Владимир Орлов - КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК
А потом Здеся Ватсон, писательница Клавдия (у той вышел роман «Оборванки и лыжницы») и Тиша звонить Соломатину перестали.
Соломатину жилось скучно. Иногда ему даже хотелось, чтобы явился Ловчев-Сальвадор и вынудил его предпринять какие-либо действия. Не являлся Сальвадор. Однажды Соломатин столкнулся на Кузнецком Мосту с подполковником Игнатьевым и из короткого разговора понял, что он подполковнику неинтересен, не нужен даже и как свидетель, все, что требовалось следствию выяснено, но главный фигурант, увы, пребывает в неприкосновенности. Да, бывший мелкий фарцовщик Суслопаров возлежал нынче на кучевых облаках. В светской хронике Соломатин наблюдал его рядом с тонюсенькой балериной, украшенной серьгами графини Тутомлиной, изумруды на платиновой подкладке… Соломатин обрадовался бы теперь и будоражному пройдохе Ардальону Полосухину, но пропал куда-то и Полосухин. Будто бы стараясь возобновить к себе интерес Полосухина, Соломатин на манер энкавэдешников тридцать седьмого года устроил в своей квартире обыск-погром в надежде отыскать все же среднекисловскую шкатулку, а в ней - и нечто возможно могущее дать ему чудесные силы. Опять поглядывал при этом на кактус Эдельфию, не подскажет ли тот своими иглами место клада, носил горшок с ним по комнатам, коридору, в туалет его таскал. Ничего не подсказывал подлец, а только пускал в разных помещениях бурые мыльные пузыри. И пузыри эти Соломатину ничего не открыли. Отыскал он лишь собственные грязные носки под диваном, хорошо хоть без дырок, давно пропавшие ножницы, два билета в зоопарк (эти-то откуда?) и малиновые трусы одной из временных (лет пять назад) подруг. Павел Степанович Каморзин давно не спрашивал его о своем презенте, и теперь Соломатин не выдержал и сообщил напарнику о вчерашних изысканиях. Каморзин задумался, переносицу почесал и сказал: «А знаешь, Андрюша, а не выбросил ли ты ее в тот день в ящик с мусором? Настроение у тебя было поганое, ты ворчал и кривился, и когда мы относили бочку за дом, ты что-то швырнул в ящик, так мне показалось. Я тогда не поверил в то, что ты швырнул шкатулку, обиделся бы… Но раз ты все перевернул дома и не нашел, стало быть, так и было… Переулок у нас такой… Вот и сам Сергей Александрович бочку…»
Что касается бочки, то Каморзин, похоже, успокоился. Газ к ним подвели, зажгли и вечную горелку, не у мемориала, правда, не в саду Каморзина, а на углу улицы, оно и к лучшему, пьедестал бочки Павел Степанович восстановил, украсил его временным портретом, посадил рядом еще две березки и клен, а бочка, что бочка, пускай полетает, если у нее есть в этом надобность, укажет на что надо, а потом все равно вернется, куда деваться-то ей. Якобы об этом говорил и сам Сева Альбетов. Павел Степанович, правда, сам не слышал, но ему передавали.
Итак, поиски Соломатиным Ардальона Полосухина из небытия не возвратили. Но может быть, тот с расписками якобы кровью сидел где-нибудь в засаде и ждал часа?…
У меня в ту пору шли занятия со студентами. В Щель я заглядывал редко и редко включал телевизор. Но когда включал, то и дело видел на экране и Севу Альбетова, и маэстро Александра Михайловича Мельникова. Не обязательно в одних и тех же передачах. Оба они имели вид людей благополучных, удачливых, лишенных комплексов и страхов. С чем их хотелось поздравить. Роман Паллад Фрегаты «Похмелье в декабре» к тому времени получил в Москве две премии и был издан в Кельне, естественно, на немецком. На книжной ярмарке вручили премии и издателям: и за изящество оформления, и за полиграфические изюмины, и за возвращение читателей к вечным нравственным смыслам. То есть никакой сверхзадачи в общениях со мной у Мельникова уже (или пока) не было, а потому и пересекались мы с ним теперь редко. Видимо, и по поводу летоисчислений применительно к своему Фамильному Древу он все решил и не обращался более ко мне за советами. И все же я полагал, что они с девой Иоанной вряд ли могли удовольствоваться подвигами в Щели во время памятных (мне) сотрясений, и от них еще следует ожидать сюрпризов. Альбетов же витийствовал нынче и на ТВ, и на радио, и приходилось сомневаться в утверждении Мельникова, будто бы Альбетов затрудняется в подборе конгениальных слов для выражения своих мыслей и знаний. В разных ток-шоу он с охотой вступал в полемики, в частности, и с фактурной детектив-дамой, охавшей некогда в связи с Емелей на печи, но не поводу этих самых Емель и щук, а на тему, скажем, стоит ли возобновлять в России гусиные бои и допускать в соревнованиях лапчатых гаремы гусаков в качестве поддержки. Или возможен ли борщ без свеклы и если возможен, то чем вернее по вкусу и калориям заменить ее, не гороховым ли бульоном. Ну и так далее. А вот про отсутствие дома номер три по Камергерскому переулку, про керосиновую бочку, про свое приплытие в Охотск на спине и в чреве кита Альбетов слов не произносил. И даже когда особо наглые ведущие задавали ему бестактные вопросы, великий запаховед и ученый или отшучивался, или говорил: «Всему свое время. А пока в интересах расследования Государственной комиссии выяснения отсутствия помолчим. Там собраны серьезные эксперты, и они перепроверят…». Стало быть, комиссия все еще работала, а ее серьезные эксперты перепроверяли, надо полагать, уже известное Альбетову или открытое им. При этом охотский кит тоже становился чуть ли не членом Государственной комиссии. Ни в каких дискуссиях астрологов или ясновидящих Альбетов не участвовал, а давать прогнозы с возмущением отказывался. Зато с удовольствием рассказывал о платьях фрейлин и исторических дам из его коллекции, чем каждое из них пахнет, и о каких любовных казусах или беспутствах эти запахи сообщают, слышали мы от него и байки об антикварных приключениях, в частности, о давнем приобретении в Париже графиней Тутомлиной изумрудных сережек, будто бы пропавших, но обнаруженных на днях им, Альбетовым, в запасниках музея городских Фонарей и Столбов в Армянском переулке. Желтые газеты уверяли людей с испорченными нравами в том, что у Альбетова в Москве три антикварных магазина, правда, с подставными хозяевами, и в них случаются подделки. Альбетов справедливо, с горечью и брезгливостью отметал эти наветы, напоминая о том, что в его профессии и даре нет места для корысти.
По вечерам, коли было время, в Камергерский я все же заходил. Открывал Дверь и в Щель. Естественно, сталкивался и с Василием Фонаревым. Однажды он шел по брусчатке прогулочным шагом и нес на плече велосипедную шину. При этом и говорил что-то.
– С кем это вы разговариваете, Василий? - поинтересовался я.
– А вот с этим, - и Васек ткнул пальцем в велосипедную шину, - с гуманоидом гребаным. Впрочем, и с пловцом тоже.
– Вы полагаете, что это гуманоид? - засомневался я.
– А кто же! - воскликнул водила-бомбила. - По морде видно. И по ниппелю. Один из тех, что в форточку и сразу к стерве-полковнику. А потом отряхиваются. Раньше долго не задерживались. А теперь у нас пригрелись. И обратно не хотят. У них там то ли дефолт, то ли извержение, то ли вся жидкость замерзает. А у нас с жидкостями все в порядке. Касимовской нажираются. Ну и прочими. Но требуют прогулок. Вот и выгуливаю по одному. По очереди. На, погуляй сам.
И Васек опустил шину на мостовую Камергерского. Теперь я увидел, что шина эта подходит скорее к детскому велосипеду, нежели к взрослому. Впрочем, ниппель (или что там?) был у гуманоида здоровенный. Шина никуда не покатилась и не упала, а постояла у ног Фонарева (нынче тот был в носках и кожаной обуви), а потом стала вздрагивать (отряхиваться, что ли?), подпрыгивать и с фигурами, с коленцами - я бы сказал, объезжать нас с Фонаревым по кругу.
– Во! Радость выражает! - разулыбался Фонарев. - И цивилизация у них отсталая, а на благодарность способен. Вот и ниппель сейчас раздует.
И действительно, ниппель велосипедной шины увеличился и стал колыхаться.
– Во! Гуманоид гребаный! - радовался теперь и сам Васек Фонарев, будто бы воспитаннику, прежде безнадежному, а нынче, наконец, сумевшему проявить полученную от Васька выучку.
– А отчего вы считаете, - осторожно спросил я, - что цивилизация у них… у этих… отсталая?
– А какая же? - сказал Фонарев. - Если бы не была отсталая, залетали бы они в форточку к такой уродине, как моя стерва? Небось, развитые-то залетали бы в форточку к Олёне, которая Павлыш…
Сейчас же Васек замолк, принялся оглядываться по сторонам. Потом сказал, как бы успокаивая самого себя:
– А с Олёной-то дело закрыто. Всё, мол, выяснили. Мол, шишка какая-то там замешена. Потому и закрыто. А ты, гуманоид, гуляй, гуляй, попрыгивай, весна ведь… Хотя, может, у вас и весен нет…
– А как вы с ним общаетесь?
– И так. И по телефону. По мобиле, - сказал Фонарев. - Даже и номер называть не надо. Я ему в телефон говорю, а он мне ответы пишет.
– На русском?
– На каком же еще? Какой он еще другой язык может знать? Не китайский же. Хотя вру. Кумекает и по-татарски. У нас в Касимове татар много.
