Алексей Писемский - Люди сороковых годов
- Много ли ты душ загубил? - продолжал его расспрашивать Вихров.
Сарапка посмотрел на него исподлобья.
- Я уж говорил-то-тко, сколько, - произнес он.
Вихров заглянул в дело.
- Там сказано: двенадцать душ, - проговорил Вихров.
- Ну, коли двенадцать, так так!
- Верно это?
- Верно.
- Да ты не клеплешь ли на себя, чтобы дольше сидеть в остроге?
- Нет, не клеплю, - отвечал Сарапка.
- Показал правильно, - подтвердил и атаман.
- Отчего же он столько перегубил - зол, что ли, он?
- Кто его знает - зол ли больно, али трусоват: оставь-ко кого в живых-то, так, пожалуй, и докажет потом, а уж мертвый-то не пикнет никому.
- Правда это? - переспросил Вихров Сарапку.
- Правда! - отвечал тот как-то сердито.
- Вот видите что-с, - продолжал Вихров, снова начав рассматривать дело. - Крестьянская жена Елизавета Петрова показывает, что она к вам в шайку ходила и знакомство с вами вела: правда это или нет?
- Слышали мы, сударь, это, - начал отвечать атаман, - сказывали, что бабенка какая-то болтает это, - и в остроге, говорят, она содержится за то; но не помним мы как-то того, - хаживали точно что к нам из разных селений женщины: которую грозой, а которую и деньгами к себе мы прилучали, но чтобы Елизавета Петрова какая была, - не помним.
- Ну, а ты не помнишь ли? - спросил Вихров Сарапку.
- Нет, и я не помню тоже! - отвечал тот.
- А вам не показывали ее? - спросил Вихров уже атамана.
- Нет-с, въявь-то не показывали; может, и признаем, как в лицо-то увидим.
- Я вам ее покажу, когда отберу от нее показание, а вы выйдите пока!
Разбойники с своими конвойными вышли вниз в избу, а вместо их другие конвойные ввели Елизавету Петрову. Она весело и улыбаясь вошла в комнату, занимаемую Вихровым; одета она была в нанковую поддевку, в башмаки; на голове у ней был новый, нарядный платок. Собой она была очень красивая брюнетка и стройна станом. Вихров велел солдату выйти и остался с ней наедине, чтобы она была откровеннее.
- Скажи, пожалуйста, как ты попала в это дело разбойничье? - спросил он ее.
- Тут чиновники вот тоже были; я сама пришла к ним и сказалась, отвечала она довольно бойко.
- Что же ты сказалась?
- Что я с разбойниками этими самыми в знати была.
- Но они, однако, говорят, что не знают тебя...
- А пес их знает, пошто они это говорят.
- А ты утверждаешь, что их знаешь?
- Утверждаю.
- Что с обоими с ними - с атаманом и есаулом - даже была близка?
- Известно...
- Стало быть, ты дурного поведения?
- Какая уж есть, такая и живу, - отвечала Лизавета, слегка улыбнувшись.
- Что же, у тебя есть муж?
- Муж есть, и свекор, и свекровь.
- Может быть, тебе жить у них было плохо?
- Какое же плохо? Так, как у всех баб, - отвечала Лизавета и как будто бы сконфузилась при этом немного.
- А мужа ты любишь?
При этом вопросе Лизавета явно уж покраснела.
- Люблю! - протянула она.
- А что он - старый али молодой?
- А кто его знает - средственный.
- А собой красив?
- Ничего, красив!
- Позовите атамана! - крикнул Вихров.
Через несколько мгновений вошел атаман.
Он сначала поклонился Лизавете. Лицо его явно выражало, что он ее не знает. Она тоже ему поклонилась и при этом слегка усмехнулась.
- Знаешь ты ее? - спросил Вихров атамана.
Тот еще несколько времени пристально посмотрел на Лизавету.
- Никак нет-с, сударь! - отвечал он.
- А она говорит, что тебя знает, - сказал Вихров.
- Не знаю, где она меня знала, - отвечал атаман и пожал даже от удивления плечами.
- Как же не знаю, - знаю, - отвечала Лизавета с не сходящей с уст улыбкой.
- Знает так, что и любовницей твоей была; была ведь? - спросил Вихров Лизавету.
- Была-с, - проговорила она и при этом опять заметно сконфузилась.
- И любовницей даже была - здравствуйте, мое вам почтение! - произнес шутя и с удивлением атаман.
- Что же, не была? - спросил его Вихров.
- Какое, сударь, помилуйте! Как же она любовницей моей могла быть, коли я и не видывал ее?
- Нет, врешь, шалишь, видывал! - подхватила бойко Лизавета.
- Ну, где же я тебя видывал, где? - начал как бы увещевать ее атаман. Я, дура ты экая, в душегубстве повинился; пожалел ли бы я тебя оговорить, как бы только это правда была?
Лизавета слушала его стоя, отвернувшись к окну и смотря на улицу.
- Позовите теперь Сарапку, - сказал Вихров, чтобы с обоими разбойниками дать Лизавете очную ставку.
Тот вошел и никакого, в противоположность атаману, внимания не обратил на Лизавету.
- Ты знаешь ее? - спросил его Вихров.
- Нет, - отвечал Сарапка, не глядя на Лизавету.
- Вот видишь, и этот говорит, что тебя не знает.
- Да хоть бы они все говорили, - не сказывают, запираются.
Атаман усмехнулся.
- Есть нам из-за чего запираться-то, - начал он, - ну, коли ты говоришь, что у нас была, - где же ты у нас была?
- В лесу! - отвечала Лизавета.
- Да ведь лес велик! Кое место в лесу?
- На хуторе барском!..
Атаман с удивлением пожал плечами, а Сарапка при этом только исподлобья на нее взглянул.
- Что ж ты делала у них? - спросил уж ее Вихров.
- Пила, разговаривала с ними.
- О чем?
- Они спрашивали, кои у нас мужики богаты, чтобы ограбить их; я им сказывала.
- А они что тебе рассказывали?
- Рассказывали, что бабу около нашего селенья убили.
- Было это? - спросил Вихров атамана.
- Было, точно-с. Вон он и убил! - отвечал атаман, показывая головой на Сарапку.
- Так ты стоишь на своем, что была с разбойниками в согласии? - спросил Вихров Лизавету.
- Стою, - отвечала та.
- А вы стоите, что не была? - прибавил он разбойникам.
- Стоим-с, - отвечал атаман.
- Ну, хорошо, - сказал Вихров и разбойников велел опять вывести, а Лизавету оставить.
Несколько времени он смотрел ей в лицо; она стояла и как бы усмехалась.
- Послушай, - начал он, - зачем ты наговариваешь на себя? Если ты мне не скажешь причины тому, я сейчас же тебя из острога выпущу и от всякого дела освобожу.
Лизавета побледнела.
- Да как же вы меня выпустите, коли я сама говорю?
- Это ничего не значит: твои слова не подтверждаются.
- А коли скажу, вы не выпустите меня? - спросила Лизавета.
- Если скажешь, не выпущу!
- Мне в Сибирь хочется уйти - вот зачем! - отвечала Лизавета, и у нее вдруг наполнились глаза слезами.
- Зачем же тебе в Сибирь уйти хочется?
- Чтобы с мужем не жить!
- А ты не любишь его?
- Нет, по неволе я выдана.
- Ну, да ты так бы куда-нибудь от него отпросилась.
- Не пускает, все лезет ко мне: вот и в острог теперь все ходит ко мне. А что, сударь, коли я в Сибирь уйду, он никогда уже не может меня к себе воротить?
- Никогда.
Лицо Лизаветы окончательно просияло.
- И ты твердо и непременно решилась уйти от него?
- Еще бы не твердо, а не то руки на себя наложу.
- И никогда не раскаешься в том, что сделала это?
- Николи! Мне вот говорят, что наказывать меня будут, - да пусть себе наказывают. Лучше временное претерпеть мучение, чем весь век маяться.
Вихров пожал плечами и стал ходить по комнате.
- Вот видишь, - начал он, - я не имею права этого сказать, но ты сама попроси атамана, чтобы он тебя оговорил; я вас оставлю с ним вдвоем.
Сказав это, он снова велел ввести атамана, а сам, будто бы случайно, вышел в другую комнату.
Он слышал, что Лизавета что-то долго и негромко говорила атаману, а когда, наконец, разговор между ними совершенно прекратился, - он вошел к ним. Лицо у Лизаветы было заплакано, а атаман стоял и грустно усмехался.
- Что вы, столковались ли? - спросил Вихров.
- Да теперь точно что, - отвечал атаман с прежней усмешкой, припомнил, она была у нас.
- И вести вам давала?
- Давала и вести.
- И вы ей о разбоях рассказывали?
- Рассказывали.
- И ты начальству об том никому не объявляла?
- Не объявляла-с, - отвечала Лизавета.
Вихров все это записал.
- Ну, теперь крепко; смотри, - прибавил он Лизавете, - не раскайся и не попеняй после на нас.
- О, нет-с, сударь, как это возможно! - возразила Лизавета. - Благодарю только покорно!.. Благодарю и вас оченно! - прибавила она уже с некоторым кокетством и атаману.
Тот покачал только головой.
- Баба-то что оно значит, удивительная вещь, право! - проговорил он.
Отпустив затем разбойников и Лизавету, Вихров подошел к окну и невольно начал смотреть, как конвойные, с ружьями под приклад, повели их по площади, наполненной по случаю базара народом. Лизавета шла весело и даже как бы несколько гордо. Атаман был задумчив и только по временам поворачивал то туда, то сюда голову свою к народу. Сарапка шел, потупившись, и ни на кого не смотрел.
