Молчание Шахерезады - Дефне Суман
– Можно, пожалуйста, мне тоже сигарету?
– Ах да, конечно. Прошу прощения, я должен был сразу предложить. Как-то не подумал. Прошу. Вы так молодо выглядите…
Так значит, женщины в Смирне не стесняются курить при незнакомых мужчинах.
Эдит махнула рукой, принимая извинения, вынула из кармана мундштук из слоновой кости, вставила сигарету и, не дожидаясь помощи адвоката, зажгла ее отцовской зажигалкой. С нетерпением затянувшись, она прикрыла глаза.
– Мадемуазель Ламарк, дело тут непростое. Я предпочел бы, чтобы вы узнали об этом от кого-то другого, например от матери.
Складка между ее бровей стала еще глубже.
– Так давайте позовем ее?
– Нет-нет, в этом нет никакой необходимости.
Адвокат протянул Эдит папку из зеленого картона, которую все это время держал в руках, а сам встал и, прихрамывая, подошел к окну. Положив одну руку в карман, он смотрел на турка-управляющего, который разговаривал с садовником возле беседки.
– Эти бумаги?..
Он обернулся. Бросив окурок в камин, подошел и, сцепив руки, остановился перед Эдит.
– Дело в том, мадемуазель Ламарк, что мой ныне покойный доверитель Николас Димос, то есть человек, завещавший вам этот дом… Он… Как бы вам сказать? Он полагает… точнее, полагал – месье Димос не так давно покинул нас, пусть земля ему будет пухом. Хм-хм, по правде говоря, слово «полагал» в данном случае не очень подходит – вернее будет сказать, что он в этом совершенно не сомневался. И я сейчас собственнолично убедился, что доверитель мой все-таки прав.
Девушка смотрела на него широко распахнутыми глазами, а пальцы с обгрызенными ногтями глубже впивались в обивку кресла. Вздохнув, адвокат поднял голову:
– Мадемуазель Ламарк, я прибыл сюда, чтобы сообщить вам, что вашим настоящим отцом является мой доверитель Николас Димос.
Первые годы в Смирне
Еще только занималась заря, когда Авинаш проснулся. В мечети Мумйакмаз, находившейся по соседству с постоялым двором, где он жил, муэдзин читал азан, призывая к молитве. Всю ночь хором выли собаки, но это не помешало Авинашу хорошенько выспаться. Раскинувшись на тонком соломенном матрасе, он слушал с закрытыми глазами, как в утреннем воздухе раздается приятный, выразительный голос.
С муэдзином, звали которого Нури, он познакомился как-то по пути на рынок. Это был молодой мужчина со светлой кожей и тонкими чертами лица, отличавшийся добрым нравом. В ходе бесед Авинаш выяснил, что тот регулярно ходит в обитель дервишей Мевлеви, и даже однажды по его приглашению сам попал туда на музыкальную церемонию. В тот вечер он узнал, что молодой муэдзин еще и мастерски играет на нэе. В звуке дыхания, выходившего из его тростниковой флейты, слышались тайны Вселенной. На глаза Авинаша набежали слезы, и он вспомнил слова своего деда: «Самую непосредственную связь между Творцом и его рабами созидает музыка». Помимо музыки в тот вечер еще одним развлечением был ракы, анисовая водка. Именно этому больше всего удивился Максимилиан Ллойд, его начальник в консульстве, который назвал большим успехом, что Авинашу удалось проникнуть в этот орден. Авинаш же вспоминал тот вечер не как профессиональный успех, а как духовный опыт, преисполнивший его любви к музыке и Творцу.
Азан закончился, и он поднялся. Скатал соломенный матрас и положил к стене. Без матраса комната его выглядела точно так же, как в самый первый день приезда, – пустая, точно келья монаха. А жил он здесь между тем уже больше года.
В тот же самый вечер, когда он прибыл в Смирну, его слуга Рави сразу нашел ему паренька по имени Селим, чтобы тот выполнял разные мелкие поручения, – Селим и предложил остановиться на этом постоялом дворе. Паренек он был смышленый, и Авинашу полюбился еще в самую первую их встречу в порту. Селим был сыном выходца с Крита, поэтому говорил и по-турецки, и по-гречески, что пришлось очень кстати. Сам он утверждал, что ему восемнадцать (Авинаш не дал бы и пятнадцати), что скоро пойдет служить, а после возвращения домой возьмет в жены девушку по имени Зейно, живущую недалеко от мечети Хатуние.
Пока Рави занимался сундуками, которые благодаря взятке служащего английского консульства пропустили без лишних проверок, Селим вмиг рассказал, как тут в порту все устроено. Вдоль широкой набережной сплошь стояли всевозможные конторы, в том числе новостные, и таможенные склады. А подальше располагались лавки и отели в европейском стиле – возможно, такой почтенный господин, как Авинаш, непременно захочет остановиться в одном из них?
Пока паренек рассказывал, Авинаш увлеченно рассматривал все вокруг: уличных торговцев с их повозками, лотками и корзинами; верблюдов, спокойно ждущих среди нагроможденных в пыли мешков, кожаных свертков, бочек, ящиков, тюков шерсти, груд поленьев и железа; носильщиков в коротких шароварах, пестрых жилетках и с фесками на головах. Порт Смирны жил как огромный организм, где люди с самым разным цветом кожи, а вместе с ними все животные и все предметы нематериальные дышали вместе в такт. Гудели пароходы, лаяли собаки, крики лодочников смешивались с бранью носильщиков. А тут еще и конный трамвай! Вагоновожатый звонил в свисавший с крыши колокол, прокладывая трамваю дорогу среди всей этой суеты, а лошади, тянувшие огромный вагон, беспрестанно качали головами, как будто выражая свое неудовольствие препятствиями на пути.
Добравшись на однолошадной повозке до торгового двора «Йемишчизаде», они оставили сундуки в конторе, которая была выделена Авинашу для его коммерческого предприятия, заперли дверь и пошли вслед за Селимом к постоялому двору, который оказался местом чистым и спокойным, с прямоугольным внутренним двориком в тени фиговых и лимонных деревьев. Селим сначала ни в какую не хотел их туда вести: настаивал, чтобы они остановились в одном из отелей на набережной Кордон, устроенных на европейский лад, или в каком-нибудь из деловых домов на рынке Кемералты, переделанных в гостиницы, или уж, на крайний случай, в одном из новых отелей, расположенных в бывших особняках богачей между районами Тилькилик и Басмане. Возможно, владельцы этих заведении что-то ему платили за приведенных гостей. Но Авинаш твердил: нужен обычный постоялый двор, поэтому в итоге Селим, поникнув плечами, привел их в местечко под названием «Мензильхане» в начале улицы Кечеджилер-Иокушу.
Это было именно то, о чем мечтал Авинаш. Суеты, что царила на узких улочках, по которым они проезжали, в этом квартале не было и следа, а
