Александр Вельтман - Райна, королевна Болгарская
Ввечеру, перед тем как печальный звон огласил Преславу смерть Петра, пришла мне мысль узнать, что делается там с ближними и кровными моими, и навестить Обреня. Хотелось мне и на тебя порадоваться, Райна. В царские праздники ты сама раздавала помощь бедным. Однажды я стоял на паперти храма в ряду нищих и болящих. Рука твоя, Райна, племеннйца моя, подала и мне милостыню… Припомнишь ли ты старца… всех ты оделила по сребренику, а ему дала два?
— О, добрый сродник мой, — отвечала Райна, — теперь понимаю Я, отчего знакомы мне черты твои! Помню смирение твое, мне казалось, грешно сравнять тебя с теми, которые готовы были вместе с милостынею оторвать благотворящую руку.
Воян отер слезу и продолжал:
— Так вот, я оседлал коня, проехал Котел, вдруг слышу стон; смотрю, у самого входа в пещеру лежит человек, прислоня голову к камню; в одной руке закостенел меч, другая была отрублена, и кровь била из нее как из ключа.
"Что с тобой, брате?" — спросил я, соскочив с коня и подходя к нему.
"Кто это? человек?" — произнес он, приподняв на меня мутные свои очи.
"Человек", — отвечал я и хотел перевязать ему руку.
"Постой! — вскрикнул он, судорожно отдернув отсеченную руку. — Люди обманули меня, сказали, что тут ход в преисподнюю… хотел я сам снести туда душу свою, да вышел опять на свет божий…"
И голос его иссяк, глаза закрылись снова.
"Кто ж тебе отсек руку, брате?" — спросил я.
"Кто?.. — отвечал он с усилием. — Отсеки руку, соблазняющую тебя… говорят… а моя рука злое орудие… Я отсек ее!.. О, обманул меня проклятый оружник комиса! Не нанимался я проливать крови короля Петра…"
— О, какая страшная встреча! — произнесла Райна, и слезы брызнули из глаз ее.
— Да, Райна, — продолжал Воян, — не скрылись не только от бога, но и от людей злодеяния комиса. Я хотел спасти жизнь убийцы, чтоб, уличить злодея, но он истек кровью. Я торопился в Преслав, думал объявить народу на соборе о злодеяниях комиса, но дьявол хитрее человека, по его слову народ побил бы меня камнями, и погибли бы втуне мои печали о тебе. Я молчал и сторожил только над твоею участью, предоставив все прочее на волю божию! О, если б ты видела, как я исстрадался в ту ночь, когда Неда сказала мне, что ты отказалась от бегства и решилась отдать себя в жертву комитопулу. Я стоял в храме как исступленный, и — знаешь ли что? — если б ты подала ему руку свою… Я бы убил его!.. но ты, как голубица, вырвалась из когтей ястреба, воззвала к народу, да тут не было народа: тут, кроме меня, были все рабы комиса… Голос твой отозвался только в моей груди!.. Бог помог мне воспользоваться общей суматохой и спасти тебя… Обними же теперь меня, племенница моя!
Райна бросилась в объятия Вояна.
— Сделай же мне еще милость, — сказала она, — я хочу посвятить себя на службу богу.
— Постой, Райна, не обрекай себя посту и молитве. Ты едва только вступила на путь жизни, а пути божий неисповедимы. У тебя еще есть братья, и не чужда судьба твоя всему царству. Кто знает, кроме бога, не соединена ли она с судьбой Болгарии: и ты не цвет польный и не просто крин благоуханный.
Райна молчала, склонив печально голову.
— Завтра я поеду в Преслав, Райна, — сказал Воян.
— О, что там делается! — проговорила она.
— Что делается? Совершаются судьбы божий, — отвечал Воян тихо.
Глава десятая
Поручив Райну заботам Обреня, Воян решился наконец ехать в Преслав. Тут он узнал, что рати, предводимые комитопулами, разбиты наголову и что все города сдаются на щит грозному, но милостивому Святославу.
Воян хотел видеть Святослава лично. Молва о его великодушии пронеслась по всей Болгарии. Никто не смел противиться грозе меча его, но и никто не жаловался на насилия и грабежи.
Полагаясь на доблесть души князя, Воян решился предстать ему от имени королевны.
Нам известен уже разговор его с ним. Воян был очарован великодушием и красотою князя. Веря обещанию, что он не лишит наследников Петра их достояния, престола, Воян возвратился в подземелье и скрыл от Райны свидание свое с русским князем. Только Обреню доверил он радостные свои надежды и поручил отправиться в Преслав и ожидать приезда Бориса из Царьграда.
По обычаю, принялся он за работу, но не за кисть, а за ваяние.
В продолжение нескольких дней сряду, неутомимо и с какою-то любовию, трудился он над изображением прекрасного, мужественного лица.
Когда черты обозначились уже явственно, Райна обратила невольное внимание на его работу.
— Чей это лик, Воян? — спросила она его.
— Увидишь, Райна, — отвечал он.
Внимательнее стала всматриваться Райна в изображение и часто, оставляя книгу, задумчиво любовалась на прекрасное произведение художника.
— Скажи мне, Воян, это образ живого человека или ты создал его по мысли своей?
— О, это живой человек, — отвечал Воян, — по мысли не создашь подобного.
— Воян, зачем ты это делаешь? — спросила Райна тихим голосом.
Воян так углублен был в работу, что не слыхал вопроса Райны.
— Друг он или враг твой? — спросила она опять.
— Враг, Райна, враг! — отвечал Воян отрывисто и невнимательно.
Райна содрогнулась: ей пришла на мысль исповедь Вояна, цареградское событие и смерть короля Симеона.
И Райна с жалостию смотрела на образ неизвестного; Райне казалось, что Воян похищает чью-то живую душу.
Вот на плечах изображенного героя явилась багряница, под багряницей броня; кисть накинула на все черты цвет жизни, в голубых очах отразился свет, уста разрумянились.
— О боже, боже, кого он изобразил! На этом лике нет вражды и коварства, на челе величие, в очах светлая душа!
И сон Райны был тревожен: изваянный лик превратился в живого человека; она трепещет за жизнь его, хочет сказать ему, чтоб он опасался Вояна и острого его резца, но тут Воян: Райна не смеет произнести слова, старается объяснить витязю знаками, что его убьют, чтоб он шел за нею, что ей известен выход из подземелья, но витязь как будто повторяет собственные ее слова: "Нет, я не бегу, пусть убьют меня!" Вот Воян уже заносит резец — Райна вздрагивает и пробуждается.
Настал день, Воян принялся за окончательную работу. Он вглядывается пристально в образ витязя, поверяет сходство с памятью.
— Воян, для чего тебе это изображение? — спрашивает Райна боязливо.
— Погоди, погоди! — прошептал Воян вместо ответа, окинув недовольным взором работу и бросив кисть, порывисто схватил резец.
— Воян! — вскричала Райна, удерживая невольным движением его руку.
— Что с тобой, Райна? — спросил удивленный Воян.
— Не убивай его! — проговорила Райна умоляющим голосом.
— Понятна мне боязнь твоя, Райна, — сказал Воян, горько улыбнувшись. — Суеверие быстро заражает людей! Знаешь ли, чей это лик, Райна? Это лик врага нашего.
— Все равно, — произнесла Райна.
— Не бойся, племенни ца моя! Хоть это лик врага нашего, однако ж не для того изобразил я это величие и красоту, чтоб в безумном суеверии сокрушить свой труд. Нет, я хотел только сохранить в память себе и людям лик добросанного князя Святослава.
— Святослава! — произнесла с удивлением Райна.
— Может быть, из врага преобразится он в союзника и братья твои поставят этот лик в престольной палате.
— Сбудется ли это? — сказала Райна, смотря задумчиво на изваяние. — Так ли отражается в глазах его великодушие, как ты изобразил? В самом ли деле так чуден образ его?
— Чуден образ его, — отвечал Воян, — в женах нет тебе подобной, а в мужах ему равного.
По ланитам Райны пробежал огонь, на взор опустились густые черные ресницы. Она молчала, едва переводя дыхание, смотрела на образ Святослава. Горячи ее думки, жарки мысли Райны.
А между тем Святослав мирится в душе с Болгарией.
Приехал к нему от греческого императора калокир поздравлять с победой, утвердить любовь между Греками и Руеью, положить ряд о разделе Болгарии и писать речи на хартию…[34] Никифор назначил калокира правителем той части Болгарии, которая достанется по договору Грекам.
— Ступай к царю своему, — отвечал Святослав, — скажи ему, что чужого наследия не поделю с ним. Пусть шлет с честью в Преслав сына Петрова, Бориса, и будет он нам обоим не противник, а друг и союзник.
Никифор не мог противиться требованиям Святослава.
Он не имел ни сил, ни средств, ни желания ополчиться на внешнего врага: его внимание было устремлено на личного врага, которого он видел в военачальнике Цимисхий.
Победы Цимисхия в Азии над Сарацинами прославлялись народом, имя его гремело в песнях и стало страшно Никифору, который припоминал, что подобная же слава и победы над Сарацинами открыли и ему путь к престолу, видел охлаждение к себе народа и что-то недоброе в безмолвной покорности всех окружающих: счастие Никифора было на исходе.
