Горький запах осени - Вера Адлова
— Из-за этого мальчика?
— Из-за него, но и по другой причине. Не смогу, Надя.
— А как я узнаю ее?
— Проще простого. Увидишь красавицу, рост сто восемьдесят или чуть меньше. — В Иренкином голосе была обычная легкая веселость, но Надя чувствовала, что подруга втайне чем-то озабочена, угнетена, видимо, ей предстоит что-то трудное, с чем нелегко будет справиться.
— Эма носит короткую стрижку наподобие каски…
— А цвет волос?
— Темный «тициан». На ней будет бутылочно-зеленый костюм с меховым собольим воротничком…
— О соболях я только в сказках читала. На что они похожи?
— На ее волосы. Подойдешь к ней и скажешь… да, что ты скажешь?
— Что тебе стало плохо, пришлось уйти из школы раньше.
— Нет, Эма знает, что я сроду не болела, да и потом…
— Что «потом»?
— А то, что мне нужно было проводить ее в одно место…
— Куда?
— Понятия не имею, но ты не бойся. Эму я знаю, это моя подруга.
Тогда еще редко в этом смысле употребляли слово «товарка».
— Хорошо. Тогда я провожу ее.
— Но что ты ей скажешь?
— Что ты попросила меня это сделать, потому что сама не смогла.
Иренка поглядела на Надю изумленно и рассмеялась. На этот раз искренним веселым смехом.
— Молодец, Надя!
— А как ты завернешь за угол, чтобы она не заметила? — спросила Надежда, вникая во все детали Иренкиной затеи. Не было нужды подробнее определять этот угол, расположенный чуть наискось против главного входа в школу. С незапамятных времен это было место встреч, а также первых тайно выкуренных сигарет, ибо это место из школьных окон не просматривалось.
— Ты выйдешь немного раньше. Думаю, Эма уже там. Проводишь ее. А меня тоже подождут. Только, пожалуйста, постарайся обойти наш угол стороной. Хорошо?
— Хорошо. Завтра расскажу, как все получилось. Твою Эму, наверно, узнаю.
— Конечно, узнаешь. Эма одна такая на свете. — Иренка казалась озабоченной, словно не была уверена, что все устроила должным образом.
Мы нередко слышим, читаем, а то и учим в школе о необычных явлениях природы, и, конечно же, вполне доверяем не только немудреному рассказу наблюдателя, но и научным данным и свидетельствам, зафиксированным в солидных трудах. И все же, пожалуй, этого недостаточно, чтобы составить себе ясное представление о необычных, большей частью опасных явлениях природы, о том, что происходит с землей и как себя чувствуют люди, на которых эти стихийные бедствия обрушиваются.
Нечто подобное творилось и с Надей. Она нередко слышала, как девочки ее возраста и те, что постарше, грезят о странном природном явлении, именуемом любовью, и прежде всего любовью с первого взгляда. Она читала и романы, посвященные такому явлению и вышедшие из-под пера авторов старомодной, чувствительной школы романтиков. Читала она и реалистов, и даже кое-кого из сюрреалистов, которые, надо сказать, так и не сумели увлечь ее ни в молодости, ни поздней — ведь ее фантазия была подавлена фактами и представлениями, обусловленными столь суровой реальностью, что она и впрямь не находила никакого очарования в сверхреальных видениях, она просто-напросто настроена была на волну иной частоты.
По поводу явления, именуемого первой любовью, или, точнее, любовью с первого взгляда, существует множество мнений. Все они общеизвестны. У каждого своя правда, а общей правды нет, уж так повелось в жизни — большая ложь складывается из малых правдочек.
Эма с каской прямых волос цвета «тициан». Эма!
Это была любовь с первого взгляда. Нет, бога ради, не обнадеживайтесь и уж тем более не возмущайтесь, предполагая, что я заведу вас в лесбийские кущи, обретающие время от времени столь шумную популярность. Не о них речь. Надя была существом прямодушным, с детства, к сожалению, лишенным не только атмосферы простых, уравновешенных отношений и чувств — мы вовсе не притязаем на любовь, о нет, мы куда скромнее, — но и добрых, мучительно желанных отношений с человеком старше себя, будь то сестра или подруга, если уж мать отвергала ее таким непостижимо непримиримым образом. Не следует забывать и об оторванности девочки от мира, искаженно кривым зеркалом жизни старого дома. И еще одно обстоятельство: до четырнадцати лет она ходила только в женские школы, а стало быть, не имела ни опыта общения с мальчиками, ни даже представления о них. У нее, конечно, был брат, но ведь нам известно, что ни брат, ни отец никогда не воспринимаются как существа мужского пола в прямом смысле этого слова. Это существа ангелоподобные, как бы бесплотные, их телесность столь естественна и привычна, что тем самым совсем неощутима. Сверх того, брат, носящий патриотическое имя Пршемысл, старался избегать какого бы то ни было проявления родственных чувств, даже намека на них, не говоря уже о симпатии, расположении или братской любви — продолжи мы эту тему, мы могли бы далеко зайти…
Даже класс городской школы, где училась Надежда, не обошелся без нескольких мечтательниц, которым хотелось любить и боготворить. Но шел 1938 год, и нежные чувства уже давно не обретали той стремительности взлета и падения, как это бывало во времена их матерей или даже бабушек. Суровое настоящее и головокружительные сальто мировых событий в равной степени оттеснили на задний план мечтательные порывы молодых сердец. Да и то бесспорно, что во время войны — не в период кризиса, который приводит к ней, и это все понимают и только в нервическом напряжении ждут, КОГДА придет грозный час, — дети быстро взрослеют, характер их ломается, зачастую даже мужает, но в любом случае они лишены естественных условий. Не познавшие радостей юности, задавленные слишком непосильными заботами, эти поколения детей вырастают болезненными и всю жизнь несут на себе эту печать.
Надежда, эта чужестранка в архипелаге страсти нежной, на протяжении всего детства и ранней молодости с легкой усмешкой, таящей грустную зависть, наблюдала за влюбленностями своих ровесниц, за вечно осмеянными чувствами, что были обращены на ушастых мальчишек с торчащим, кадыком и ломающимся голосом, этих будущих мужчин, которым пока редко кто сочувствовал, которых почти никто не понимал и с которыми уж определенно никто — во вред себе же — не хотел считаться.
Ученица Надежда Ярмила Томашкова в обыкновенной школьной юбочке — не то коричневой, не то темно-синей, в блузке из стирающегося вельвета, которую сшила сама, вот эта Надя, совсем не подготовленная ни к чему такому, что в жизни детей из нормальных семейств, окруженных друзьями и знакомыми, воспринимается как нечто естественное, шла заискивающе мягким и бархатисто-теплым осенним днем мимо непривычно безлюдного угла «роковых свиданий» на встречу
