Наталья Аринбасарова - Лунные дороги
Катина жадность до удовольствий завела маму в местный универмаг. Ее толстенькие ножки сами неслись к стеклянным дверям магазина, которые казались девочке райскими вратами, разве что не хватало архангела Михаила! Катя — раблезианское дитё, являвшее собой Гаргантюа и Пантагрюэля одновременно, вознеслась на второй этаж. Споткнулась на последней ступеньке, но ее лицо осталось невозмутимым. И вдруг! „Хочу!“ — прогремело в голове у ребенка — на металлических плечиках висел черненький, плиссированный фартук, а за ним еще рядок чернявеньких собратьев. Катенька, восхищенно икнув, сорвала фартук. Весь мир заплясал радужными красками.
И вдруг! От прилавка отделилось нечто с хохолком сереньких волос. Пошло на ребенка. Девочка инстинктивно прижала фартук к себе, воинственно выпятив живот. Бледнолицая фурия с тонким клювом вместо носа продолбила: „Вам нельзя — вы приезжие!“. Катя топнула ногой и уже было занесла мощный кулак, но вовремя подоспела мама, схватила ребенка за руку. Наташа стала просить, надеясь на вежливость слов. Не получалось. Катя кровожадно вращала глазами, горячо дышала. Все это действо не произвело должного впечатления на продавщицу. Она пятилась назад, повизгивая: „Нет, нет и нет. И вообще угомоните вашего ребенка!“. Есть сорт людей, которые своей безупречной вежливостью умеют оскорблять. Наташа чувствовала себя униженной, дочь клокотала, еще чуть-чуть и ее бешеная энергия разнесла бы магазин.
И вдруг! В самую критическую минуту к ним подошла девочка, примерно Катиного возраста. Девочке, наверное, передалось то, что творилось в другом ребенке. Она тихонечко сказала: „Давайте я куплю для Вас фартучек“. Наташа с радостью отдала деньги. Спустились в кафе на первый этаж.
Катя на нервной почве изничтожила великое множество слоеных язычков. Минуты бежали. Язычкам грозило полное исчезновение. Мама с дочкой забеспокоились, что их денежки перекочевали в карман маленькой негодницы. Наташа собиралась уходить, пытаясь увести заметно разбухшее от семи пирожных существо, но это плохо удавалось.
И вдруг! К ним подошла девочка, она держала в руках завернутый в коричневую бумагу фартучек. Извинилась за то, что так долго пришлось ждать. Ее младший брат описался — его нужно было отвезти домой переодеться. Мама с дочкой вернулись в гостиницу счастливые. Они победили злую продавщицу с хохолком бесцветных волос.
Вернемся в Наташино детство. Балет! Занятия танцем перемежались с общеобразовательными уроками, на которых Наталья преимущественно спала. Почти каждый день после учебы бывали репетиции, а вечерами дети частенько участвовали в спектаклях — кружились снежинками, пищали мышами, стучали оловянными солдатиками в разных спектаклях Большого театра, театра имени Станиславского, Кремлевского дворца съездов. Поздно вечером, возвращаясь в интернат, Наташа на четвереньках взбиралась на второй этаж. В умывальной стирала форму в соленых разводах и, наконец, забывалась заслуженным сном. В семь утра — подъем. Все повторялось снова.
Трудовой день начинался с уборки интерната. Ребята быстро прибирали постель, да так, чтобы на ней не было ни единой складочки, вытирали пыль, мыли пол. Каждый день ходила дежурная комиссия из учащихся с красными повязками на рукавах и белыми тряпочками в руках. Тряпками проверялось, не притаилась ли где пыль.
Потом была линейка, и самой чистой комнате вручался вымпел. Так же на чистоту проверялись и сами учащиеся. Внимательнейшим образом осматривались их уши, ногти, воротнички. После всех „чистоплотных“ проверок дети дружно бежали в столовую. Провинившихся и нерадивых вечером вызывали на совет старост. Председателем совета старост была китайская подруга Ван-Мэй. Забавно было каждый вечер слышать, как Ван-Мэй ходит по коридору и нежненьким голоском кричит: „Свет старост! Свет старост!“. В воскресенье занимались хозяйственными нуждами — стирали и гладили вещи, штопали трико, балетные туфли.
Наташа была виртуозной штопальщицей. Кружевной вязью она покрывала девственные носочки новых пуантов, чтобы они дольше служили. Когда стиралась штопка, нужно было своевременно наложить новую. Для танцоров балетные туфли так же священны, как для скрипача скрипка!
Изредка приглашали на склад — получать пуанты. Неистово хохочущее стадо неслось по коридорам. Девочки пихались, дергали друг друга за косы, ведь так хотелось первой успеть выбрать туфли, сшитые по колодке любимой балерины! В Большом театре у каждой солистки была своя колодка — пуанты шились индивидуально, надписанные фамилиями известных балерин, тапочки с небольшим браком отправлялись в училище. Девчонки знали, кому чья колодка подходит. Наталья старалась отбить туфли Майи Михайловны Плисецкой.
Наташа очень переживала, почему ей не дают никаких сольных партий. Ужасно завидовала другим девочкам, которые в воздушных пачках танцевали амурчиков или Машеньку из балета „Щелкунчик“. Однажды, по своему обыкновению, Наташа мчалась, сломя голову, перелетая через три ступеньки. Опять кто-то крепко схватил за руку. „Интересно, почему это взрослые так любят хватать меня за руки? Наверное, их привлекает стремительность моего движения. Надо двигаться потише!“ — промелькнуло в голове у девочки. На всякий случай Наташины глаза испуганно вытаращились. Цепкая рука принадлежала Ольге Сергеевне — педагогу по классическому танцу: „Ну вот, я же говорила, это не глаза, а фары!“ — гулко прозвучала она: „Твои глаза будут видны с пятого яруса Большого театра!“.
Девочка ничего не поняла, но вскоре увидела свою фамилию в вызывном листе на репетицию. Аринбасарова в вызывном листе на репетицию! Ольга Сергеевна придумала номер: медленно открывается золотой занавес Большого театра, на огромной пустой сцене сидит репка, ее посадила девочка китаянка. Репка росла, росла и выросла. Пришло время срывать.
Наташеньке поручили самую ответственную роль — роль репки. Ее облачили в костюм — круглую коробку, из которой торчали голова и ручки. Под китайскую музыку девочка отчаянно вращала глазами. При каждом обороте глаз — зал взрывался смехом. Потом прибегала китайская девочка, ее танцевала совсем не китайская Наташа Седых. (Позже Седых тоже стала киноактрисой, играла в сказках русских красавиц.)
Китаянка тянет репку и никак не может вытянуть. Позвала на помощь друзей, тянут упрямицу вместе. Тянут, тянут и, наконец, вытягивают — Наташа подпрыгивает, у овоща появляются ножки. Море аплодисментов!
С ранних лет Наталья уяснила для себя одну малоприятную мысль конкуренция в творчестве может омрачить самую искреннюю дружбу, в соперничестве за роль никто тебе не уступит, каждый сам за себя. В училище ставился концертный номер. Это было красочное, взывающее к отзывчивым сердцам советских зрителей, представление. Ребята изображали рабов в цепях, которых били плетьми жестокие надсмотрщики. И вдруг одна рабыня восстает, не желая мириться с унижением. Страстный танец, кричащий о страданиях, тоске по родине, о непреодолимом желании вырваться из рабства. Надсмотрщик убивает восставшую, разгневанные рабы поднимают восстание. Эту сольную партию танцевала Ван-Мэй.
И вот однажды репетитор сказал, что нужен второй состав, велел Наташе выучить и показать танец. Когда Наталья, охваченная естественным волнением первого показа, которое творчески переродилось в дрожь возмущенной рабыни, станцевала номер, педагог со слезами на глазах бросился к ней, резко выкинул большой палец, вскричал: „Во-во… Молодец, будешь танцевать вторым составом на концертах в зале Чайковского“.
Наталья и Ван-Мэй должны были чередоваться в выступлениях. Пришла Наташина очередь танцевать. Перед выступлением Наталья разогрелась, надела костюм, покрыла ручки и ножки черной морилкой, загримировалась негритяночкой и с трепетом ждала своего выхода на сцену. Вдруг в уборную вбежала Любовь Степановна Якунина — педагог по классическому танцу, которая вела их класс: „Ты не будешь сегодня танцевать. Ван-Мэй рыдает! Будет танцевать она. Она иностранка. Ты должна ей уступить!“. Советский трепет перед иностранными гостями и восточная хитрость. Сердце Наташи помертвело, но она не показала виду, какой это был для нее удар — сразу лишиться и роли и друга! Если бы знала Ван-Мэйчик, что теперь Наташа проплачет всю ночь под одеялом.
12 апреля 61-го года — кто из советских людей не знает этой замечательной даты? Таких нет! Ребята гуляли в „Измайловском“ парке, кому-то уже стукнуло пятнадцать лет. Ликующий голос по радио сообщил о первом космическом полете советского человека — Юрия Гагарина. Все стали обниматься, хохотали, пели, гордились, что они советские люди. Это был поистине великий день, сама природа праздновала вместе с людьми. Солнце сияло, целовало счастливые лица. Вечером на улице Горького и Манежной площади были народные гуляния. Все радовались, плакали, кидали шапки народ сплотился, стал единым целым.
