Григорий Федосеев - Смерть меня подождет
Веревочная лестница без палок оказалась очень неудобной для подъема, но все же нам удалось взобраться наверх. Четверо товарищей поджидали нас у края надува.
Какое страшное зрелище я увидел! Предо мною стояли люди, вконец истощенные, все странно скуластые и до того черные, будто обугленные. Глаза у всех ввалились и потускнели, губы высохли, тело прикрывали лохмотья полусгоревшей одежды. Никого из них распознать было невозможно.
-- На кого же вы, братцы, похожи! -- кричал Василий Николаевич, загребая в свои объятия первого попавшегося и прижимая к губам закопченную голову.
Говорили все разом, каждый торопился излить свои чувства. К обреченным вернулась жизнь, и вершина Алгычана огласилась радостными человеческими голосами.
-- А где же Трофим? -- спросил я, заметив сразу отсутствие Королева. Все вдруг смолкли.
-- Он плохой... Лежит. Думали, сегодняшней ночью умрет, -- тихо ответил кто-то из товарищей.
Почему-то казалось, что у Трофима не хватит сил пережить радость, и, стараясь опередить время, я бегу по россыпи меж крупных камней, прилипших к крутому склону пика. Долго ищу жилье. Наверх выходят остальные.
-- Вот и наша нора, -- сказал Юшманов, показывая на отверстие в сугробе.
Я пролез на четвереньках внутрь. Узкий вход шел глубоко под скалу. Помещение было низкое, темное, изолированное от внешнего мира каменным сводом и двухметровым слоем заледеневшего снега. Через маленькую дыру в своде просачивался слабый свет. Дыра, видимо, служила и дымоходом. Вскоре глаза привыкли к темноте.
В углу на каменной плите, выстланной мхом, лежал Трофим. Его ноги были завернуты в лохмотья, шея перехвачена ватным лоскутом, на голове шапка. Скрюченное тело жалось к маленькому огоньку, поддерживаемому лучниками. Он приподнялся на локти, хотел что-то сказать, но хриплый кашель заглушил голос.
-- Я узнал вас по шагам, только вы что-то долго поднимались. Думал, не дождусь...
Трофим протянул мне костлявые руки, обтянутые черной морщинистой кожей. Сухими губами он беззвучно хватал воздух. В широко открытых глазах сомнение: он все еще не верил в наш приход.
Я прижал Трофима к себе.
-- Ты успокойся, мы сейчас унесем тебя отсюда, и все будет хорошо.
Его подбородок судорожно задрожал от беззвучных рыданий.
В нору влез Василий Николаевич.
-- Сядьте ко мне ближе, согрейте немножко, у меня все заледенело... Хорошо, что поспели, думал, не увидимся... -- И Трофим в изнеможении опустился на холодную плиту.
Василий Николаевич стащил с него обгоревшие лохмотья и надел свою телогрейку. Я подбросил в огонь пучок лучинок. Геннадий и Афанасий принесли продукты. Но Трофим отказался есть. Огнем горело его тело, было слышно, как хрипит у него в легких.
-- Пока работали, тепло стояло, бетон в туре хорошо схватился, заканчивали постройку. А оно не тут-то было, случись обвал, да захвати нас на пике, когда тут, наверху, не осталось ни веревки, ни топора, ни палатки... -- рассказывал он тихо, часто проводя языком по высохшим губам. -- Бросились к надуву, но где же там -- отвесная скала. А снег твердый как камень, голыми руками не взять. В одном месте увидели старые следы диких баранов. Обрадовались. Ничего не оставалось, как рискнуть спуститься их следом, думали, все одно погибать... Ведь ни одежонки на нас, ни куска хлеба, а помощи ждать неоткуда! Разобрали пирамиду, проложили одно бревно к карнизу, где прошли бараны, по бревну сполз туда я. А дальше -- пропасть. Звери прошли по выступу, им привычно... А нам нечего и думать. Стал подниматься с карниза -- и не могу. Не то оробел, или уж очень скользким было бревно... Часа два мучились ребята. Пришлось снять с себя белье, привязаться к бревну, только так и вытащили меня. А пока стоял на карнизе, -- место там продувное, холодно -- меня и прошило ветром.
Хриплый грудной кашель то и дело прерывал его рассказ. Трофим стонал от боли, поворачивался лицом к стене и подолгу трясся от непрерывного кашля. Мы укрыли его потеплее своей одеждой.
-- Что-то надо было делать. Не хотелось сдаваться, хотя и не на что было надеяться, -- продолжал свой рассказ Трофим, отдышавшись. -- Стали убежище ладить, решили закопаться поглубже в россыпь, под обломки, тут все же затишье, не так берет холод. Работали всю ночь, ребята не растерялись, молодцы, к утру закончили. Лес с пирамиды изломали и камнями раскрошили на лучинки. Развели огонек, и ребята уснули. Меня жаром охватило, как-то нехорошо стало. А наверху ветер разыгрался. Чувствую, дует из угла, где-то щель осталась. Вылез и, пока забивал снегом дыры, ослаб, земля из-под ног выскользнула, перед глазами, почудилось, не снег, а сажа. Упал, но все же как-то добрался сюда и вот с тех пор не встаю... Страшной кажется смерть, когда о ней долго думаешь и когда она не берет тебя, а только дразнит. Ребята сжевали все, что подсильно было зубам. Ели ягель, обманывали желудок. Огонь берегли, спали вповалку друг на друге, чего только не передумали. Обидно было, что пропадаем без пользы, глупо. -- Трофим вдруг стал задыхаться. -- Тяжело дышать, колет... в груди колет. Неужели конец?
-- Ты что, Трофим, с чего это ты помирать собрался?! Выпей-ка горячего чая, погрей нутро, легче будет. Я сухарик размочил, пей, -- хлопотал возле больного Василий Николаевич.
Трофим приподнялся, взял чашку. Но руки тряслись, чай проливался. Пришлось поить его.
-- Хорошо, спасибо, только сухарь как хина... И от чая совсем ослаб. Видно, не жить, -- сказал, сжимая холодными руками грудь.
Его губы дрожали, в глазах боль. Он говорил тем же тихим голосом:
-- Если конец, скажите друзьям спасибо... Душно мне, отвалите камни, дайте воздуха...
Через полчаса мы одели Трофима и помогли выбраться из норы.
Горы были политы щедрым светом солнца, уже миновавшего полдень. Из-за прибрежного хребта краешком улыбалось нам светлое облачко.
Трофим попросил вынести его на пик. Это было всего полсотни метров. Опираясь на тур, он долго всматривался в синеющую даль необозримого пространства. О чем он думал? О том, что эти горбатые хребты, кручи, долины вскоре лягут на карту? Что "побегут по ней голубые стежки рек, ручейков, зелеными пятнами обозначится тайга? Только никому не узнать, что перенес туг с товарищами он, Трофим Королев, во имя этой карты.
Вниз, к стоянке, спустились быстро. В палатке тепло. Василий Николаевич вскипятил воду. Мы обмыли Трофима и уложили в спальный мешок. После всего пережитого он впал в забытье, метался в жару, бредил и бился в затяжном кашле.
Геннадий настойчиво стучал ключом, вызывая свои станции, хотя до назначенного времени оставалось более двух часов. Его упорство закончилось удачей, и в эфир полетела радиограмма:
"Все затерявшиеся живы, находимся лагере под Алгычаном. Королев тяжелом состоянии, срочно вызовите аппарату врача, нужна консультация, оказание помощи больному".
Остальные из пострадавших нуждались лишь в нормальном питании. Почувствовав тепло и присутствие близких им людей, они понемногу стали приходить в себя.
Врачи по признакам болезни определили у Королева воспаление легких. Болезнь протекала тяжело. Трофим лишь изредка, и то ненадолго, приходил в себя.
Через несколько дней мы снова вынесли на голец строительный лес и воздвигли на пике пирамиду. Стоит она и сейчас на зубчатой громаде Джугджурского хребта, как символ победы советского человека.
Болезнь Трофима очень тревожила нас. У него не прекращались кашель и одышка. Температура упорно держалась выше тридцати девяти градусов. Утром и вечером у аппарата появлялся врач и давал советы по уходу за больным.
Восьмого апреля мы, наконец, тронулись в обратный путь, к бухте. Теперь дорога нам была знакома, а дни стояли солнечные, теплые. Для Трофима были сделаны специальные нарты с капюшоном. Упряжку всю дорогу вел Василий Николаевич, а на крутых спусках и в опасных местах оленей выпрягали и нарты тащили вручную.
В бухте Трофима Николаевича положили в больницу: у него действительно оказалось воспаление легких. Хотя теперь он находился под непосредственным наблюдением врачей и в хорошей обстановке, жизнь его все еще была в опасности. Ожидался кризис.
На второй день утром за нами прилетел самолет. На смену Королеву прибыл техник Григорий Титович Коротков. Среди привезенных журналов и газет я нашел два письма, адресованных мне и Трофиму. Их прислала Нина Георгиевна. "Я вам не отвечаю более года, -- писала она мне. -- Нехорошо, знаю. Вы меня ругаете, конечно, плохо думаете. У меня умер муж, человек, которого я тоже любила. Теперь, когда прошло много времени, я смирилась со своим горем и могу подумать о будущем. Я написала подробное письмо Трофиму, не скрывая ничего, пусть он решает. Я согласна ехать к нему. Если его нет близко возле вас, перешлите ему мое письмо. Остальное у меня все хорошо. Трошка здоров, пошел в школу. Ваша Нина".
Наконец-то можно было порадоваться за Трофима, если... если это письмо вообще не запоздало. Жизнь Королева по-прежнему в опасности. Но я верил, что письмо Нины ободрит больного, поможет побороть недуг.
