Леонид Андреев - Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913
Маргарита. Феофан.
Нюша. Ишь как дышит-то, болен, должно. Это он водку пил? Он, кому же больше. Один стаканчик только и выпил. Огурцы.
Маргарита. Ну чего прилезла, говорю, иди.
Нюша. Сейчас. И как же вам тут не скучно, барышня? И шли бы к нам, у нас весело, что ж вы тут сидите.
Маргарита. Нездорова.
Нюша. Нездорова?
Садится.
Маргарита. Нездорова.
Нюша. А то шли бы к нам, барышя, у нас весело мужики пляшут, весело. Пьянии все, и девки пьянии-распьянии. А вы ничего и не пьете, барышня, наливочки бы выпили.
Маргарита. А ты пила?
Нюша. И не единой капелки, и не притронулась даже, я молода еще. Меня Яков Иваныч угощал, угощал, просил, просил, улещивал, улещивал, а я и не стала. Молода я еще.
Маргарита. И не надо. Тебя как звать?
Нюша. Нюша. А вас, барышня, я знаю, как зовут, да не помню.
Маргарита. Я не барышня, такая ж мужичка, как ч ты.
Нюша. А ручки-то беленькие.
Маргарита. Не работаю, оттого и беленькие.
Нюша. А отчего же вы не работаете?
Маргарита. Любопытная ты.
Нюша. Любопытная я. Оттого, должно быть, и не работаете, что работы такой нет. А может, и не умеете ничего и делать-то. Ах ты, угодники-святители, как топочут-то, всюю избу завалют.
Маргарита. Это они пляшут? Как же это могут они без отдыха, я уж прислушиваюсь, прислушиваюсь. Не дерутся?
Нюша. Нет, пляшут. И какая вы, барышня: отдыхать? Кто ж отдыхает, когда пляшет, и что вы такое говорите!
Маргарита. А ты плясала?
Нюша. Молода я еще, затолкают. А отчего Феофан так храпит, мне даже страшно слушать?
Маргарита. Болен он.
Нюша. Храпит, храпит, а потом и сдохнет. Это его домовой душит, зачем пришел, говорит, тут тебе, говорит, не место, говорит. Барышня, а много у Якова Иваныча денег?
Маргарита. Много.
Нюша. Теперь не много, он на родине много роздал, родителям две тысячи дал, девкам подарки сделал, одной бабе так сразу полтораста рублей и отвалил, не поперхнулся. Уж такой он щедрый.
Маргарита. А откуда ты знаешь?
Нюша. Все говорят. Барышня, а зачем урядник с ним водку пьет, прохлаждается, и саблю снял?
Маргарита. Не знаю.
Нюша. Попьет, попьет, а потом и в город поведет! ручки связамши.
Маргарита. Ну что ты мелешь, ну что ты мелешь. Иди-ка ты себе, иди.
Нюша. Сейчас. Барышня, а вы очень любите Якова Иваныча?
Маргарита, Очень. Иди, тебе говорю.
Нюша. Сейчас. Его и все любят, так уж любят, и ума лишились, так уж любят. Полюбят, полюбят, а потом и разлюбят… Барышня, а у нас Митрей удавился в бане, сняли, а он уж и закостенел.
Маргарита. Когда?
Нюша. Давно уж, летом еще. Так я пойду. А то пошли бы'и вы, барышня, у нас весело. Барышня, а где ж ваши платья, не вижу я что-то.
Маргарита. Да пойдешь ты или нет? Ида, и Якову Иванычу скажи, чтобы пришел. Скажи, я зову.
Нюша. Скажу. Прощайте, барышня,
Маргарита. Прощай.
Нюша уходит, посматривая на печку, где храпит Феофан. Минутная пауза. Топот пляшущих, песни.
Феофан (во сне). Ммм… О, Господи, Владыко жи… Мм… батюшки…
Быстро входит Яков, сильно навеселе.
Яков. Что надо? Звала?
Маргарита. Ох, я больше не могу, Яков! Я рассудку лишусь. Что вы там делаете все?
Яков. Пляшем, что ж делаем.
Маргарита. Пляшете? Ох, а мне все кажется, что там убивают кого-то. Даже стоны я слышала, так и кричит, так и заливается. Яша, я рассудку лишусь! Поедем, Христа ради.
Яков. Куда ж на ночь ехать? Завтра и поедем. Легла бы ты.
Маргарита. Не могу.
Яков. Так в избу пойдем.
Маргарита. Не могу! Ничего не могу; землю под собой потеряла я. Скоро год мы с тобою мыкаемся, и все мы идем, и все мы едем…
Яков. А никуда не приезжаем? Верно.
Маргарита. И все мы едем, и все мы кружим; петлю на петлю нанизываем, слезу к слезе причитаем. А кому мои слезы солоны? — и не человек будто плачет, а ручеек-речечка шумит, и нет на этот шум внимания. А ты все пляшешь как исступленный — и что же это? И засыпаю — ты пляшешь, и проснулась я — а ты все пляшешь, каблучками постукиваешь…
Яков. Расплясался, значит.
Маргарита. А кругом оглянусь: Господи? — и стены пляшут, круги чертят. Сейчас легла я на лавку, платком с головой укрылась, забыться думала, — а пол так вот и дырчит: дыр-дыр-дыр. — Лишусь я рассудку, Яков, плохо тогда тебе будет.
Яков. Нет плохого, хуже хорошего.
Маргарита. Не усмехайся, Яков!
Яков. А отчего бы и не усмехаться?
Маргарита. Наплачешься!
Яков. Кому слезы, а мне все смех, Маргарита Ивановна. Эх, и посмотрю я на свои ноги: ну и что в них такого? Ноги как ноги — в сапожках. А вот пляшут, поди ты! — будто черт их ключом завел, так и скачут, так и перебирают. Отрубить бы их, а?
Маргарита. Что ж: будет конец?
Яков. Буудет! Ты мне начало покажешь, а тогда и я тебе конец покажу, за мной не пропадет. Эх, бабочка, милая, ты не скули, а плюнь да разотри! И разве я с тобой не согласен? — во всем согласен. Скажешь завтра: Яков, я желаю в монастырь — пожалуйте, как скоро, так сейчас. Нашего Яшу хоть в пирог, хоть в кашу.
Феофан (ворочается). О, Господи, Владыко живота. Воды.
Маргарита. Сейчас проснется.
Яков. А чтоб его черт! — так я пойду, Маргарита.
Маргарита. Я его боюсь. Не ходи, Яков.
Яков. Пугала-то огородного? Надоел он мне. А скандалить будет — позови.
Феофан (хрипит). Воды. Испить бы мне.
Яков. Чего там бурлишь?
Феофан. Воды.
Яков. Где там вода? Дай ему, Маргарита. Что, хрипун, опился?
Маргарита подает воду.
Феофан. Опился! (Пьет воду.) Яшка! Яков. Нету Яшки. Выходит. В избе все тот же непрекращающийся топот, гармоника.
Маргарита. Он ушел.
Феофан. Ушел. А кто ж тут был?
Маргарита. Яков был. Ушел.
Феофан. А зачем ушел? Ну-ка, дай мне водки.
Маргарита. Не дам. И так опился, несчастный!
Феофан. Дура! Воды дай! (Пьет.) Желтая вода-то. О, Господи, Владыко живота моего, и здоров же я пить, настоящий мученик. Водки дай!
Маргарита. Сам возьмешь.
Феофан (кряхтя подымается). И возьму. Дура ты, ума у тебя нет. Как же ты можешь мне отвечать, когда у меня запой? Ты мне не дашь, а я тогда весь дом разворочу. Мученик я!
С трудом слезает с печи, садится у стола и долго не может отдышаться. Смотрит на водку.
Феофан. Вот она. А тронуть боюсь — рука не подымается. Смотрю — а рука-то не подымается. Вот тебе и клюква. Может быть, я мертвый? — ну и царствие небесное, со святыми вечный покой. Так я говорю? Так.
Наливает один за другим три стаканчика и пьет как воду. Берет огурец, рассматривает и кладет обратно.
Круглый. Ну и царствие небесное, вечный упокой (поет ровным густым басом). Во пиру ль я была во беседушке, я не мед пила, не наливочку… Фух ты, здорово! А который день я запил?
Маргарита. Пятый уж.
Феофан. А где мы?
Маргарита. Двор это постоялый. На тракту мы.
Феофан. Здорово. А куда тракт идет?
Маргарита. Не знаю.
Феофан. И того здоровее! А отчего земля содрогается? -
Маргарита. Пляшут.
Феофан. Кто?
Маргарита. Мужики пляшут. Яков народ созвал: они и пляшут. Да отвяжись же ты от меня, несчастный, не могу я тебя слышать.
Феофан. Здорово. А Яшка где? Яшку-каторжника позови!
Маргарита. Да не ори же ты! Чего орешь?
Феофан. Яшку-каторжника позови, а то всю избу разворочу. Ну, зови! Пусть Яшка-каторжник попляшет, а я посмотрю.
Маргарита. Сам попляши.
Феофан. И сам попляшу (притопывает ногой, сидя на месте). Прунды бабка, прунды дед, хватилися — хлеба нет… Отчего мне трудно дышать? Дыхну и нету, дыхну и нету.
Во время настоящего разговора и дальнейшего Феофан пьет не закусывая, постепенно хмелея.
Маргарита. Хоть бы ты, Феофан, бросил, — ах, да измучили вы меня все! Ах, да и мученица я! Ну, что ты пьешь? Ведь ты опух весь, как утопленник, вот-вот Богу душу отдашь.