Ключ от пианино - Елена Девос
Про лягушку все помнят, но пить очень хочется. До экзамена 10 минут. «Ну как, боишься?» − «Да не знаю, так как-то. Руки только потеют, блин». − «Пойдем, натрем мелом».
Вижу тугие русые косы одной, пушистую, иссиня-черную голову другой пианистки, их одинаковые синие плиссированные юбки, белые колготки и шершавую, великолепную штукатурку белой и грустной, как Пьеро, стены, которую мы терли своими влажными ладонями под лестницей около входа – напрасно, конечно. Косы завалили свой этюд и расплакались, я сыграла так себе. Только брюнеточка сдала блестяще. Мы с ней с шести лет ходили вместе "мучиться на сольфеджию", как, вздыхая, говорила баба Вера, где быстро надо было вертеть и транспонировать туда-сюда гармонию, причем никто не списывал – это считалось ниже достоинства музыканта, и все почему-то в это верили. Там нас научили правильно подбирать и элементарно аранжировать аккомпанемент – редкие, обожаемые уроки, потому что к ним готовиться, конечно, не надо было. Но самым удивительным занятием оставались все-таки музыкальные диктанты. Мы писали их в таком количестве, что я завела для этого отдельную нотную тетрадь, которую наш преподаватель, черноглазая фея Альфия Рудольфовна, посоветовала мне назвать «Тихий ужас».
− Пишите, девочки, записывайте музыку постоянно, где бы вы ни были, – повторяла она, как заклинание, − тре-ни-руй-тесь! Скоро экзамены. Скоро, скоро, Лутарина. Вот увидите, весна придет − оглянуться не успеете.
Волосы у нее были такие седые, что казались голубыми.
Чтобы расшевелить, как она выразилась, наши глупые красные уши, Альфия учила нас воспроизводить на бумаге любую мелодию по памяти – просто мелодию, которая пришла в голову. Ощущение было несравненное, долго ковырялись мы в секундах и септимах таких шедевров как «Я встретил вас» и «Миллион алых роз», но все-таки в середине четвертого диктанта ученик начинал испытывать некий волшебный угар и, как удовлетворенно замечала Альфия, по глазам было ясно, что в голове что-то происходит.
− Давайте еще, − ободряла она. – Я выйду к Татьяне Дмитриевне, а вы продолжайте. Только чтобы и-де-аль-на-я тишина. А потом каждый проиграет, что написал.
И мы писали, стирали и снова писали, высунув языки, и это было похоже на то, как если бы божественные слова «Поздно. Полночь. Нет огня…» выводила корявыми буквами на заборе безграмотная рука.
Да, нет огня, позолоченная осень, острые ножницы северного ветра в октябре, оранжевые цветы на площади. Брюнеточка, свежеостриженная, в густой фиалковой ауре материнского «Сигнатюра», просит меня одолжить ей кожаную юбку на дискотеку в Доме культуры – бум-бум-бум, давай меняться шмотками, а я тебе дам такое платье − папка из рейса привез, – закачаешься.
Она живет через дорогу, в ее комнате задернуты полосатые шторы, еще сильней пахнет фиалкой из открытого шкафа, и я действительно вижу головокружительную лазурь, люрекс и перышки. Я в полном восторге, я не знала, что это вообще возможно –меняться шмотками, надо же, как весело! Мы натягиваем все это дело у нее дома, чиркаем по губам одной на двоих морковной помадой и устремляемся судьбе навстречу – бум-бум-бум. Она сообщает мне, что целовалась с одним парнем, его зовут Азамат, он меняет подружек, как перчатки, но все равно, он – ее любовь навсегда. Она уже серьезно решила, что родит от него ребенка, даже недавно присмотрела распашоночку и ленту, чтоб одеяльце перевязать… ну, не сейчас, чего ты рот раскрыла, через пару лет, конечно. А у него пока другая, самая красивая девка из соседней школы, вон, видишь – и я робко смотрю туда, куда дернулся ее задрожавший подбородок и вижу, да, у него другая, они танцуют медленный танец, у нее огромная медная коса, подколотая над кружевным воротничком и сережки кольцами, а лица не увидать, она буквально утопила его в сером ласковом плече Азамата – и мне пока еще неизвестно, любили его родители Лермонтова или просто следовали семейным традициям, но и Бэла, и Казбич, и шелковые ресницы, и мерцающая сирень его удлиненных глаз – все это вспыхивает мгновенно в славном, звонком и совершенно невозможном имени, потому что мукой мученической будет позже отвечать на восклицание косогорских барышень: «Ну, че, здорово! А как зовут-то его?»
Участь моя решена.
«Азамат», – медленно произношу я.
И барышням моментально становится ясно, о ком именно я говорю.
10
Азамат не пригласил меня танцевать − ни на том, ни на каком другом домкультурном балу, и ряд волшебных изменений его милого лица в свете зеркального шара судьбы − крутится, крутится, и не может упасть, только сыплет искрами по темному бальному залу, − этот ряд был тогда посвящен и подарен, разумеется, не мне.
Я впервые возникла перед его глазами только два года спустя, на пороге жаркого дачного заката, примерно с месяц после приезда из Москвы в мою первую летнюю ссылку.
Бесчисленные купания в обмелевшем затоне чередовались там с дуракавалянием на веранде, где я читала подшивку журналов «Юность», ежегодник «Мой сад» и собрание сочинений Лескова. Вокруг меня были одни лишь стрекозы и козы. Тоска моя по Верману достигла умопомрачительных размеров: я только и могла, что рисовать заветный вензель на гладком песке около купальни и, точно лесковская Грушенька, шататься по всем лугам и покосам, да звать его там в безумной надежде, что авось ветер в поле услышит и передаст – кому, куда, я не знала, но надо было как-то от наваждения избавиться.
В такое лето и появился Азамат со товарищи на рыжем диком пляже, чуть повыше хлипких купальных мостков, где они решили разбить палатку и развести костер. Поскольку наш дом был к палатке ближе прочих, Азамат постучал в калитку и попросил спички. Вслед за спичками для каши из топора потребовались: соль, перец, лаврушка, и в конце концов: приходите, Анюта, будет шашлык и гитара у костра. А кто играет на гитаре, интересно знать. Ну, если вам интересно знать, я играю немножко, – и улыбка его, та самая, что жила в моей памяти где-то рядом с заоблачным люрексом чужого бального платья, вдруг заставила меня принять приглашение.
Играл он так себе, но и конкурентов в исполнении вечерней лирики у него, как быстро выяснилось, не было. Остальные трое совсем не брали в руки гитару, только, к сожалению, подпевали в особо душещипательных моментах. Репертуар шел в основном про неразделенную любовь, многолетнюю разлуку и монотонный дождь, да еще исполнялась на бис битловская Oh, Girl, которую Азамат многозначительно посвятил «столичной гостье».
– Какая же гостья, – возразила я. –
