Николай Лесков - Повести. Рассказы

Древнерусским искусством и религией, в частности старообрядческой, Лесков интересовался еще с детства. Этому способствовало его близкое знакомство с археологом, преподавателем Академии художеств В. А. Прохоровым (1818–1882). В самом начале литературной деятельности, в 60-е годы, Лесков публикует серию статей в «Биржевых ведомостях» — «Русские архиереи и русские монастыри в старину», «Искания школ старообрядцами» и др.

Церковной тематики касается Лесков и в литературно-критических статьях 70-х годов: «Карикатурный идеал. Утопия из церковно-бытовой жизни (Критический этюд)» — о книге «Жизнь сельского священника» третьестепенного писателя официального направления Ф. В. Ливанова; статья о рассказах и повестях А. Ф. Погосского и др.

Н. С. Лесков выступал в защиту «одной из самых покинутых отраслей русского искусства» — иконописи, которая, по его мнению, служила делу просвещения народа. Он указывал на мировое значение таких шедевров, как «филаретовские святцы в Москве», «канонические створы русского письма, находящиеся в Ватикане у папы».

Лесков не воспринимает литографированные иконы как искусство. «Иконы надо писать руками иконописцев», — утверждает он. Наивысшую оценку дает он русской школе иконописи.

Из выдающихся русских мастеров-изографов своего времени Лесков называет имена Пешехонова, Силачева, Савватиева.

Таким образом, созданию «Запечатленного ангела» предшествовала большая работа Лескова по изучению иконописи как искусства.

Лесков обнаруживает также всесторонние и глубокие знания апокрифической литературы.

По требованию издателя «Русского вестника» М. Н. Каткова, Лесков вынужден был придать концовке повести поучительный характер: раскольники признают превосходство «господствующей церкви», якобы убежденные ее чудесами. Однако это «чудодейственное» преображение выглядит неправдоподобно, — об этом сам Лесков говорил в последней главе «Печерских антиков».

Как и многие произведения Лескова, «Запечатленный ангел» не сразу нашел издателя. Над этой повестью Лесков долго работал, «…вытачивать „Ангелов“ по полугода да за 500 р. продавать их — сил не хватает, а условия рынка Вы знаете, как и условия жизни», — жаловался писатель одному из корреспондентов (т. 10, с. 360).

Близость «Запечатленного ангела» к рождественскому рассказу вызвала к нему благосклонное внимание царя Александра II. Лесков пользовался «высочайшим» отзывом, чтобы оградить повесть от посягательств цензуры.

Первоначальное название «Черноземный Телемак».

Сопоставляя героя «Очарованного странника» с Телемаком, Дон Кихотом и Чичиковым, Лесков отвергал идею чисто приключенческого сюжета, которую пытались ему навязать. «Почему же лицо самого героя должно непременно стушевываться?.. — пишет он в январе 1874 года. — А Дон Кихот? А Телемак? А Чичиков? Почему не идти рядом и среде и герою?» (т. 10, с. 360).

Жанр этого произведения Лесков определял как рассказ. Большинство советских литературоведов считают его повестью.

Лесков не видел резких границ между жанрами. Повести и рассказы свои он часто называл очерками. Для него главнейшим принципом являлась художественность («искусность»). Защищая свою повесть от несправедливой критики, он писал: «…нельзя от картин требовать того, что Вы требуете. Это жанр, а жанр надо брать на одну мерку: искусен он или нет. Какие же тут проводить направления? Этак оно обратится в ярмо для искусства и удавит его, как быка давит веревка, привязанная к колесу» (т. 10, с. 360).

Рассказ основан на подлинных событиях, относящихся к жизни писателя конца 50-х и 60-х годов, когда он служил в компании фирмы «Скотт и Вилькенс».

Прототипом Пекторалиса, видимо, послужил инженер Крюгер, хотя, конечно, в рассказе — это характер, явившийся результатом творческого обобщения.

В первой половине 1879 года Лесков писал издателю «Нового времени» Суворину:

«Вы меня просили выискать что-нибудь недорогое, интересное и тягучее, с непрерывающимся интересом для „Недельного Нового времени“. Вот я Вам и прилагаю программу, что можно составить и что будет от начала до конца живо, интересно, весело и часто смешно, а в то же время нетенденциозно, но язвительнее самой злой брани… Напишу я это с любовью, выбрав материал из редкостного антика, давно скупленного и уничтоженного… Я буду поспевать к каждому №» (т. 10, с. 458).

Рассказ предварялся подзаголовком (впоследствии снятым): «Русские антики (Из рассказов о трех праведниках)».

16 октября 1880 года Лесков пишет в редакцию «Исторического вестника» С. Н. Шубинскому: «„Голован“ весь написан вдоль, но теперь надо его пройти впоперек». В конце письма — снова тревожные ноты: «„Голован“ …вышел слабее других (рассказов о праведниках. — Л. К.). Надо бы его хорошенько постругать. Не торопите до последней возможности» (т. 10, с, 472–473).

Первоначальное название рассказа — «Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе (цеховая легенда)». В одном из изданий 1882 года был устранен эпитет «косой», в другом — название начиналось словами «стальная блоха».

Окончательный вариант названия, где на первый план выдвинуто собирательное имя народного героя, закреплен за рассказом в Собрании сочинений 1894 года.

В предисловии к первому отдельному изданию 1882 года писатель указал источник легенды: «Я записал эту легенду в Сестрорецке, по тамошнему сказу от старого оружейника, тульского выходца, переселившегося на Сестру-реку в царствование Александра I. Рассказчик два года тому назад был еще в добрых силах и в свежей памяти; он охотно вспоминал старину, очень чествовал государя Николая Павловича, жил „по старой вере“, читал божественные книги и разводил канареек. Люди к нему относились с почтением» (т. 7, с. 499).

Это дало повод некоторым критикам рассматривать рассказ как литературную обработку и даже стенограмму народной легенды.

Лесков решительно отвергал подобную точку зрения. «Все, что есть чисто народного в „сказе о тульском левше и о стальной блохе“, заключается в следующей шутке или прибаутке: „англичане из стали блоху сделали, а наши туляки ее подковали да им назад отослали“. Более ничего нет. о „блохе“, а о „левше“, как о герое всей истории ее и о выразителе русского народа, нет никаких народных сказов, и я считаю невозможным, что об нем кто-нибудь „давно слышал“, потому что, — приходится признаться, — я весь этот рассказ сочинил в мае месяце прошлого года, и левша есть лицо мною выдуманное» (т. 11, с. 219).

Таким образом, Лесков утверждает, что его слова в «Предисловии» о том, что он только «записал» легенду, нельзя понимать буквально. В последующих изданиях писатель снимает предисловие.

Согласно первоначальному замыслу, Лесков должен был написать три сказа об императорах Александре I, Николае I и Александре III. В письме к И. С. Аксакову Лесков пишет, что у него готова «такая же легенда о нынешнем государе, под заглавием „Леон — дворецкий сын, застольный хищник“». Эту легенду Лесков писал в качестве продолжения «Блохи» и поместил в сб. «Юбилейная книжка. Премия к собранию романов за 1881 год».

Можно предположить, что в «Левше» объединены два первых очерка, так как они охватывают эпохи Александра I и Николая I. По-видимому, в результате смещения тематических акцентов в центре изображения оказался Левша.

Рассказ основан на исторически достоверном материале. В Орле действительно долгое время существовал крепостной театр графов Каменских. А. И. Герцен изобразил его в повести «Сорока-воровка» (1848), но не мог в то время назвать имя хозяина театра.

Описанные Герценом, события происходили при С. М. Каменском (1771–1835), «просвещенном» театрале, сыне убитого своими крестьянами за жестокость в 1809 году генерал-фельдмаршала М. Ф. Каменского.

Лесков услышал рассказ, когда ему «уже минуло лет девять», то есть в 1840 году.

Исторические неточности в рассказе, отмечаемые исследователями творчества Лескова, свидетельствуют о том, что автор не стремился к точной передаче деталей, а воссоздавал типическую картину.

Первоначальное название — «Спасение погибавшего».

В рассказе действует ряд исторических личностей: капитан Миллер, обер-полицмейстер Кокошкин, подполковник Свиньин; во «владыке» современники угадывали митрополита Филарета, упоминаются Николай I и великий князь Михаил Павлович, довольно точно переданы детали обстановки. Сын писателя Андрей Николаевич вспоминает, что рассказ написан со слов Н. И. Миллера.

Однако это не пересказ факта, а художественное обобщение. В предисловии Лесков говорит: «Это составляет отчасти придворный, отчасти исторический анекдот, недурно характеризующий нравы и направление очень любопытной, но крайне бедно отмеченной эпохи тридцатых годов…».