Избранные проявления мужского эгоизма. Сборник рассказов - Марат Абдуллаев
__________________________________________________________________*Молбаши (тюрк.) – быкоголовый, или буцефал (греч).
Cupitor
impossibilium
"Брачующиеся утки редко
подпускают к себе особей из другой стаи"
В последнее время, дорогие друзья, я просыпаюсь по ночам от того, что у меня вроде как останавливается дыхание. Я пытаюсь сделать глубокий вдох, прислушиваясь к себе, но мне удается заполучить лишь крохотную порцию воздуха, которой, впрочем, хватает, чтобы не умереть. Что самое интересное – абсолютно нет страха вот так, бесславно, отдать концы от асфиксии в собственной постели.
Я просто закрываю глаза, мысленно проваливаясь в коридоры своего времени. И надо же – они выводят меня в некие пространства. Наверное, – памяти, в которых ко мне возвращается не только нормальное дыхание, но и невероятное ощущение свежести, как после дождя.
Давно это было. Моя мама каким-то образом выправила путевку, и я с группой других школьников седьмых-десятых классов, собранных по всему городу, отправился в Грузию.
По времени это путешествие казалось довольно извилистым: трое суток поездом надо было ехать от Свердловска до Москвы, еще двое суток другим поездом – от Москвы до Тбилиси. Возможно, отказ от самолета был продиктован тем, чтобы школьники лучше познакомились в дороге. А возможно, таковым был бюджет самого «тура». Я об этом, честно говоря, не думал, предвкушая новые впечатления от моего первого «далекого путешествия», тем более что в кармане похрустывало целое состояние – две десятирублевки кирпично-красного цвета, выданные мне отцом «на расходы».
Наша, хоть и разновозрастная, группа перезнакомилась быстро. В первый же вечер мы набились в чье-то купе, пили чай из тонкостенных стаканов в подстаканниках вприкуску с железнодорожным сахаром в аккуратной упаковке. Травили истории, смеялись – словом, как сказали бы сегодня, тусовались. И вот в какой-то момент я вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд.
Эту десятиклассницу звали Анжелой. Когда мы знакомились, мне она запомнилась удивительно чистым, очень белым лицом и модными тогда «завлекашками» – подкрученными локонами волос у висков…
Наши взгляды, как пишут в женских романах, встретились. Девчонки обычно смущаются, отводя в таких случаях взгляд в сторону. Но Анжела и не подумала этого сделать…
Поначалу мне просто было интересно: кто кого переглядит. Дело в том, что Анжела смотрела мне в глаза не отрешенно, как это обычно бывает, когда человек думает о чем-то о своем, а, я бы сказал, с каким-то пронзительным вниманием, так, словно хотела бы заглянуть внутрь меня. Продолжалось это, наверное, не более пяти-семи минут, в течение которых шум и возня школьников как-то незаметно ушли на второй план. Более того, мне показалось, что все это время… мы говорили с Анжелой в абсолютной, даже звенящей тишине. Говорили, пристально глядя друг другу в глаза.
Эх, друзья мои! Ну, что бывает, когда пятнадцатилетний пацан впервые, с головой, окунается в самую что ни на есть бездну девчоночьих глаз, тем более что эта бездна открыта для тебя – входи! По ощущениям это, думаю, сильнее, чем первое открытие особенностей девчоночьего тела, совершенно инопланетного по сравнению с картинками из учебника анатомии. Ибо (хоть по жизни я и материалист) существует все же в отношениях женщин и мужчин и что-то неосязаемое, угадываемое разве что при очень мягком, почти астральном соприкосновении.
В Тбилиси нашу группу поселили в самом центре города – на проспекте Шота Руставели. Это была не гостиница, конечно, а что-то вроде школы для умственно отсталых детей, которых на лето вывезли в лагеря. Но о «специфичности» учреждения говорили … матрасы с огромными желтыми кругами и овалами, которые работники учреждения прикрыли свежими простынями. В остальном всё было очень даже мило: старинный большой особняк, окруженный грушевым садом, от которого шел сногсшибательный аромат.
Не поверите, но нам с Анжелой удалось уединиться на огромном полукруглом балконе особняка в первый же вечер. Вернее – это была густая и теплая августовская ночь, тишину которой лишь изредка нарушали шлепавшиеся о землю груши.
То ли для того, чтобы не нарушать эту удивительную тишину и не будить остальных, то ли по какой-то (скорее всего) другой причине, разговаривали и смеялись мы шепотом. А чтобы лучше слышать друг друга, склонились, что называется, щека к щеке, да так близко, что одна из ее «завлекашек» щекотала мой нос.
В особо смешные моменты нашей болтовни, когда трудно было сдержать смех, мы и вовсе соприкасались щеками, замирая на какое-то мгновение, и в конце концов я коснулся щеки Анжелы губами… В это время громко, как из другой жизни, прозвучал голос:
–
Анжела, иди-ка спать!
Голос принадлежал одному из «наших» десятиклассников, которого за характерную «комсомольскую» внешность в самом начале нашего путешествия прозвали «Большевиком». Анжела резко от меня отпрянула и так же резко поднялась.
–
Иду!
Это было сказано с такой покорностью, что я растерялся. Анжела ушла, а Большевик, выйдя на балкон, молча закурил и немигающе уставился в темноту ночного сада.
…А через два дня мы поссорились. Это было уже во Мцхете, куда наша группа перебралась накануне и осела в каком-то пионерском лагере на берегу Арагвы.
– Почему Большевик распоряжается тобой? – спросил я Анжелу, улучив момент.
–
Так надо, – односложно ответила она. – Не будем об этом.
Если б она сказала пусть что-то невнятное, но позволяющее сделать какие-то выводы, даже самые страшные, я бы, наверное, понял и… принял все как есть. Ибо что пятнадцатилетнего пацана, что зрелого мужчину неопределенность хоть и временно, но выводит из равновесия. Анжела, видимо, почувствовала, что что-то качнуло меня.
–Пожалуйста, – голос теперь звучал умоляюще. – Пожалуйста, не спрашивай меня о Большевике. Это не то, что ты думаешь или можешь предположить. К нам с тобой это не имеет никакого отношения!
Последняя фраза, особенно «к нам с тобой», что никогда ни ею, ни мною не только не произносилось, но даже и не подразумевалось, очевидно, качнула меня в другую сторону. Я, как в старых фильмах про любовь, бросил через плечо, кажется, сосновую шишку, которую до этого мял в ладонях,
