Мальчик из контейнера - Виталий Кирпиченко
Во время танцев к Кире подошел парень-весельчак, только был он почему-то более смущен, чем весел.
— Ты уезжаешь из Липецка? — спросил он Киру.
— Наверное. Не знаю пока, — ответила она, и как-то по-особому посмотрела на паренька. — А ты?
— Тоже пока не знаю.
— У меня мама не совсем здорова, — сказала Кира.
— У меня мамы совсем нет.
— Я знаю. Ты из интерната.
— Да, оттуда. Теперь надо где-то работать. Работать и учиться.
— В вечернем или заочном?
— На заочном, наверное, проще.
— Жить есть где?
— Обещают комнату в общежитии, потом, как освободиться какая-нибудь квартира, сказали, переведут.
— В общежитии не очень хорошо, говорят, жить.
— Многое зависит от самого. Опыт выживания имею, — усмехнулся, — не пропаду.
— У меня тоже есть такой опыт, — вдруг, совсем того не желая, открыла свою тайну Кира.
— Какой? — не понял юноша.
— Я до трех лет была в детдоме.
— А где родители?
Танец закончился, пары разошлись. Юноша поглядел на Киру какими-то необыкновенными глазами, в них, кроме откровения, была нескрываемая радость. Был еще один у них танец, в конце которого Гриша, так звали юношу, передал Кире записку с номером его телефона.
Колю пригласила на танец Адель. Она училась в параллельном классе, и часто они встречались в коридорах школы как старинные друзья. Адель занималась в хореографическом кружке, успех ее был сногсшибательный, все ей пророчили звездную жизнь. К ее чести, очевидно, в том заслуга воспитателей детдома, она не задирала нос. Но дистанцию держала. Недолюбливала «домашних», это если мягко сказать. Считала их изнеженными слюнтяями. Друзей и подруг среди маменькиных деток не имела, а желающих к ней приблизиться, отшивала просто — уходила, не дослушав и половины их банальной истории.
— Ну что, Кока-Кола, пришла пора и нам расставаться? — сказала Адель улыбаясь. Улыбка была не прежняя, а какая-то вымученная, наигранная.
— Да, Адель, се ля ви! Никуда не денешься! — попытался так же в игривой шутке скрыть свое волнение Коля.
— Ты не передумал? Там же опасно.
— Где ее нет, этой опасности. Каждому из нас может свалиться кирпич на голову, но мы же не ходим с подушками на голове. Я верю в судьбу. В моей судьбе нет на крыше кирпича, поджидающего меня.
— Хорошо, если бы так оно и было, — согласилась Адель, и спросила: — Куда собирается поступать Кира?
— Во все ВУЗы мира, — улыбнулся Коля. — Видел ее, читающей объявление педагогического. Но с таким же успехом она могла читать и из технического нашего.
В конце бала Коля, прощаясь с Адель, попросил ее приходить к ним в гости.
— Мама вас всех часто вспоминает, — сказал он, чтобы усилить значение приглашения.
— Спасибо! — поблагодарила Адель, и спросила, когда Коле уезжать в Армавир. — Обязательно зайду, — заверила она, чмокнув, прощаясь, его в щеку. — Привет маме Вале передавай!
Мама Валя ушла почти сразу же после торжественного часа. Она поздравила, не показав слез, своих детей и Адель с окончанием школы и вступлением в большую жизнь. Ушла незаметно для детей, которые вдруг стали совершенно другими, они скачком повзрослели. И родители для них в одно мгновение превратились не в наставников, а в равных, с кем можно и поспорить, отстаивая свою точку зрения. И это справедливо. Взрослые выработали свои правила жизни, определили принципы и нравственные убеждения, и считают, что имеют право заставить следовать этим принципам и правилам своих детей. Дети, вкусив чего-то нового из других миров, считают старшее поколение изрядно устаревшим в своих правилах, порой даже смешным, и отстаивают свое право на иную жизнь.
— Да, конечно, — говорят родители своим строптивым детям, — вы умные, мы дураки! Только когда жареный петух клюнет, то прибежите к дуракам просить помощи!
— Не прибежим! — заверяли дети.
Валентина Ивановна шла по темной улице и ворошила в памяти прожитые годы. То она видит себя в белом платьице на выпускном вечере, видит, словно наяву, своих школьных друзей. Какие они все родные и хорошие! Вот Гоша Сергеев. Чуб ершиком, но ершик совсем не колючий, а мягкий. И характер у Гоши мягкий. Улыбка никогда не сходила с его губ, а чему было радоваться! Отец погиб на войне, у матери остались два сына, одному пять лет, второму — восемь. Дальний хутор, брошен, казалось, чтобы проверить, выживут ли люди без еды и тепла. Выжили! Хотелось пожелать Гоше хорошую жену, которая бы с ним в огонь и в воду, чтоб дорожила его верностью, оберегала его от злых людей. Он нуждался в защите.
Илюша Седов. Тоже добряк! Любил смеяться, и смеялся над каждой, порой совсем не смешной, шуткой. Валентина Ивановна улыбнулась, воскресив в памяти заливистый, с подвыванием, смех Илюши. Анатолий Жарков. Постарше всех был на два-три года, и этих лет ему доставало, чтобы смотреть на расшалившуюся ребятню с презрением. Где он теперь, чем занимается? Наверное, какой-нибудь партийный чиновник, не меньше. Ваня Седышев, прекрасный парень! И девчонки наши просто заглядение! Одеты Бог знает во что, а красавицы! Какие они хозяюшки и работницы я уж и не говорю!
«Что это они у меня все хорошие такие, хоть на божничку! — задала себе вопрос Валентина Ивановна, и тут же ответила: — Они такие и были на самом деле! Без прикрас! Время делало нас такими. Тяжелое, суровое время сплачивало нас, а не разъединяло!»
Улица безлюдная. Вечер тихий и теплый. Ветерок с реки вдруг примчится, шаловливо поцелует и умчится искать еще кого-то, чтобы и с ним сыграть такую же шутку.
«У меня было белое атласное платье с рукавами-фонариками, белые носочки и туфельки на полукаблучке. На все это мы с мамой откладывали по рублю больше года. Бедная мама! Она проходила всю жизнь в кирзовых мужицких сапогах, в ватной телогрейке и платке. Выходная одежда: платье из ситца, на ноги черные туфли со шнурками, какое-то дикое пальтишко мрачного вида. И никогда я не видела ее злой и сердитой! Видела убитой горем, но только не с убитой душой! Мама, мама, как я жалею тебя! Как понимаю теперь! Как я виновата перед тобой! За что, не знаю, но виновата! Прости, если можешь!»
Валентина Ивановна почувствовала, как по щекам поползли слезы.
«Ну, вот, только этого не хватало!» — упрекнула она себя, не зная за что.
Адель пришла через день. Ее было не узнать. Это была уже не школьница, а совсем взрослая девушка. Коля, открыв дверь, увидел Адель и остался с открытым от изумления ртом. Часто моргая, он силился побороть в себе изумление и
