Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин
Скрип повторился, стал отчётливей. Стало быть, на многих нартах подъехали. Надо бы казаков потревожить, да может, тревога напрасная? «Подожду», – решил Архип, до рези в глазах вглядываясь в темь. Вот одна тень мелькнула, другая. Оленей где-то неподалёку оставили. Ага, вон уж с десяток их! Крадутся, стало быть, пришли не с добром. Вон и с той стороны подбираются. Там Митюха, он не сплошает.
Почти одновременно раздались три оглушительных в ночи выстрела. Сверкнули огненные вспышки, раздался истошный вой. Кто-то из наступавших остался лежать в снегу. Все прочие – поди разберись, сколько их было, – бросились с визгом врассыпную. Лагерь проснулся, загудел.
Первым выскочил из своей юрты Отлас, пальнул вслед убегающим из пистоли. Наступавшие, вскочив в нарты, ускакали куда-то в ночь.
– Теперь их ищи-свищи, – усмехнулся Отлас, с фонарём обходя лагерь.
Раненых было пятеро. Подобрали, приволокли к только что разведённому костру, мёртвых оставили лежать, где пали.
Григорий допрашивал пожилого, видимо, не из простых, коряка:
– Пошто напали?
Тот, пересиливая боль – в грудь был ранен – и пряча злобу в глазах, с лукавой кротостью отвечал:
– Не нападали. На огненных людей поглядеть пришли.
– Ночью? Когда спят?
– Коряки и ночью всё видят.
– Мы торговать к вам шли, брататься. Вы словно тати напали. Что ж, и другие зло на нас держат?
– Уйдёте – зла вам чинить не будем, – бесстрашно отвечал тойон, жить которому оставалось считанные часы, может, даже минуты. Мы думали, к нам пришли боги... Боги не ездят на оленях. Не живут в юртах. Вы – тоже люди. Только боги одарили вас огненной силой. Нам этой силы они не дали. Значит, мы провинились перед ними в чём-то.
– Ежели так, – заключил разговор Отлас, – вы должны нам покориться. Боги на нашей стороне.
– Я ухожу к верхним людям, – коряк отрешённо закрыл глаза, склонил голову на грудь.
– Кончился, – удивлённо сказал Григорий. – И даже не состонал.
– Воин, – похвалил умершего Отлас. – А тех поутру отпустить. Пущай разносят вести о нас. Дать им по ножу в дар, для жён ихних – по медному колечку. А вам, браты, – он ласково посмотрел на караульных, – по чарке водки. Службу несли справно.
31На восток и на север могучий катился вал необоримый. Одних судьба гнала, звала воля, других – служба. И где бы ни был человек русский, он не жаждал чужой крови, хоть имел при себе и меч, и топор. Топор, чтоб возводить временное или навеки жильё, меч защищать себя от всякой напасти.
Влекло вперёд извечное любопытство. И к тому – державная нужда. То слева недруги переходили наши границы, то справа. А то и сразу со всех сторон. И брали русичи на свои плечи все воинские заботы. Надо было укреплять свои края. И шли они бесстрашно в неведомое.
И Отлас шёл.
И стал лагерем на реке Палане. Надо было прочинить нарты, упряжь, дать отдых людям и животным, опросить жителей здешних, коль скоро таковые встретятся, взять ясак.
А ещё – баньку изладить. Из Анадыря вышли – не мылись. От казаков дурной дух шёл, свербела кожа. О юкагирах и говорить нечего.
Лагерь с оглядкой выбирали: тундра проглядывалась на несколько вёрст окрест. Топили снег в котлах, мылись в крайней берестяной юрте, плескали на раскалённые валуны, кряхтели от удовольствия, ахали, охали, изумляя юкагиров. Вместо веников парились мокрыми, только выстиранными шароварами или рубахами. Отлас наломал на берегу ивняка, распалил его и заставил Потапа хлестать себя.
– Во, – крякал тот, истязая могучую спину атамана. – Сам себя приговорил к розгам. Давно, однако, не бит!
– Давненько. Хоть и не берёзовый веничек, а всё ж пронимает, – поводя покрасневшими, исстёганными лопатками, постанывал от наслаждения Отлас. – Дай-кось я тя постегаю.
– Стегай, токо без протяга, – упредил Потап. – Твою длань знаю.
Но от первого же удара взвизгнул, вывернулся и проворчал:
– Не саблей рубишь...
– Дак я примерялся, Потап. Ложись, буду бить вполсилы.
Но и вполсилы голые прутья просекли чуть ли не до мяса.
– Ну её к лешему, эту муку! – огромное тело Потапа сплошь покрылись багровыми полосами. – Я лучше у камушков погреюсь.
Он грелся, а Григорий ставил брату иголки, и тот, вдосталь напарившись, тут же уснул. Спал недолго, но встал, будто заново народившись.
- Охота тебе над собой измываться? – недоумевал Потап.
Большое сильное тело его не выносило никакой боли. И иглы, и самоистязание распаренными розгами казались рассчитанными на чужой глаз: нате, мол, поглядите, какой я выносливый. А Отлас благодарил в душе туфана,
