Иван Гончаров - Обрыв
XII
В полуразвалившейся беседке ждал Марк. На столе лежало ружье и фуражка. Сам он ходил взад и вперед по нескольким уцелевшим доскам. Когда он ступал на один конец доски, другой привскакивал и падал со стуком.
— О, чертова музыка! — с досадой на этот стук сказал он и сел на одну из скамей близ стола, положил локти на стол и впустил обе руки в густые волосы.
Он курил папироску за папироской. Зажигая спичку, он освещал себя. Он был бледен и казался взволнованным или озлобленным.
После каждого выстрела он прислушивался несколько минут, потом шел по тропинке, приглядываясь к кустам, по-видимому, ожидая Веру. И когда ожидания его не сбывались, он возвращался в беседку и начинал ходить под «чертову музыку», опять бросался на скамью, впуская пальцы в волосы, или ложился на одну из скамей, кладя, по-американски, ноги на стол.
После третьего выстрела он прислушался минут семь, но не слыша ничего, до того нахмурился, что на минуту как будто постарел, медленно взял ружье и нехотя пошел по дорожке, по-видимому, с намерением уйти, но замедлял, однако, шаг, точно затрудняясь идти в темноте. Наконец пошел решительным шагом — и вдруг столкнулся с Верой.
Она остановилась и приложила руку к сердцу, с трудом переводя дух.
Он взял ее за руку — и в ней тревога мгновенно стихла. Она старалась только отдышаться от скорой ходьбы и от борьбы с Райским, а он, казалось, не мог одолеть в себе сильно охватившего его чувства — радости исполнившегося ожидания.
— Еще недавно, Вера, вы были так аккуратны: мне не приходилось тратить пороху на три выстрела… — сказал он.
— Упрек — вместо радости! — отвечала она, вырывая у него руку.
— Это я — так только, чтоб начать разговор; а сам одурел совсем от счастья, как Райский…
— Не похоже! Если б было так, мы не виделись бы украдкой, в обрыве… Боже мой!
Она перевела дух.
— А сидели бы рядком там у бабушки, за чайным столом, и ждали бы, когда нас обвенчают!
— Так что же?
— Что напрасно мечтать о том, что невозможно! Ведь бабушка не отдала бы за меня…
— Отдала бы: она сделает, что я хочу. У вас только это препятствие?
— Мы опять заводим эту нескончаемую полемику, Вера! Мы сошлись в последний раз сегодня — вы сами говорите. Надо же кончить как-нибудь эту томительную пытку и сойти с горячих угольев!
— Да, в последний раз… Я клятву дала, что больше здесь никогда не буду!
— Стало быть, время дорого. Мы разойдемся навсегда, если… глупость, то есть бабушкины убеждения, разведут нас. Я уеду через неделю: разрешение получено, вы знаете. Или уж сойдемся и не разойдемся больше…
— Никогда? — тихо спросила она.
Он сделал движение нетерпения.
— Никогда! — повторил он с досадой, — какая ложь в этих словах: «никогда», «всегда»!.. Конечно «никогда»: год, может быть, два… три… Разве это не — «никогда»? Вы хотите бессрочного чувства? Да разве оно есть? Вы пересчитайте всех ваших голубей и голубок: ведь никто бессрочно не любит. Загляните в их гнезда — что там? Сделают свое дело, выведут детей, а потом воротят носы в разные стороны. А только от тупоумия сидят вместе…
— Довольно, Марк, я тоже утомлена этой теорией о любви на срок! — с нетерпением перебила она. — Я очень несчастлива: у меня не одна эта туча на душе — разлука с вами! Вот уж год я скрытничаю с бабушкой — и это убивает меня, и ее еще больше: я вижу это. Я думала, что на днях эта пытка кончится: сегодня-завтра, мы наконец выскажемся вполне: искренно объявим друг другу свои мысли, надежды, цели… и…
— Что потом? — спросил он, слушая внимательно.
— Потом я пойду к бабушке и скажу ей: вот кого я выбрала… на всю жизнь. Но… кажется… этого не будет… мы напрасно видимся сегодня: мы должны разойтись! — с глубоким унынием, шепотом досказала она и поникла головой.
— Да, если воображать себя ангелами, то, конечно, вы правы, Вера: тогда — на всю жизнь. Вон и этот седой мечтатель, Райский, думает, что женщины созданы для какой-то высшей цели…
— Для семьи созданы они прежде всего. Не ангелы, пусть так — но и не звери! Я не волчица, а женщина!
— Ну пусть для семьи: что же? В чем тут помеха нам? Надо кормить и воспитать детей? Это уже не любовь, а особая забота, дело нянек, старых баб! Вы хотите драпировки: все эти чувства, симпатии и прочее — только драпировка, те листья, которыми, говорят, прикрывались люди еще в раю…
— Да, люди! — сказала она.
Он усмехнулся и пожал плечами.
— Пусть драпировка, — продолжала Вера, — но ведь и она, по вашему же учению, дана природой, а вы хотите ее снять. Если так, зачем вы упорно привязались ко мне, говорите, что любите, — вон изменились, похудели?.. Не всё ли вам равно, с вашими понятиями о любви, найти себе подругу там в слободе или за Волгой в деревне? Что заставляет вас ходить целый год сюда, под гору?
Он нахмурился.
— Видите свою ошибку, Вера: «с понятиями о любви», говорите вы, а дело в том, что любовь не понятие, а влечение, потребность, оттого она большею частию и слепа. Но я привязан к вам не слепо. Ваша красота, и довольно редкая, — в этом Райский прав — да ум, да свобода понятий — и держат меня в плену долее, нежели со всякой другой!
— Очень лестно! — сказала она тихо.
— Эти «понятия» вас губят, Вера. Не будь их, мы сошлись бы давно и были бы оба счастливы…
— На время, а потом — явится новое увлечение, уступить ему — и так далее?..
Он пожал плечами.
— Не мы виноваты в этом, а природа! И хорошо сделала. Иначе, если останавливаться над всеми явлениями жизни подолгу, — значит надевать путы на ноги… значит жить «понятиями»… Природу не переделаешь!
— Понятия эти — правила! — доказывала она. — У природы есть свои законы, вы же учили: а у людей правила!
— Вот где мертвечина и есть, что из природного влечения делают правила и сковывают себя по рукам и ногам. Любовь — счастье, данное человеку природой… Это мое мнение…
— Счастье это ведет за собой долг, — сказала она, встав со скамьи, — это мое мнение…
— Это выдумка, сочинение, Вера, поймите хаос ваших «правил» и «понятий»! Забудьте эти «долги» и согласитесь, что любовь прежде всего — влечение… иногда неодолимое…
Он тоже встал и обнял ее за талию.
— Так ли? С этим трудно не согласиться, упрямая… красавица, умница!.. — нежно шептал он.
Она тихо освободила талию от его рук.
— А то выдумали — «долг»!
— Долг, — повторила она настойчиво, — за отданные друг другу лучшие годы счастья платить взаимно остальную жизнь.
— Чем это — позвольте спросить? Варить суп, ходить друг за другом, сидеть с глазу на глаз, притворяться, вянуть на «правилах» да на «долге» около какой-нибудь щедушной, слабонервной подруги или разбитого параличом старика, когда силы у одного еще крепки, жизнь зовет, тянет дальше!.. Так, что ли?
— Да — удержаться, не смотреть туда, куда «тянет»! Тогда не надо будет и притворяться, а просто воздерживаться, «как от рюмки», говорит бабушка, и это правда… Так я понимаю счастье и так желаю его!
— Ну, дело плохо, когда дошло до цитат бабушкиной мудрости. Вы похвастайтесь ей: скажите, как крепки ее правила в вас…
— Нечем хвастаться! — уныло говорила она, — да, сегодня, отсюда, я пойду к ней и… «похвастаюсь»!
— Что же вы ей скажете?
— Всё, что было здесь… чего она не знает…
Она села на скамью и, облокотившись на стол, склонила лицо на руки и задумалась.
— Зачем? — спросил он.
— Вы не поймете зачем, потому что не допускаете долга… А я давно в долгу перед ней…
— Всё это мораль, подергивающая жизнь плесенью, скукой!.. Вера, Вера — не любите вы, не умеете любить…
Она вдруг подошла к нему и с упреком взглянула ему в лицо.
— Не говорите этого, Марк, если не хотите привести меня в отчаяние! Я сочту это притворством, желанием увлечь меня без любви, обмануть…
И он встал со скамьи.
— Не говорите и вы этого, Вера. Не стал бы я тут слушать и читать лекции о любви! И если б хотел обмануть, то обманул бы давно — стало быть, не могу…
— Боже мой! Из чего вы бьетесь, Марк? Как уродуете свою жизнь! — сказала она, всплеснув руками.
— Послушайте, Вера, оставим спор. Вашими устами говорит та же бабушка, только, конечно, иначе, другим языком. Всё это годилось прежде, а теперь потекла другая жизнь, где не авторитеты, не заученные понятия, а правда пробивается наружу…
— Правда — где она? скажите наконец!.. Не позади ли нас? Чего вы ищете?
— Счастья! я вас люблю! Зачем вы томите меня, зачем боретесь со мной и с собой и делаете две жертвы?
Она пожала плечами.
— Странные упреки! Поглядите на меня хорошенько — мы несколько дней не виделись: какова я? — сказала она.
— Я вижу, что вы страдаете, и тем это нелепее! Теперь и я спрошу: зачем вы ходили и ходите сюда?
