TRANSHUMANISM INC. - Виктор Олегович Пелевин
Дальше начиналась непроверенная информация, которая всегда сопровождалась в сети оранжевым восклицательным знаком.
Фонд Гольденштерна завладел через систему прокладок и промокашек не только всеми поисковиками, но и сетевой инфраструктурой. И во всех электронных изданиях Шекспира и Беккета слово «Гильденстерн» за один день поменялось на «Гольденштерн». Даже в отсканированных старых изданиях и рукописях. Во всех упоминаниях этих рукописей. И во всех упоминаниях упоминаний. Про Гильденстерна теперь помнили главным образом по первым названиям стартапа и фонда — эту часть истории трогать не стали.
Говорили, что такой нейм-шуй был связан с личной религией, разработанной для Антона Гильденстерна (теперь уже Атона Гольденштерна) мировым синклитом просветленных мужей, лам, ребе, священств и святейшеств, которым тоже хотелось в банку — или хотя бы вкусно поесть перед смертью. Шептались, что эта личная религия подкреплена технологией как ни одна другая и реально позволяет Гольденштерну уподобиться богу. Но обсуждение быстро обрастало оранжевыми восклицательными знаками и угасало.
Еще одно веселое изменение прошлого, которое якобы позволил себе Атон Гольденштерн, коснулось песни старинного английского композитора Дэвида Боуи «The Man Who Bought the World». Конспирологи утверждали, что раньше она называлась «The Man Who Sold the World», и Гольденштерн переименовал ее в честь своего информационно-финансового триумфа, в этот раз не оставив никаких следов вообще. Изменились все существующие в сети записи, так что даже Курт Кобейн в грязной серой кофте пел теперь «bought» вместо «sold» на немногих дотянувшихся из прошлого линках.
Правда это или миф, понять было сложно. Скорей всего, Боуи и Кобейн всегда пели «bought»: других версий не осталось, а конспирология, как мы знаем, крайне изобретательно подлаживается под реальность.
За Боуи в любом случае не обижались, и за Шекспира тоже. «Гамлета» ведь не уничтожили, а поменяли в тексте пару знаков. Кому, в конце концов, так уж важно, как именно звали какого-то выдуманного плохого парня, когда на театральной сцене этим шекспировским парням уже много столетий меняют и гендер, и ориентацию, и цвет кожи в любых возможных комбинациях. Да и в невозможных тоже.
Веселый намек поняли все. История человечества если и не была теперь частной собственностью фонда «Goldenstern All», то очень приблизилась к этому качеству во всех практических смыслах. Но Гольденштерн был нормальным прогрессивным парнем, не дурил, и мировая общественность смотрела на происходящее спокойно. Ведь что такое мировая общественность? Совокупность электрических разрядов в сети. А сеть сами знаете чья.
История, в конце концов — это просто назначенное людям прошлое. Оно бывает сегодняшнее, бывает вчерашнее, будет и завтрашнее. А жить, как учат нас сетевые гуру, следует исключительно в моменте, и рыпаться из него не надо, потому что он крайне узок, и места на всех может не хватить.
Маня знакомилась с мифом постепенно, урывками — а в самом конце своих тайных прыжков по сомнительным веткам поняла с легким стеснением в груди: это следовало узнать, чтобы теперь навсегда забыть.
Гольденштерн не был тираном или исчадием зла. Он был просто невероятно крутым бизнесменом с изрядным чувством юмора, который хотел лишь одного — чтобы его оставили в покое. Его, похоже, не слишком интересовало происходящее в мире, но ему не нравилось, когда мир интересовался им. Так что никакого Гольденштерна в реальности не было.
Просто потому, что так захотел сам Гольденштерн, а реальность в наше время — это платформа, находящаяся в частной собственности, и если вам что-то не нравится, вас никто не заставляет держать здесь свой аккаунт.
* * *
На даче, которую семья снимала на лето, Маня любила лазить на старые ветряки.
Они были угрюмые, почерневшие, заросшие травой и мхом — но многие из них еще крутились и давали ток. Их до сих пор чинили, и на работающих была сигнализация и маячки. Туда соваться не стоило — могли прилететь дроны и появиться проблемы с кармой. Но на некоторых, мертвых уже век или два, были выломаны технические люки — и можно было залезть по лестнице на самый верх, на крохотную смотровую площадку под окаменевшим винтом.
Это было рискованно и волшебно.
Иногда Маня забиралась наверх с другими девочками и мальчиками. Высшим шиком считалось выпить на высоте. Совсем чуть-чуть, конечно — чтобы потом благополучно спуститься. Некоторые герои даже курили наверху туман и тряслись после этого в углу, ожидая, когда отпустит и можно будет слезть.
Иногда Маня лазила наверх одна — и, конечно, ничего не употребляла. Страшно было и так.
Прозрачный воздух позволял видеть далеко во все стороны, но панорама была однообразной: человеческое жилье не выступало из природы, а сливалось с ней. Вечером сквозь листву просвечивали редкие огоньки деревень и усадеб. Звуков было мало — скрипел соседний ветряк, ржала где-то лошадь-нечиповка или пролетал в небе далекий бизнес-джет.
Мане казалось, что здесь, на высоте, с ней и случится самое замечательное в жизни. Одно время она ждала этого всерьез. Но и мальчики, и девочки, с которыми она совершила парное восхождение в неприличных целях, разочаровывали. Чудо, скорей всего, было связано не с ними.
Чудо произошло буднично.
Кукуха на шее задрожала, когда Маня уже час в одиночестве слушала на самой верхотуре ядовитейший крэп про то, какое фуфло крэп из банок.
Маня сразу поняла, что звонит Судьба. Так ей потом казалось (хотя, может быть, память приписала это понимание к моменту звонка ретроспективно: любой кукухотерапевт знает, что наше прошлое — такая же тайна, как будущее).
Это был папа. Вне своего налогового графика, что само по себе было экстраординарным событием. Поговорили недолго про мальчиков и учебу, а потом папа спросил:
— Маня, деточка, скажи — ты ведь слышала про Гольденштерна?
Маня решила, что папа зачем-то ее проверяет. Нет проблем. Она знала, как должна себя вести банкирская дочь.
— Фу, — сказала она. — Как можно так говорить.
— Слышала или нет?
— Слышала. Но только от неудачников. Нормальный человек, мне кажется, побрезгует разговаривать на такие темы. И повторять ГШ-слово в приличном обществе я бы не стала.
— Я не приличное общество, — засмеялся отец. — Я вообще не общество, а просто голос из акустической сеточки, вшитой приличным обществом в твое ухо. Можешь говорить честно.
— Воспитанные люди так не делают. Другие могут услышать.
— Я звоню тебе на ветряк, — сказал отец, — потому что вижу по локации — ни одного импланта ближе трехсот метров к тебе нет. Можно не стесняться.
— Я правда не интересуюсь конспирологией, — ответила Маня. — Мне даже противно об
