество. Он кладет свои последние силы на десяток мальчишек. Его дважды просили написать большую статью о его педагогическом опыте. Он может это
сделать лежа, если ему трудно писать, пусть продиктует мне. Право же, это куда важнее, чем плестись на Ленинскую и там беседовать с мальчишками!
Все это Соня, теряя порой от волнения голос, высказала отцу.
Андрей Иванович внимательно слушал; была минута, когда Соне псказалось, что он с ней соглашается. А между тем все в нем возмущалось словами Сони, с трудом он заставил себя ее выслушать.
Какая она чужая! И Чернышев, и Санников, и Савченко понимают меня. Значит, дело не в возрасте. Надя тоже уговаривает меня не двигаться, слушаться врачей, но никогда Надя не скажет, что глупо ходить к моим мальчикам: она знает, что это нужно, мы ведь с ней вместе начали жизнь, вместе ее прожили. У нее нет доводов против, она только боится за меня; мне тоже страшно, что она останется одна. А Соне мои поступки кажутся детскими, она так и сказала "ребячество", говорит со мной как старшая. Не понимаю...
- Не понимаю тебя, Соня, - сказал наконец Пухов. - Ты говоришь, что одно важнее другого. Откуда у тебя весы, чтобы взвесить? Может быть, и следует написать статью, я об этом часто думаю, кое-что подготовил. Но разве это значит, что я должен забросить моих мальчишек? Ты пойми - у них нет отцов, у Чернышева фактически нет и матери. Теперь ты твердо стоишь на ногах, но вспомни, как ты прибегала ко мне за советом... Ведь это живые люди, завтра они будут строить то, что мы начали. А ты предлагаешь, чтобы я их бросил...
