Алексей Писемский - Люди сороковых годов
- Вероятно! - подтвердил Вихров. - Квас уж это - бог с ними, но у меня тут двое пойманных бегунов убежали - и поярковские мужики явно их скрыли.
- Еще бы они не скрыли! - подхватил Петр Петрович. - Одного поля ягода!.. Это у них так на две партии и идет: одни по лесам шляются, а другие, как они сами выражаются, еще мирщат, дома и хлебопашество имеют, чтобы пристанодержательствовать этим их бродягам разным, - и поверите ли, что в целой деревне ни одна почти девка замуж нейдет, а если поступает какая в замужество, то самая загоненная или из другой вотчины.
- Отчего же это? - спросил Вихров.
- Оттого, что по ихней вере прямо говорится: жена дана дьяволом, то есть это значит: поп венчал, а девки - богом... С девками все и живут, и, вдобавок, еще ни одна из них и ребят никогда не носит.
- Это почему? - воскликнул Вихров.
- Потому что или вытравляют, или подкидывают, или еще лучше того: у меня есть тут в лесу озерко небольшое - каждый год в нем младенцев пятнадцать - двадцать утопленных находят, и все это - оттуда.
- Но что же - полиция-то чего же тут смотрит?
- А полиция тут только - хап, хап! Вон исправник-то, небось, умен: сам не поехал, а дурака-племянничка моего послал.
В это время вошел человек и подал Вихрову чаю.
- Повара мне позвать, - сказал ему Петр Петрович.
Человек ушел исполнять это приказание.
- Что такое наша полиция, я на себе могу указать вам пример... Вот перед этим поваром был у меня другой, старик, пьяница, по прозванью Поликарп Битое Рыло, но, как бы то ни было, его находят в городе мертвым вблизи кабака, всего окровавленного... В самом кабаке я, через неделю приехавши, нашел следы человеческой крови - явно ведь, что убит там?.. Да?
- Конечно, убит! - подтвердил и Вихров.
- Ничуть не бывало-с! - возразил Петр Петрович. - Наша полиция точно в насмешку спрашивает меня бумагой, что так как у повара моего в желудке найдено около рюмки вина, то не от вина ли ему смерть приключилась? Я пишу: "Нет, потому что и сам господин исправник в присутствии моем выпивал неоднократно по десяти рюмок водки, и оттого, однако, смерти ему не приключалось"; так они и скушали от меня эту пилюлю.
- А в деле все-таки ничего не раскрыли? - заметил Вихров.
- Все-таки ничего не раскрыли, - подхватил Кнопов, - и то ведь, главное, досадно: будь там какой-нибудь другой мужичонко, покрой они смерть его - прах бы их дери, а то ведь - человек-то незаменимый!.. Гений какой-то был для своего дела: стоит каналья у плиты-то, еле на ногах держится, а готовит превосходно.
В дверях показался, должно быть, позванный повар.
- Приготовь ты нам, братец, - стал приказывать ему Петр Петрович, биток; только не думайте, чтобы биток казенный, - поспешил он успокоить Вихрова. - Возьми ты, братец, - продолжал он повару, - самой лучшей говяжьей вырезки, изруби ты все это вместе с мозгами из костей, и только не мелко руби, слышишь! И чтобы куска у меня хлеба положено не было: все чтобы держалось на мясном соку!.. Изруби ты туда еще пом-д'амуров, немного чесноку, немного луку, и на подмазе из сливочного масла - только на подмазе, не больше, понимаешь? - изжарь все это.
Повар, получив такое приказание, не уходил.
- Куропаток давешних прикажете подать? - спросил он не совсем смелым голосом.
- Выкинуть их совсем, дурак этакий! - вспылил Петр Петрович. - Изжарить порядочно не умеет: либо сварит, либо иссушит все... Чтобы в соку у меня было подано свежих три куропатки.
Повар ушел.
- Вот ведь тоже стряпает! - произнес, показав вслед ему головой, Петр Петрович. - А разве так, как мой покойный Поликарп Битое Рыло... Два только теперича у меня удовольствия в жизни осталось, - продолжал он, - поесть и выпить хорошенько, да церковное пение еще люблю.
- Церковное? - переспросил Вихров.
- Да-с, у меня хор есть свой - отличный, человек сорок!.. Каждый праздник, каждое воскресенье они поют у меня у прихода.
- Это очень интересно.
- Угодно, я вам покажу этот хор?
- Сделайте одолжение.
- Человек! - крикнул Петр Петрович.
На этот раз вбежал прежний лакей.
- Вели собраться хору и зажги в зале и гостиной свечи.
Человек побежал исполнить приказание.
- Сам в молодости пел недурно, - продолжал Петр Петрович с некоторым даже чувством, - и до самой смерти, видно, буду любить пение.
В комнату вошел, наконец, племянник - умытый, причесанный и в новеньком сюртуке.
- Вот и я-с! - проговорил он.
- Видим, что и ты! - сказал ему опять насмешливо Петр Петрович. - Вот нынче в корпусах-то как учат, - продолжал он, относясь к Вихрову и показывая на племянника. - Зачем малого отдавали?.. Только ноги ему там развинтили, да глаза сделали как у теленка.
- Уж у меня нынче, дяденька, ноги покрепче стали.
- Ну и слава тебе господи, коли закрепляются понемногу.
Петр Петрович постоянно звал племянника развинченным.
В это время в гостиной и зале появился огонь и послышалось шушуканье нескольких голосов и негромкие шаги нескольких человек.
- Собрались, должно быть, - проговорил Петр Петрович.
- Человек, костыль мне! - крикнул Кнопов.
Человек вбежал и подал ему толстый костыль.
- Попробуйте-ка! Хорош ли? - проговорил Петр Петрович, подавая его Вихрову.
Тот попробовал. В костыле, по крайней мере, пуда два было.
- Он железный у вас? - спросил Вихров.
- Да, не деревянный! - отвечал Петр Петрович. - Меня в Москве, по случаю его, к обер-полицеймейстеру призывали. "Нельзя, говорит, носить такой палки, вы убить ею можете!" - "Да я, говорю, и кулаком убить могу; что же, мне и кулаков своих не носить с собой?"
Говоря это, он шел, ковыляя, в гостиную и зало, где хор стоял уже в полном параде. Он состоял из мужчин и женщин; последние были подстрижены, как мужчины, и одеты в мужские черные чепаны.
- Марья-то какая смешная! - сказал племянник, показывая Петру Петровичу на одну из переодетых девушек.
- Что, понравилась, видно? - спросил тот его.
- Да-с, - отвечал племянник, как-то глупо осклабляясь.
- Из Бортнянского[104], - сказал Петр Петрович хору.
Тот запел. Он был довольно согласный и с недурными голосами.
Вихров из всего их пения только и слышал: Да вознесуся! - пели басы. Да вознесуся! - повторяли за ними дисканты. Да вознесуся! - тянул тенор.
Петр Петрович от всего этого был в неописанном восторге; склонив немного голову и распустив почти горизонтально руки, он то одной из них поматывал басам, то другою - дискантам, то обе опускал, когда хору надо бы было взять вместе посильнее; в то же время он и сам подтягивал самой низовой октавой.
- Может быть, вам чего-нибудь повеселее желается? - отнесся он к Вихрову. - Песенок?
- И песенок хорошо, - отвечал тот.
- Ну, любимую мою! - обратился Петр Петрович к хору, который сейчас же из круга вытянулся в шеренгу и запел:
Я вечор, млада, во пиру была!
Петру Петровичу, по-видимому, особенно нравилось то место, где пелось:
Я не мед пила и не водочку,
Я пила, млада, все наливочку;
Я не рюмочкой, не стаканчиком,
Я пила, млада, из полна ведра!
"Из полна ведра!" - басил он и сам при этом случае. Хор затем продолжал:
Я домой-то шла, пошатнулася,
За вереюшку ухватилася!
"Ухватилася!" - басил Петр Петрович и, несмотря на больные ноги, все-таки немножко пошевеливал ими: родник веселости, видно, еще сильно бился в нем, не иссяк от лет и недугов.
- Ну, Миша, пляши! - крикнул он племяннику.
- Я, дяденька, не умею, - отвечал тот, краснея, но, впрочем, вставая.
- Врешь, пляши, не то в арапленник велю принять! Марья, выходи, становись против него!
На этот зов сейчас же вышла из хора та девушка, на которую указывал племянник.
- Говорят тебе - пляши! - подтвердил ему еще раз дядя.
Бедный член суда, делать нечего, начал выкидывать свои развинченные ноги, а Марья, стоя перед ним, твердо била трепака; хор продолжал петь (у них уж бубны и тарелки появились при этом):
Я не мед пила и не водочку...
Вихров смотрел и слушал все это с наклоненной головой.
За последовавшим вскоре после того ужином Петр Петрович явился любителем и мастером угостить: дымящийся биток в самом деле оказался превосходным, бутылок на столе поставлено было несть числа; Петр Петрович сейчас же своих гостей начал учить - как надо резать сыр, и потом приготовил гастрономическим образом салат. Когда племянник не стал было пить вина, он прикрикнул на него даже: "Пей, дурак! Все равно на ногах уж не стоишь!" - а Вихрова он просто напоил допьяна, так что тот, по случаю хорового церковного пения, заговорил уж об религии.
- Во всех религиях одно только и вечно: это эстетическая сторона, говорил он, - отнимите вы ее - и религии нет! Лютерство, исключившее у себя эту сторону, не религия, а бог знает что такое!
- Так, так! - соглашался с ним и Петр Петрович.
