Учебный плац - Зигфрид Ленц
Обещание, я точно помню, что он взял с меня обещание как-нибудь сходить с ним к выгону, он хотел мне там кое-что доказать, хотел продемонстрировать мне, как легко подружиться с конем, если только правильно к нему подойти и установить с ним добрые отношения, он жалел меня, он хотел примирить меня с лошадьми. Его Браво, считал он, само дружелюбие.
— Поверь мне, Бруно, стоит вам как следует обнюхать друг друга, и ты не сегодня завтра на него сядешь, — вот что он сказал, а я так удивился, что ничего ему не возразил.
И еще он сказал:
— Тебе надо стряхнуть с себя какой-то груз, Бруно, и ты наверняка сможешь, если решишься на это испытание.
Надо же, именно он предложил мне себя в помощь, и, прежде чем он ушел, мне пришлось пообещать ему, что я пойду с ним как-нибудь в выходной к выгону.
С тех пор как лошади паслись на новом выгоне, я не ходил ни в Датский лесок, ни к Большому пруду, чаще всего я ходил к Холле, сидел там на досках, служивших мостками, наблюдал за цаплями и чибисами, иной раз опускал в воду свою самодельную удочку, вытаскивая маленьких лещей, угрей толщиной с палец, но никогда не выудил ни одной щуки. Осторожно снимал я небольших рыбок с крючка, минуту-другую смотрел, как они трепыхаются, и бросал их обратно в Холле.
Но однажды я все-таки пошел к выгону, сделал я это ради тебя, Ина; ты попросила меня, и потому я рыскал там, искал детей, они почти целый день не показывались, твой Тим и твой Тобиас, мои мучители. Если надо было кого-нибудь найти, ты всегда сразу же приходила ко мне, и почти всегда я мог избавить тебя от тревоги, иной раз ты просто поражалась, как я быстро находил того, кто на какое-то время исчезал. Никто не знает, что у меня на эти случаи есть собственный метод: мне надо знать, в каком настроении был человек, когда он ушел, — стало быть, был ли он всем доволен или взволнован, в отчаянии или преследовал какую-то особую цель, — потом я уясняю себе, какая была погода, потому что в дождь человек принимает совсем иные решения, чем при ясном небе, после чего спрашиваю себя, что сделал бы я сам, и отправляюсь искать и чаще всего разыскиваю того, кого следует отыскать. Раз ты сказала мне, что дети взяли с собой рогатку, я догадался, что они собрались в Датский лесок, к бесчисленным стаям вяхирей, разделаться с которыми не в силах был даже шеф со своим ружьем, хотя он приволакивал их целыми связками, на куске проволоки.
Я решил захватить ребят врасплох, напугать, потому не окликнул их по именам, а прокрался под защитой ольховых зарослей мимо Большого пруда; маленькие охотники меня не обнаружили, зато заприметили оба коня, они перестали покусывать друг друга за холки и гонять друг друга, а, навострив уши, стали следить только за мной. Как были они возбуждены, в каком были они скверном расположении; сразу видно было, что их что-то взбудоражило, но я тем не менее не отказался от своего плана: быстро пролезть меж натянутых проволок и промчаться по узкой части выгона к Датскому леску. Когда из кроны старейшего дуба вспорхнула стая вяхирей и, хлопая крыльями, закружила надо мной, я понял, куда мне надо бежать, в мгновение ока протиснулся между проволок и, помчавшись, крутил на бегу деревянным брусом, который подобрал на берегу пруда.
Вороной подал знак, Мистраль; он заржал и припустил во всю прыть, галопом понесся прямо на меня, потянув за собой рыжака, который его тут же нагнал и держался рядом; какие скачки, какой поистине грозовой шквал, как набухали и перекатывались их мускулы, я понял, что не добегу до Датского леска, что надо вернуться, и швырнул свой брус им под ноги, а сам помчался к ограде. Конечно же, они друг друга подстегивали, их тяжеленные тела летели, вытянувшись над землей, словно их несла ярость и дух соперничества, но я достиг проволоки раньше, всего на единый миг раньше. И тут какая-то сила бросила меня на столб в ограде, да так, что у меня потемнело в глазах. А потом проволока взвизгнула, с треском лопнула, и за мной раздалось жуткое ржанье. А потом на меня наехала какая-то тяжесть и придавила к земле, какой-то сверхтяжеленный груз навалился на мои ноги, накрепко прижав меня. Резкая боль меж ребер. У самых моих глаз шкура рыжака, который и не лежал, не стоял, а, чуть вытянув задние и передние ноги, лежал на земле. Я чувствовал, что груз на мне — дышит, каждый раз улавливал, как Браво, собрав все силы, пытается подняться, бьет копытами, приподнимается, пытается обрести устойчивость, но вновь и вновь валится на колени и опрокидывается, оттого что нога его не держит, правая передняя нога. У поваленной ограды, но послушно оставаясь на выгоне, стоял вороной, он не переступил границы, он стоял, вытягивал шею, принюхивался, все снова и снова вскидывая голову.
Дети меня нашли, я уже слышал их голоса на выгоне, слышал ясно, как они похлопывали Мистраля, потом они подошли ко мне и никак не могли понять, что случилось со мной. Браво не поднялся, хотя они ободряли его, похлопывали его по крупу, им не удалось и меня из-под него вытащить, тогда они убежали, не сказав мне, что собираются делать, сказали только:
— Мы скоро вернемся.
Я не двигался, а конь, казалось, вообще меня не замечал, он ни единого раза не повернул ко мне головы, он весь дрожал, когда опять валился на колени и опрокидывался на меня, и опять покорно ждал.
Нильс Лаурицен — это он вытащил меня, он появился как-то внезапно и тотчас понял, что произошло, по его команде Браво шевельнулся, но потерял равновесие и остался лежать на боку, зато я освободился, Нильс Лаурицен меня вытащил и сунул под голову отслужившую вершу. Ощупав и успокоив меня, он осмотрел переднюю ногу пострадавшего коня, вздохнул и сказал про себя:
— Боже мой. — И еще раз: — Боже мой.
После чего пошел по краю выгона, изучая следы, выстукивая землю, и внезапно почти по самый локоть погрузил руку в землю: Нильс Лаурицен нашел яму, нору крота, в которую Браво попал передней ногой, когда хотел притормозить свой неистовый бег.
— Вот так это было, Бруно, так, должно быть, это и случилось, он
