Михаил Арцыбашев - Санин
— Откуда? — спросил он, здороваясь.
— В библиотеке были, — ответила Карсавина.
Дубова молча подвинулась, очищая возле себя место, и хотя Юрию хотелось сесть возле Карсавиной, но было неловко, и он сел рядом с некрасивой учительницей.
— Отчего у вас такое мрачно-раздирательное лицо? — спросила Дубова, по привычке язвительно кривя свои тонкие, сухие губы.
— С чего вы взяли, мрачное? Самое веселое. А впрочем, и вправду, скучно что-то…
— Делать вам, видно, нечего, — насмешливо возразила Дубова.
— А вам есть что делать?
— Да, плакать некогда.
— Я и не плачу.
— Ну, хнычете… — шутила Дубова.
— Так уж жизнь моя сложилась теперь, что я и смеяться разучился.
В голосе его прорвались такие горькие нотки, что все невольно примолкли. Юрий помолчал и улыбнулся.
— Один мой приятель говорил мне, что жизнь моя назидательна, — сказал он, хотя никто этого не говорил.
— В каком смысле? — спросила Карсавина осторожно.
— В смысле того, как не следует жить человеку.
— А, ну расскажите. Авось и мы извлечем какую-нибудь пользу из этого примера… — предложила Дубова.
Юрий свою жизнь считал исключительно неудачной, а себя исключительно несчастным человеком. В этом было какое-то грустное удовлетворение, и было приятно жаловаться на свою жизнь и людей. С мужчинами он никогда не говорил об этом, инстинктивно чувствуя, что они ему не поверят, но с женщинами, особенно молодыми и красивыми, охотно и подолгу говорил о себе. Он был красив и хорошо говорил, и женщины всегда проникались к нему жалостью и влюбленностью.
И на этот раз, начав с шутки, Юрий легко вошел в привычный тон и долго говорил о своей жизни. По его словам выходило так, что он, человек огромной силы, заеден средой и обстоятельствами, что его не поняли в партии и что в том, что из него вышел не вождь народа, а обыкновенный высланный по ничтожной причине студент, виновата роковая случайность и людская глупость, а не он сам. Юрию, как всем людям с большим самолюбием, не приходило в голову, что это не доказывает его исключительной силы и что всякий гениальный человек окружен такими же случайностями и людьми. Ему казалось, что только его одного преследует тяжелый и неодолимый рок.
И так как он рассказывал очень красиво, живо и ярко, то выходило похоже на правду, и девушки верили ему, жалели и грустили вместе с ним. Музыка играла все так же нестройно, но жалобно, вечер был темный, задумчивый, и им всем было мечтательно-грустно. Когда Юрий замолчал, Дубова, отвечая на свои собственные думы о том, что ее жизнь скучна, однообразна и что скоро она уже состарится, не испытав счастья и любви, тихо спросила:
— Скажите, Юрий Николаевич, вам никогда не приходила в голову мысль о самоубийстве?
— Почему вы меня спрашиваете об этом?
— Так.
Они помолчали.
— Вы, значит, были в комитете? — с любопытством спросила Карсавина.
— Да, — коротко и как будто неохотно ответил Юрий, но ему было приятно признаться в этом, потому что он думал, будто это придает ему какой-то мрачный интерес в глазах красивой и молодой девушки.
Потом Юрий проводил их домой. Дорогой много говорили и смеялись, и уже не было грустно.
— Какой он славный! — сказала Карсавина, когда Юрий ушел.
— Смотри, не влюбись! — погрозила пальцем Дубова.
— Ну вот еще! — с тайным инстинктивным испугом вскрикнула Карсавина.
Юрий пришел домой в возбужденном и хорошем настроении духа. Взглянул на начатую картину, ничего не почувствовал и с удовольствием лег спать. А ночью ему снились сладострастные и солнечные картины, молодые и красивые женщины.
X
На другой вечер Юрий пошел опять на то место, где он встретился с Карсавиной и Дубовой. Целый день ему было приятно вспоминать проведенный с ними вечер, и хотелось опять встретиться, поговорить о том же и опять увидеть то же выражение участия и ласки в веселых и нежных глазах.
Вечер был совершенно ясный, тихий, жаркий. В воздухе над улицами стояла мелкая сухая пыль, и на бульваре никого не было, кроме случайных редких прохожих.
Юрий сердито тряхнул головой на досадное чувство, поднявшееся у него в груди, точно его кто-то обидел, и медленно пошел по бульвару, глядя под ноги.
«Скука какая, — подумал он, — что делать?»
Навстречу ему быстрыми шагами, помахивая свободной рукой, шел студент Шафров и еще издали учтиво улыбался ему.
— Что вы тут слоняетесь? — дружелюбно спросил он, останавливаясь и подавая Сварожичу крепкую, широкую ладонь.
— Да скучно что-то и делать нечего. А вы куда? — лениво и пренебрежительно спросил Юрий. Он всегда говорил так с Шафровым, которого, как бывший член комитета, считал наивным студентиком, играющим в революцию.
Шафров счастливо и самодовольно улыбнулся.
— У нас сегодня чтение, — сказал он, показывая пачку тоненьких разноцветных брошюрок.
Юрий машинально взял у него одну брошюрку и, развернув, прочел длинное сухое заглавие популярной социальной статьи, давно им самим прочитанной и забытой.
— Где вы читаете? — спросил Юрий с той же пренебрежительной улыбкой, возвращая брошюрку.
— В городском училище, — ответил Шафров, называя то училище, в котором служили Карсавина и Дубова.
Юрий вспомнил, что Ляля уже говорила ему об этих чтениях, но тогда он не обратил на них внимания.
— Можно мне пойти с вами? — спросил он Шафрова.
— Пожалуйста, — радостно улыбаясь, поспешно согласился Шафров.
Он считал Юрия настоящим деятелем и, преувеличивая его партийную роль, чувствовал к нему почтение, граничащее с влюбленностью.
— Я очень интересуюсь этим делом, — счел нужным прибавить Юрий, с радостью думая о том, что вечер будет занят, и о том, что можно увидеть Карсавину.
— Пожалуйста, пожалуйста, — опять сказал Шафров.
— Ну, так пойдемте.
И они быстро пошли по бульвару, свернули на мост, по обеим сторонам которого влажно пахло свежестью и водой, и вошли в двухэтажное здание училища, где уже собирались люди.
В большом, еще темном зале, установленном ровными рядами стульев и скамеек, смутно белел экран для волшебного фонаря и слышался сдержанно веселый смех. Около окна, в которое видны были потемневшее небо и верхушки темно-зеленых деревьев, стояли Ляля и Дубова. Они встретили Юрия радостными восклицаниями.
— Вот хорошо, что пришел! — сказала Ляля. Дубова крепко пожала ему руку.
— Что же вы не начинаете? — спросил Юрий, украдкой оглядывая темный зал и не видя Карсавиной. — А Зинаида Павловна не участвует? — неровно и разочарованно прибавил он.
Но в эту минуту на кафедре, возле самого экрана, чиркнула спичка и осветила Карсавину, зажигавшую свечи. Ее красивое и свежее лицо было ярко снизу освещено и весело улыбалось.
— Еще бы я не участвовала, — звонко откликнулась она, сверху протягивая Юрию руку.
Юрий обрадовано, но молча подал ей руку, и она, слегка опираясь на него, мягко соскочила с кафедры, пахнув в лицо Юрию запахом здоровья и свежести.
— Пора начинать, — сказал Шафров, появляясь из другой комнаты.
Сторож, тяжело ступая большими сапогами, прошел по залу, одну за другой зажигая большие, светлые лампы, и зал осветился ярким и веселым светом. Шафров отворил дверь в коридор и громко сказал:
— Пожалуйте, господа!
Послышалось сначала робкое, а потом торопливое топотанье ног, и в двери стали входить люди. Юрий смотрел на них с любопытством: привычный зоркий интерес пропагандиста пробудился в нем. Это были и старые, и молодые люди, и дети. В первом ряду никто не сел, и уже потом его заняли какие-то неизвестные Юрию дамы, толстый смотритель училища и уже знакомые Юрию учителя и учительницы мужской и женской прогимназии. А весь остальной зал затопили люди в чуйках, пиджаках, солдаты, мужики, бабы и много детей в пестрых рубашках и платьях.
Юрий сел рядом с Карсавиной за стол и стал слушать, как Шафров спокойно, но дурно читал о всеобщем избирательном праве. Голос у него был глухой и негибкий, и все, что он читал, приобретало характер статистической таблицы, но слушали его со вниманием, и только сидевшие в первом ряду интеллигентные люди скоро начали шептаться и шевелиться. Юрию стало досадно на них и жаль, что Шафров дурно читает. И когда студент устал, Юрий тихо сказал Карсавиной:
— Давайте я дочитаю.
Карсавина ласково, как-то сквозь ресницы, взглянула на него.
— Вот и хорошо… Читайте.
— А не неловко? — улыбаясь ей, как заговорщик, спросил Юрий.
— Где же неловко! Все будут рады.
И, воспользовавшись перерывом, она сказала Шафрову. Шафров устал и сам тяготился тем, что читает плохо, он не только согласился, но даже обрадовался.
— Пожалуйста, пожалуйста, — по своей привычке повторил он и уступил место.
