Всё, что у меня есть - Труде Марстейн
— Он так держал меня за руку, словно не хотел отпускать. Несмотря на то, что он был без сознания. Я понимала, что теперь его последние минуты на этом свете. Дыхание практически не чувствовалось.
И она продемонстрировала учащенное поверхностное дыхание — как у кролика.
— Элси просидела там много часов и очень проголодалась, и ей нужно было немного пройтись, так что она отправилась вниз в кафе за булочкой, и я не стала ее звать.
Стеклянные двери, ведущие в коридор, распахнулись, и санитарка в белой униформе покатила на раздачу тележку с ужином. На металлических, похожих на собачьи, мисках играло солнце.
— Нет, не стала звать. Только никому не говори, — прошептала тетя Лив.
Сиделки проскальзывали одна за другой на кухню, снимали крышки, высвобождали запахи еды и разливали ужин по белым тарелкам.
— Элси ведь была на восемь лет старше меня, неудивительно, что я казалась немного красивее, — повторила тетя Лив. Когда я прощалась с ней, она вдруг изменилась в лице.
— Ах да, Элси. Я должна была купить отбивные для воскресного ужина, но мне кажется, я купила слишком мало. Кристин придет домой к ужину?
— Все в порядке, еды более чем достаточно, — сказала я. — Не думай об этом, я все устрою.
— Но ведь это должна была сделать я, — возразила тетя Лив. — Ты выглядишь усталой, Элси, мне кажется, тебе нужно отдохнуть.
Но на самом деле отдыхать нужно было ей, ей было уже больше восьмидесяти лет, и мозг мало-помалу отказывался ей служить. Но она не казалась измученной, наоборот, выглядела свежей, полной сил и радостной. Усталой чувствовала себя я.
— У меня было счастливое детство, и в этом твоя заслуга, — сказала я ей на прощанье.
— Правда? — оживилась она и гордо расправила плечи.
— Ты просто фантастический человек, тетя Лив, — добавила я, и лицо ее засветилось от нежности и счастья, а у меня сложилось впечатление, что мир лежит у ее ног и она может пожинать плоды: множество любящих ее людей нуждались в ней, испытывали признательность. И что она обо всем этом знала, могла отдыхать и наслаждаться этим. А потом в дверь вошел Бент.
Тетя Лив глубоко вдохнула и выдохнула с волнением:
— Любимый мой. Как хорошо, что ты пришел. — Потом она повернулась ко мне и сказала почти с отчаянием: — Как же я влюблена!
Бент вышел со мной в коридор. Он так тщательно побрился, что кожа была совсем гладкой, надел джинсовую рубашку под свитер, который, как мне думается, связала ему тетя Лив.
— Ее состояние ухудшается, все происходит очень быстро, я теряю ее, не знаю, что и делать.
Стеклянные двери мягко закрылись за мной, я спустилась по лестнице и вышла на сентябрьское солнце. Мне захотелось курить, я стала искать киоск. На березах желтели листья, стены киоска были залиты ярким светом изнутри. Стрекотание кассового аппарата и поскрипывание пленки на пачке сигарет казались прекрасной музыкой и понемногу вытесняли все еще звеневший в ушах голос тети Лив.
Перед отъездом Майкен переоделась. В узких джинсах и короткой кожаной куртке она прошла по посыпанной гравием дорожке, нажала на кнопку брелока машины, та открылась с тихим писком. Джинсы красиво подчеркивали линию бедер. Она долго маневрировала задним ходом мимо машины Ивара и Кристин, прежде чем смогла выехать.
Когда Майкен была маленькой, все ее воспитание сводилось к тому, чтобы сломить ее волю. Что мне и удавалось раз за разом: до нее доходило, что у нее нет ни власти, ни влияния. И тогда у меня возникало ощущение победы. В такие моменты Майкен останавливалась, смотрела на меня удивленными глазами, оценивая мой сомнительный триумф. Разве я не была ее мамой, скалой, каменной стеной, за которой всегда можно укрыться, которая всегда, в любом случае, сильнее ее? Зачем было снова и снова доказывать это себе и ей, подвергая ее унижениям, ломая ее?
Все гости разошлись. Сондре сидит в гостиной с пультом от телевизора в руке, Стиан и Мария тоже уехали в Осло. Кристин, Элиза и я толкаемся на кухне, накрываем фольгой блюда с остатками еды, загружаем блюдца и чашки в посудомоечную машину, и вдруг сквозь звон посуды слышатся звуки фортепиано.
— Ян Улав терпеть не мог пищевую пленку, — говорит Элиза. — Она у него в руках слипалась. Он говорил, что это дьявольское изобретение.
Хеге играет на фортепиано в гостиной. Я узнаю мелодию, это классика, Бах.
Элиза кладет таблетку для посудомоечной машины в специальное отделение.
Каково это — потерять постоянного спутника жизни?
Я думала, потеря матери в том возрасте, когда это естественно, пройдет более незаметно, но оказалось, что все, что я сделала, все мои усилия, все было ради нее. Потерять прошлое и начальную точку. Потерять причины, мотивы. Стать жертвой случайностей и своих собственных фантазий.
Кристин переливает варенье из вазочки обратно в пластиковое ведерко.
— Мы с Иваром останемся до завтра, — говорит она. — Если ты нас не выгонишь.
— Да нет, конечно, — восклицает Элиза. — Очень хорошо, если вы останетесь. Но мне бы не хотелось, чтобы вы делали это по обязанности.
— Мы с радостью останемся, — уверяет Кристин.
Она накрывает пластиковое ведерко крышкой и крепко прижимает, потом вытирает кухонный стол, споласкивает тряпку и вешает ее на кран. Элиза входит в кухню с тремя бокалами, достает коробку вина с верхней полки холодильника и протягивает бокалы нам с Кристин. У меня возникает ощущение, что я участвую в обряде: три сестры, которые теперь вместе поднимут бокалы.
Мы садимся за стол на кухне.
— Мне кажется, все прошло очень хорошо, — начинает Кристин.
Я киваю. Элиза разливает вино по бокалам.
— Да, — произносит она. — Я, вообще-то, надеялась, что кто-нибудь скажет пару слов о Яне Улаве. Я сама не в силах, но лучше меня его все равно никто не знает.
Мы поднимаем бокалы, Кристин вдыхает аромат вина и делает глоток.
— В то же время я думаю, что Ян Улав — такой человек, о котором очень легко говорить, — продолжает Элиза.
— Элиза, тебе надо было предупредить заранее, если ты хотела, чтобы кто-нибудь сказал пару слов, — говорит Кристин.
Потом она прислушивается к звукам, доносящимся из комнаты, и говорит:
— А она чудесно играет, скажите?
Элиза кивает, ее бокал почти пуст. Она с тоской смотрит на коробку с вином — в ней сокрыто ее успокоение, но сегодня вечером ей нельзя расслабляться, нужно держать себя в руках, хотя после пары лишних глотков вина мир и кажется не таким мрачным.
— А ты останешься до завтра? — спрашивает меня
