Совсем не женская история. Сборник рассказов - Магдалина Вячеславовна Гросс
Минеев сказал, как можно твёрже: «Тетрадь с сочинением забыл отдать. Разрешите пройти в школу!». И вновь похолодел внутри: а что, если дежурный сейчас потребует открыть тетрадь и увидит, что там никакого сочинения и в помине нет? Или ещё того хуже, позовёт кого-либо и даст в сопровождающие? Вообще-то дежурный должен был хотя бы для вида ощупать Минеева, дабы удостовериться, что под робой и под ремнём у него ничего опасного не имеется. Но, видно, это был его, Минеева, день, потому что дежурный, оглядев стоявшего перед ним осужденного с тетрадью в руках, только и ответил: «В школу что ль? Иди».
Минеев перешагнул через железный порог ворот и прошёл, а дежурный продолжил чтение газеты, даже не представляя себе, с какой целью осужденный Минеев шёл сейчас в школу.
Самым страшным для Минеева оказалось открыть дверь класса. Он отворил её осторожно, но руки при этом дрожали так, что свёрнутая трубочкой тетрадь упала на пол. Светлана Сергеевна сидела за столом, писала что-то. Она была в классе одна, но Минееву это придало не решительности, а скорее – наоборот – какой-то робости, которая усиливалась с каждой секундой. Он поднял упавшую тетрадь и пока нагибался к полу, понял, что противная эта дрожь выдаёт его, что называется, «с потрохами». Однако он всё же зашёл и, действуя по заготовленному своему плану, громко произнёс: «Осужденный Минеев. Разрешите отдать тетрадку!» Он специально говорил громко, придавая храбрости самому себе, и когда услышал слова «Положи здесь», попытался как можно чётче и ровнее подойти к столу.
… Сейчас… сейчас… – говорил он сам себе, подходя всё ближе и ближе. Сердце его колотилось так, что, казалось, оно выскочит из – под робы. В это время Светлана Сергеевна повернулась к нему, и он, положив совершенно ненужную, пустую, тетрадь перед ней, на какой-то момент замялся… Ещё секунда – и он бы так и ушёл, не исполнив ни своего, долго вынашиваемого плана, ни мальчишеского порыва – того порыва, когда пятнадцатилетний паренёк испытывал вполне определенные чувства к противоположному полу. Но в этот момент Светлана Сергеевна подняла на него взгляд, и он увидел её глаза – тёплые и какие-то невыразимо доверчивые.
Дальше всё пошло словно в замедленной съёмке. Минеев, удивляясь тому, что он вроде смотрит на себя со стороны, но в то же время определённо действует самостоятельно, прижался губами к тому месту, куда так часто смотрел во время уроков. При этом его рука, всё ещё дрожавшая от волнения и страха, сама отодвинула волосы, закрывавшие шею, губы ощутили тепло и мягкость, и он не в силах оторваться от нежной белой кожи, почувствовал, как в нос ему ударил какой-то необыкновенный запах то ли цветов, то ли ванили. Секунды превратились в вечность… А затем Минеев, который вдруг понял, что произошло что-то ужасно непоправимое, отдёрнулся и покраснел, но вместо того, чтобы убежать, застыл у стола, готовый получить по щеке. Ещё больше он испугался от мысли, что Светлана Сергеевна сейчас закричит и позовёт дежурного с этажа (он совсем не предусмотрел такого варианта!), зажмурился и сжался внутри.
Однако ровным счётом ничего не произошло. Когда он открыл глаза, он увидел, что Светлана Сергеевна смотрела на него удивленно, и в глазах у неё было что-то такое, чего Минеев не мог понять ещё долго, вспоминая впоследствии свой поступок и эти тёмные глаза, глядевшие на него с материнской лаской. Опомнившись, Минеев сделал назад шаг, затем другой, и, отступая к двери, забормотал: «Простите, Светлана Сергеевна, я… я… нечаянно, я не хотел, я не буду больше. Простите, пожалуйста. Пожалуйста». Последнее «пожалуйста» было сказано совсем тихо, почти неслышно. Но ещё больше удивился Минеев, когда Светлана Сергеевна, вдруг встала из-за своего стола, подошла к нему и, тихонько обняв его за плечи, провела рукой по стриженым белёсым волосам. А дальше, словно во сне услышал Минеев: «Ох, какой дурачок…»
***
Вернулся он из колонии уже совсем другим: огрубевшим, но не зачерствевшим вконец. Понял, что учиться ему надо, а то пропадёт. Бабка к тому времени ещё больше постарела, но была на ногах. Планы его, касательно учёбы одобрила. Только сказала со вздохом: «Вот не бросил бы школу, сейчас гляди, хоть в каком-никаком технихуме учился. А теперь что… кто вот тебя возьмёт, да после тюрьмы-то?»
Восьмого класса Минеев тогда и правда не закончил, но не потому что «бросил», как говорила бабка, школу. Просто угодил на зону аккурат в середине учебного года. На зоне он тоже посещал школу два года, хотя толку от этих «посещений» было мало. Вот поэтому-то свидетельство о неполном среднем образовании было у него не то, что «липовым» – скорее «тройки», выставленные в нём, не совсем точно соответствовали его знаниям. Вернее – они совсем этим знаниям не соответствовали.
По этой самой причине о техникуме Минеев и не мечтал, учиться пошёл в «шарагу» на автослесаря. Компания была разношерстная, ребята все в основном были младше на те самые два года, что Минеев «оттрубил» на зоне. И с ними он был как там: вроде со всеми и в то же время ни с кем. Учёба давалась трудно, он кое-как сдавал на тройки экзамены. А вот в практику втянулся. Иной раз мастер его, Сан Саныч, видя, что ученик ему попался – «золотые руки» – крякнув от удовольствия, говаривал: «Ну, Лёха, головастый же ты! Мотор за две недели, как букварь изучил. Ох, быть тебе при деньгах да при тачке хорошей!» А затем, щурясь, тихонько добавлял: «Да при бабах, будь они неладны». При слове «бабы» Минеев про себя морщился, так как в памяти тут же всплывал нагловатый Беспалов. С девушками же из «шараги» он общаться не хотел: не нравились они ему, хоть тресни! Такие же нахальные, как Беспалов, размалеванные, и курят то и дело… Впрочем, относительно женского пола Минеев особо не задумывался. Да и зачем этот «слабый пол» вообще был ему нужен, когда, приходя в учебную автомастерскую, он чувствовал, что
