Валерий Исхаков - Жизнь ни о чем
- Ты заслоняешь мне солнце.
- Если я сяду, я не буду его заслонять.
- Ну так сядь, сядь, сделай одолжение! Сядь.
Горталов сел. Он возвратил мне солнце - уже не такое яркое, слегка притушившее свой свет, снизившее накал в присутствии подполковника.
По-хозяйски выложил Горталов перед собой сигареты и зажигалку, достал из наколенного кармана камуфляжных штанов плоскую фляжку - на заказ сделанную солидную фляжку военного человека, куда входит пол-литра, не менее. Щелкнул уверенно пальцами, и тут же подлетел на цыпочках давешний халдей и зачастил взволнованным полушепотом:
- Слушаю, Михал Иваныч... Что прикажете, Михал Иваныч?..
Михал Иваныч приказал пару чистых бокалов, бутербродов с икрой и балыком, лимонов и воды минеральной из холодильника.
- Да не нашей, смотри, а французской... Знаешь, какую я предпочитаю?
- Как не знать!
Вот так слухи о "красной крыше" оборачиваются простой и внятной каждому явью. Уже и хозяин заведения в чистой белой рубашечке и при бабочке вышел из своего закутка и скромно поклонился издали Михал Иванычу, уже и халдеи запорхали бесшумно и весело вокруг нас, выставляя на столик бокалы, блюда с бутербродами, зеленые пузатые бутылочки "Перрье" с лимоном, и заунывное турецкое пение, милое нерусскому уху хозяина, сменилось бодрым отечественным "Лесоповалом".
Михал Иваныч хмыкнул довольно, отвинтил крышечку и, не спрашивая, нацедил в два мгновенно возникших бокала коричневую прозрачную жидкость.
- Коньяк грузинский, - пояснил он, - высшего качества, рекомендую. Только не спрашивай, как называется, все равно не помню и выговорить на трезвую голову не могу. Ну, за встречу!
Мы выпили. Коньяк и впрямь был необыкновенно хорош. Так мягко, так обволакивающе прокатилась коньячная струйка по пищеводу, не задела и не обожгла, лишь согрела застывшее от мороженого горло и утишила бурчание в желудке. И крохотный бутерброд с красной икрой, проглоченный одним махом, поплыл на мягких коньячных волнах, требуя немедленного повторения.
И мы повторили.
- Да-а...
- Нравится? - довольно хмыкнул Горталов. - Это тебе не кампари, приятель...
Я чуть не подавился икрою. Но не подавился, проглотил - вместе с вопросом, так и рвущимся на волю. Но не выпущенным под подписку о невыезде. Сказались годы, проведенные в прокуратуре. Да и Мишу Горталова я слишком хорошо знаю и всегда жду от него подвоха, не дам застать себя врасплох.
- Ты кушай, кушай, - мягко улыбнулся Горталов. Он снял берет со шнурочками, огладил гладко выбритый, как модно у крутых вояк, череп. - У Игоря Степановича небось не кормили...
Сам он ел по-солдатски, быстро и жадно, как ест сильно проголодавшийся и вечно спешащий человек любую еду, будь то икра или перловая каша. Не до изысков ему, не до смакования, когда есть потребность утолить здоровый мужской аппетит. Даже и не аппетит, а голод крепко поработавшего на свежем воздухе мужика. Брал здоровенной лапой, обтянутой черной перчаткой с обрезанными пальцами, крохотный бутерброд с икрой, подносил ко рту и заглатывал целиком.
Покуда он насыщался, я следил за движениями его рук и думал о предназначении беспальцевых перчаток. Прежде я считал их проявлением дешевого шика: не водит же Горталов служебный броневик, когда выезжает с группой захвата на операцию, руки у него на баранке не скользят, нет необходимости в черной замше. А теперь до меня дошло, что перчатки эти для другой цели. Пальцы у них обрезаны - чтобы сподручнее было стрелять. А сами они предназначены защищать костяшки пальцев при ударе кулаком, вот для чего. Хорошо поставленным кулаком, вроде горталовского, легко отключить, а то и вовсе прикончить противника без всякого холодного или огнестрельного оружия. И наверняка приходится Горталову и его подчиненным отключать и приканчивать. Ну так не разбивать же каждый раз костяшки себе в кровь...
И еще ладони защищает перчатка - вдруг схватишься ненароком за колючую проволоку или за битое оконное стекло, можно порезаться или уколоться.
Мелочь вроде бы, но оттого, что я что-то новое понял про перчатки Горталова, я и про него самого что-то новое начал понимать. И как-то по-другому теперь на него, насыщающегося на манер удава, смотрел.
- Ай, хорошо... - потер Горталов ладонью об ладонь, заглотив последний бутерброд. - Теперь можно и выпить не спеша, и поговорить... Давно, между прочим, следовало бы нам с тобой поговорить, а, Сережа?
- Может быть. Я, кстати, от тебя не прятался...
- Я заметил. Это я заметил, будь спокоен. Я издали за тобой наблюдал. Интересно, думаю, как себя человек поведет. Это как, знаешь, под прикрытием человека в первый раз посылаешь работать и бдишь издалека: есть у него мандраж или нет? Естественно себя ведет или сразу видно, что подсадной... Тебе ведь приходилось в этой роли выступать?
- Приходилось.
- Угу. Только не здесь, на Севере... Наслышан, как же. Интересно мне, Сережа, что ты почувствовал, когда тому жлобу пулю в лоб влепил?
- Ничего.
- Совсем ничего?
- Совсем ничего.
- Но ты ведь в первый раз тогда, да?
- Стрелял? В первый раз. И в меня тоже - в первый раз...
- И ничего?
- Слишком быстро. Только свистнуло слева над ухом, а он уже падает с дыркой во лбу. И тишина. А потом все заорали, кинулись, начальство понаехало - не до эмоций было. Ребята потом его пулю из дерева выковыряли, мне подарили. На память.
- Хранишь?
- На цепочке ношу.
- Это правильно. - Он налил еще коньяку. Мы выпили. - Да, хороший коньяк, не обманули черти косоглазые... А я вот не ношу...- Он улыбнулся чему-то своему, покачивая бокал с остатками коньяка. - А насчет этой... Ирины Аркадьевны... ты не бзди - там дело личное, никакого криминала. Никто тебя за жопу не возьмет, если что. - Он смотрел исподлобья. - Я думал, ты все-таки спросишь... Спроси, не стесняйся, дядя разрешает.
- Знал бы, о чем спросить, - спросил бы, - пожал я плечами. - Честно говоря, не думал, что ты как-то причастен.
- Еще как причастен! - Горталов склонился над столиком, заговорил еще тише, глядя мне прямо в глаза: - В кабинетах, где ты сегодня впервые побывал, я, можно сказать, свой человек, без стука вхожу. И когда в тех кабинетах в чем-то нуждаются, то не брезгуют ко мне за советом или помощью какой обратиться. Так что я очень даже причастен. И многое, хотя и не все, могу тебе рассказать - если ты, конечно, правильные вопросы мне задавать будешь. Ну?
Он смотрел насмешливо, снисходительно, свысока. Очень светлые, словно выцветшие на солнце, серо-голубые немигающие глаза, прямой, резко очерченный нос, поджатые в ниточку губы. Юберменш, белокурая бестия, солдат удачи. Когда-то такими в кино изображали эсэсовцев, теперь американцы с такими лицами покоряют чужие миры или защищают Америку от русской мафии, японских якудза, китайских тонгов и исламских террористов.
Не знаю как тем, кого они защищают, а мне рядом с такими - когда они не на экране, а во плоти и крови - страшновато. Про себя я знаю, что я нормальный человек, со своими достоинствами и слабостями, знаю, что в принципе не способен на особые зверства: не буду пытать человека, вырезать у него на груди красную звезду или свастику, не ударю, не выстрелю, если меня первого не ударят, в меня не выстрелят, - а знают ли они? Есть у них внутри какие-то ограничители или они признают над собой только силу - еще большую силу, чем та, которой они обладают, а все слабое заведомо подчинено им, суперменам-победителям?
Не хотелось бы мне проверить это на своем опыте...
- Ну так что?
Спросить? Или все-таки выдержать характер до конца? Или как раз не надо ничего выдерживать - чтобы Горталов не подумал, что я боюсь быть перед ним собой, стараюсь выглядеть сильнее, чем я есть на самом деле.
- Ладно, спрошу. Что им надо от моих старых друзей? Что именно они хотят знать?
- Этого я не скажу. Не потому что не знаю - потому что не нужно это тебе. Если ты будешь знать, какого рода информацию от тебя ждут, ты невольно начнешь под них подстраиваться, будешь какие-то факты отбрасывать как ненужные - а вдруг это именно то, ради чего они все это затеяли? Главное - объективность и непредвзятость. И не бзди. Может быть, если все правильно сделаешь, ты одному из своих друзей очень крупно поможешь. Но это все, что я тебе могу сказать.
- Допустим. Еще один вопрос. Можно?
- Сделай одолжение.
- Очень хотелось бы узнать, кто тот неведомый "друг" или "доброжелатель", который меня во все это втравил? Погоди, погоди, - я поднял руку, увидя на лице Горталова все ту же снисходительную ухмылку. - Я заранее знаю, что ты опять мне скажешь: не положено, объективность и непредвзятость и всякий прочий вздор. Но, согласись, это все-таки слишком близко меня касается. Кто-то рекомендовал меня людям, которых я не знаю, без моего разрешения и без моего ведома, и неизвестно еще - с добрыми намерениями или нет. И мне плевать - положено мне или нет, но все же хотелось бы знать, кто этот доброжелатель. Потому что тогда я буду знать, добра он мне хотел или зла. И соответственно буду менять линию поведения.
