Петр Краснов - От Двуглавого Орла к красному знамени. Кн. 2
Народные комиссары любили парады, но стыдились показать эту любовь. И потому была какая-то небрежность в исполнении всех церемоний парада.
В половине четвертого по Садовой улице раздались бодрые звуки старого марша русской гвардии «Под Двуглавым Орлом», показался мерно покачивавшийся ряд пехотных музыкантов, предшествуемый громадным турецким барабаном, и за ними стройные ряды хорошо одетого и отлично выправленного полка. Винтовки были подобраны и ровно лежали на плече. На людях была новая, хорошо пригнанная амуниция и остроконечные каски в серых чехлах с назатыльниками — это были латышские стрелки. Командир полка, расшитый по рубахе красными полосами и золотыми звездами ехал на небольшой, сытой, отлично вычищенной лошадке. За ним ехали его адъютант и командир батальона. Полк шел, твердо отбивая ногу по неровной мостовой. Он в полном порядке перестроился во взводную колонну и стал выстраиваться на Марсовом поле у Екатерининского канала. Сухо, веско и отчетливо звучали команды на чужом для русского уха языке, и солдаты выстраивались и выравнивались с точностью автоматов.
С Миллионной улицы раздавалось дружное пение молодых голосов. Пели «интернационал». Это шли красные курсанты. Отлично одетые, в башмаках с обмотками, в больших, блином, фуражках не русского, а какого-то шоферского интернационального фасона с большою алою звездою на тулье они бодро отбивали шаг, выходя к памятнику Суворову.
Вставай, проклятьем заклейменный,Весь мир голодных и рабов!Кипит наш разум возмущенныйИ в смертный бой вести готов.Весь мир насилья мы разроемДо основания, — а затемМы наш, мы новый мир построим:Кто был ничем, тот станет всем!..
Весело и ярко звучала песня. Батальонный командир, старый кадровый офицер, ехал на белой, косматой лошади и хмурил седые брови. Он хотел забыться и не мог. Он хотел слышать другие песни, он хотел не видеть кровавых звезд позора на лбу прекрасной русской молодежи. Молодые люди были бледны. Настоящего боевого загара юности не было. Много лиц было источено пороком, но пение, звучавшее вдали как красивый припев, музыка, бодрый шаг в ногу увлекали их и они поднимали кверху головы и чувствовали себя героями. Они казались себе молодцами, способными завоевать мир и стать «всем»…
За ними медленно подавался конный коммунистический полк. Старая жилка строевого вахмистра помогла Голубю подобрать лошадей и скрыть изъяны седельного убора. Непрерывною целодневного руганью, а кое-где и побоями он добился того, что лошади были вычищены, седла скрыли их худобу, и только одного не мог добиться Голубь — это приличной посадки. Большинство сидело на коротких стременах, подражая казакам, и стоило лошади зарысить, как они валились наперед, болтая локтями.
Под сумрачным небом на широком поле выстраивались полки и оно покрывалось черными и серыми квадратами. Строевые красноармейские полки были одеты пестро. Были роты, одетые в старые черные мундиры полков гвардии с золотыми гвардейскими пуговицами, замазанными красною краской, были роты в рубашках, во френчах, были роты в штатских пиджаках, надетых на рубашки, без галстука, с патронташами, кое-как обвязанными, у кого на поясе, у кого через плечо. Обувь была различная. Были части в высоких русских сапогах, были в обмотках и башмаках, были в рваных ботинках, жалко утопавших в глинистой грязи. На левом фланге грозно дыбились ошарпанные танки, взятые у генерала Деникина, покрытые красными надписями гордых лозунгов и названий. Над стройными прямоугольниками колонн реяли большие красные знамена, придавая параду несерьезный вид. Знамен было много и они торчали повсюду. Одни имели вид громадных хоругвей и висели на поперечных палках, другие были расперты на двух палках и что-то кричали своими желтыми на красном поле буквами. Были знамена, сделанные из тяжелого шелка, были просто кумачовые, бархатные, плюшевые, штофные. Казалось, что ковры, портьеры, занавески, дамские платья, едва ли не юбки пошли как материал для хоругвей красной армии.
Парадом командовал Пестрецов. Грузно сидя на большой лошади, чисто одетый в английскую амуницию, с большой, похожей на пилотскую, остроконечной каской с красною звездой, он имел внушительный и важный вид. Он объехал с присутствовавшим на параде генералом Самойловым ряды полков и остановился на правом фланге возле латышского полка.
Мелкий дождь срывался с неба и холодною капелью летел, гонимый порывами ветра. Латыши топтались сзади составленных в козлы ружей и перебранивались между собою. Сзади них какой-то рабочий советский полк с красноармейцами, одетыми в пиджаки и в опорки, с посиневшими на ветру лицами совершенно расстроил ряды и начинал расходиться, а офицеры и коммунисты бегали и сочно ругались, загоняя красноармейцев в ряды.
На мосту у Лебяжьей канавки стояла группа лошадей, которых держали хорошо одетые красноармейцы. Там же был и Рахматов. Ожидали Троцкого. Было уже пять, а он не ехал. Очевидно, задержали на заседании ЦИКа, где он был с двенадцати. Это никого не безпокоило, так как в советской республике аккуратность тоже считалась буржуазным предрассудком.
XII
Рахматов, стараясь обходить лужи и грязь, чтобы не запачкать щегольских гусарских лакированных ботиков с розетками на голенище, подошел к Пестрецову и поздоровался с ним, отдав честь Самойлову.
— А помните, Яков Петрович, — сказал он, — наши парады на этом самом поле? Вы тогда полком командовали?
— Нет, батальоном, — хриплым простуженным голосом сказал Пестрецов.
— Вон там была трибуна, украшенная красным кумачом с белыми, под горностай, подбоями и флагами трех цветов. Там вы и с Ниной Николаевной познакомились?
— Она маленькой институткой была, — сказал Пестрецов, мечтательно улыбаясь.
— А какое солнце светило тогда! Летний сад был еще черный с малой прозеленью от набухающих почек, а у Лебяжьей канавки сочно зеленела трава и цвели желтые одуванчики. Все поле было уставлено ровными, математически точными, прямоугольниками пехоты. Красиво было…
Пестрецов молчал и подозрительно смотрел на Рахматова. «Уже не провокация ли», — думал он. Но Рахматов говорил искренно.
— Не странно ли, Яков Петрович, — всего три года отделяет нас от того времени, а будто многие, многие века прошли и совсем новая эра настала. А между тем — вон посмотрите, на Волынском полку еще те же мундиры, а первая школа красных юнкеров — да от нее вашим родным Павловским училищем пахнет! Дух старой Русской Императорской армии витает здесь.
— Я вижу этот дух только в тех славных победах, которые сопутствуют всюду красной звезде, — приосаниваясь и выпрямляясь в седле, сказал Пестрецов. — Красная армия, созданная товарищем Троцким, — первая армия в мире.
Но Рахматов не понял его. Он ответил без задней мысли.
— Единственная армия в мире, Яков Петрович, потому что Европа вступила на опасный путь разоружения.
— А что вы скажете о польской армии? — сказал Самойлов, проницательно глядя на Рахматова. Рахматов принял вызов.
— Польская армия, — сказал он. — Но ее победы — это победы красных казаков Буденного, которые изменили нам и перешли на сторону поляков. Это победа русских солдат и офицеров генерала Врангеля… А польская армия и французы тут не причем. Русский солдат непобедим. Побеждает его только такой же русский солдат.
Пестрецов и Самойлов молчали. Они думали и вспоминали то же самое, что думал и вспоминал Рахматов. Марсово поле, уставленное войсками и гомонившее тысячами голосов, им слишком многое напоминало, и это многое было для них печальное и больное.
— Вы помните, — неожиданно для всех и главное неожиданно для самого себя сказал Самойлов, — как точен и пунктуален был Государь. Ровно в одиннадцать! Минута в минуту!..
Никто не ответил. Пестрецов боязливо оглянулся и подозрительно покосился на уши своей лошади. В этом проклятом царстве доносов, казалось, и лошадь могла донести.
Все трое тяжело молчали.
К ним подъехал растерянный полковой командир. На добродушном мужицком лице его была тревога.
— Ваше… Товарищ генерал, — сказал он, — N-ский полк отказывается ждать… Люди вконец промочили ноги. Многие подметки потеряли. Говорят, это одна провокация, никакого Троцкого не будет. Хотят уходить.
— Скажите, я латышей пошлю, через десятого в расход! — процедил Пестрецов.
— Да, кажется, едет, — сказал Самойлов.
Рахматов побежал к лошадям.
Тяжелый серый броневик с выставленными пулеметами показался за Инженерным замком; за ним ехал красный автомобиль. В автомобиле сидело несколько человек в шинелях и высоких касках.
— В ружье! — крикнул Пестрецов и галопом поскакал на середину поля. Поле всколыхнулось темными рядами. Красноармейцы стали разбирать ружья.
