Травма - Мария Королева
Вина, терзающая изнутри, оборачивается искаженными воспоминаниями, из которых нет выхода. Энн всегда понимает, что это сон, но проснуться не может – пока не умрет там. Она уже практически перестала бояться, что однажды умрет по-настоящему. Кошмар всегда начинается одинаково: Энн идет по городу, но вокруг никого нет. Небо начинает постепенно темнеть, и с каждой минутой тьма сильнее сгущается сверху. Энн бродит по пустынным улицам, но они неизменно выводят к морю, раз за разом. Начинается прилив, и серые волны подбираются по белому песку все ближе. Она разворачивается и хочет убежать – но за спиной тоже лишь море, и с каждой волной кусок песка, на котором она стоит, уменьшается. Бежать некуда, и Энн просто замирает на месте, пока волны не начинают задевать ноги. Вода поднимается все выше, и вот уже нечем дышать, а вокруг только серо-зеленая вода. Вверху начинает маячить свет, и Энн, отчаянно двигая руками, пытается выплыть. Когда она почти наверху, кто-то хватает ее за туловище и начинает тянуть на дно. Энн отчаянно бьет ногами, но ее попытки тщетны. Она смотрит вниз и видит мертвое лицо сестры с открытыми белыми глазами без зрачков. В легких не остается воздуха, и Энн чувствует, как вода попадает внутрь с каждым вдохом. Она перестает бороться, а Лили тянет ее все глубже. Каждый раз, когда Энн думает, что умерла, она просыпается и еще долго не может отдышаться.
Сегодня она даже будто чувствует привкус соли во рту, но потом понимает, что просто прикусила язык. Чтобы прийти в себя, Энн выкуривает пару сигарет у окна, но ужас, пришедший за ней из сна, все еще не отпускает.
Желтое такси уже подъехало к отелю… Некоторое время она ждет, что водитель выйдет и распахнет перед ней дверь, но потом усмехается и садится сама. «Детка, а ты привыкаешь быть звездой», – так ей однажды сказал Тед, и она ужасно разозлилась на него. Энн никогда особенно не мечтала о славе – актерство было для нее, скорее, способом убежать от реальности, но и показать себя, конечно, тоже, тут стоит быть честной.
Ей было важно приехать в Ливилл одной, наверное, она боялась того, что будет чувствовать, когда вернется сюда, и потерять контроль над эмоциями. Надо признать, что контроль над эмоциями всегда давался ей хорошо, и в конце концов стал работой и главной опорой в жизни. Только что иногда Энн сложно понять, что же она ощущает на самом деле. Порой ей кажется, что у нее внутри лишь пустота.
На съемках Энн обычно легко включается в работу; но сегодня дважды забывает слова. Помощница режиссера демонстративно закатывает глаза, и Энн запоминает это, но не позволяет себе раздражение. Сказывается недосып, тут уж ничего не поделаешь, но она должна делать то, чего от нее ждут следующие десять часов, и предельно сконцентрироваться. Энн изо всех сил пытается скрыть, насколько сильно ей не по себе на побережье. Сегодня они снимают сцены на пляже, и холодное серое море будто подступает со всех сторон, постепенно приближается, стелясь по песку пенистыми волнами.
Когда два месяца назад она узнала, где будут проходить семь съемочных дней вне студии, внутри все сжалось. Пятнадцать лет назад, перед вылетом к отцу в Сакраменто, она поклялась себе, что больше не вернется в Ливилл. Они ехали в аэропорт с матерью в полном молчании, и лишь в последний момент та сжала ее плечи, и сказала: «Ну, с богом». Это было последнее, что Энн услышала от нее.
А теперь Энн вернулась, пусть и не совсем по своей воле, но все же это именно она приняла такое решение. И она уже знает, что сегодня вечером зайдет к матери, как бы ни было страшно снова заглянуть ей в глаза.
Энн будто раздваивается: одна ее часть играет уверенную женщину, судебного эксперта, которая рассуждает о трупных изменениях на теле жертв серийного убийцы, а вторая думает о том, многое ли изменилось в родном доме. «Должно быть, в комнате Лили все по-прежнему. Не сомневаюсь, что мать устроила там гребанный музей». – Энн деловито накрывает белым полотном тело на песке. Раздается хлопок нумератора, и сцена окончена. Энн уходит на первый перерыв за шесть часов. Ей приносят остывший кофе и слегка резиновый сэндвич с индейкой.
К полудню туман почти исчезает, и она замечает очертания длинной косы далеко-далеко на западе. Плечи непроизвольно сводит судорогой, Энн замирает на несколько секунд, и стакан кофе летит вниз. «Я не должна была сюда возвращаться. На этот раз я умру здесь». – И как только в голове появляется эта мысль, становится спокойнее. Она всю жизнь пыталась убежать от того, что произошло здесь летом перед выпускным классом, но теперь можно было остановиться. Энн удивляется, как ей все эти годы удавалось жить с тем, что сестра умерла из-за нее.
В тот день она должна была забрать Лили из балетной студии, потому что мать тогда лежала в больнице после операции. Несколько месяцев назад на осмотре доктор нащупал уплотнение у нее на левой груди, и оказалось, что это злокачественная опухоль, которая только-только начала расти. «Боже, нам так повезло, что мы вовремя узнали о болезни!» – едва ли не каждый день причитал Колин, отчим Энн и отец Лили, держа мать за руку во время ужина.
Энн была рада, что у матери хороший прогноз, но почему-то чувствовала себя особенно чужой на этих ежедневных ужинах с молитвой перед едой. Когда они жили вместе с папой, не было нужды в подобных ритуалах – они просто садились за стол и болтали, папа рассказывал про забавные случаи на кастингах и в театре и подливал вино хохочущей матери. Ей, шестилетке, которая не замечала кипу счетов на столике у телефона, и то, что ей покупают только ношенную одежду из благотворительного магазина, казалось, что все хорошо. А еще папа иногда не ночевал дома. Но Энн не видела в этом особой проблемы – ему часто нужно было работать допоздна. «Детка, твой отец – просто гребанный алкоголик. Театр ночью не работает», – горько ухмылялась мать, сидя у телевизора. Она никогда не ложилась спать, пока папа не возвращался. Но однажды его не было дома три дня, и мать собрала вещи, посадила Энн в старенький
