Василий Катанян - Прикосновение к идолам (фрагмент)
-- Ну что, бездари, объект готов?
-- Готов.
-- Где четыреста человек массовки?
-- Вот. И еще резерв пятьдесят.
-- Все одеты? А ну иди сюда, грим проверю!
-- И грим есть!
-- Где сто штук лимонов?
-- Вот они.
-- Где китайские вазы, ковры, оружие?
-- Все на месте!
-- Где Эльбрус?
-- Здесь я!
И оператор Клименко говорит, что все готово. Это совершенно добило Сережу, но он не сдавался:
-- А где лошади и верблюды?
-- Вон они.
-- А где фураж для скота?
-- Вот сено, вот овес. Он ехидно прищурился:
-- А где человек, что будет за скотом убирать навоз? Выходит усатый дворник:
-- Я буду!
-- Видишь, пупусь, все готово! Можно начинать.
-- Так, значит, все сделали? Ну и снимайте сами, зачем я вам нужен?!
И ушел с площадки. Обиделся: мы не оставили ему процесса творчества. На другой день не было массовки, Эльбрус был не одет, операторы не готовы. Был час крику-визгу, но съемку провели, и все разошлись довольными. А если вспомнить, как он выбирал актеров, то я не знаю, найдется ли на земле еще такой режиссер. Только один пример -- как он искал исполнителя роли волынщика для "Сурамской крепости". Сережа говорит мне: "На завтрашнюю съемку на роль волынщика надо пригласить Отара Мегвинетухуцеси". Я послал записку. Возвращается трясущийся от ужаса второй режиссер Хута Гогиладзе и говорит: "Шура, я не знаю, как сказать это Сереже... Отар попросил сценарий!!!" Я тоже не взялся говорить такое: Параджанов никогда в жизни не давал актерам читать сценарий. Хута продолжает: "Мало того. Отар спросил, как Параджанов видит эту роль". Тут я понял, что скандал неминуем: "Ладно, я скажу ему сам, но ты стой рядом, как гонец".
-- Сережа, у нас накладка с Отаром.
-- Он заболел?
-- Хуже. Он спрашивает сценарий. И концепцию роли.
-- Он что, идиот? Я его снимать не буду. Отбой. Вызови Тенгиза Оквадзе, я придумал, я же гений.
-- Сережа, он был хорош в "Киевских фресках" -- молодой, красивый. А сейчас... и потом... он выпивает...
-- Ты, бездарь! У меня двадцать девять медалей за вкус, я лучше тебя знаю, кого снимать.
Он кричит, ходит возбужденный, все перевешивает и переставляет, все ему не так. Минут через двадцать заявляет:
-- Слушай, я вспомнил. Этот Оквадзе какой-то кишмиш. Он что-то мне разонравился. Наверно, надо снимать Отара Маридзе, как ты думаешь?
-- По-моему, Отар хороший актер, но декоративный, не для этой роли и вообще не твой актер. У нас крупные планы, а он манерный, зачем это тебе?
-- Ты бездарь, у меня тридцать одна медаль за вкус! И ты будешь меня учить?
Скандад, Сережа орет, что-то ломает. И я смиряюсь:
-- Ладно, снимай Отара, снимай кого хочешь. Что ты со мной советуешься?
Наутро говорит: "Я придумал гениальную вещь. Я снимаю Рамаза Чхиквадзе в костюме Аздака из спектакля Стуруа". А у Додо Абашидзе свои счеты с Театром Руставели. И он начинает нависать над Параджановым. Огромный человек в 160 килограммов, в прошлом "гремучий хулиган", как говорили в Тбилиси:
-- Кого?! Да как можно искать актеров среди этих убийц грузинского театра?!
А я думаю, что у него сейчас будет инфаркт, у Сережи тоже, они оба диабетики и очень тучные шестидесятилетние люди. И Параджанов, спрятавшись за меня, спрашивает:
-- А что, я тебя буду снимать, что ли?
-- Лучше меня, чем этих негодяев!
-- Да? А ну, сделай так!
И Сережа показал как. Додо сделал.
-- А ну, скажи что-нибудь.
И Додо вдруг начал петь каким-то странным голосом старую грузинскую песню волынщика. Сережа вышел из-за моей спины и, присев, снизу взглянул на него. "Все! Никого не вызывать! Снимаем Додо Абашидзе!" Вот так был выбран актер. Анекдот?
Нет. Кто бы ни приехал завтра на съемочную площадку -- вы, Инна, ваши соседи -- уверяю вас, он всех одел бы и поставил в кадр".
Говорили с ним о кино
Время от времени мы, естественно, говорили с ним о кино, и в моих записях есть несколько его суждений: "После обеда смотрели на видео "Кабаре". Картина Сереже очень понравилась, но -- странное дело -- он внимательно следил за сюжетом, а все номера с Лайзой Минелли, все это кабаре его совершенно не заинтересовало. Он выходил, разговаривал и откровенно скучал. Вчера С. смотрел "Амадей" и вернулся злой. В целом он против версии Формана, считает картину слабой, легкомысленной. "Форман увлекается перерезанными венами Сальери и шляпами жены Моцарта". Вместо Моцарта Хлестаков, мол. Красивые интерьеры, шкафы, кареты и костюмы. Считает, что Пушкин вошел в нашу плоть и кровь и надо делать по Пушкину. Я возражал, но это было ни к чему: раз уж Форман его не убедил... Он, вообще, не спорит, а молчит.
-- Знаешь, как надо было снять пролог к фильму? Моцарт и Сальери в детстве дружили, и однажды они...
-- Но Моцарт еще не родился, когда Сальери был мальчиком!
-- Кого это интересует? Слушай. Однажды они гуляли по парку и любовались лебедями. Рядом садовник подрезал кустарник. Вдруг он схватил лебедя и отрезал ему крылья. Мальчики были потрясены. А много лет спустя Сальери обрезал крылья Моцарту!"
"В Тбилиси Сережа смотрел "Царя Эдипа" Пазолини семь раз. Объяснил, почему: "Чтобы не повториться. И смотрел бы еще, но картину увезли".
"Амаркорд" и "Зеркало" им удалось снять потому, что их не сажали. Я тоже снял бы "Исповедь" в свое время. Но у меня было пятнадцать лет вынужденного простоя, из меня абортировали несколько задуманных картин. Если бы Феллини и Тарковский сидели в лагере, они сняли бы свои мемуары трагичнее"...
"Вечером никого не было, Сережа томился и мешал мне: "Брось ты своего Антониони, такая скучища, и никто его не смотрит". (Я читал "Антониони об Антониони".) Но если бы это был Чаплин, он ради красного словца сказал такое же и о нем, ибо в это время ему нужно было общение. Сегодня утром говорю: "Вот ты отмахиваешься от Антониони, а он работает как ты, только фильмы у вас получаются разные". И прочел ему: "Я всегда придавал особое значение объектам, окружающим человека вещам. Предмет, находящийся в кадре, может означать не меньше, чем персонаж. Мне было необходимо с самого начала заставить, научить зрителей относиться серьезно не только к героям, но и к окружающим их предметам". Или вот: "Актер это элемент изображения, и далеко не всегда самый важный. Совершенно очевидно, что его значение в каждой конкретной сцене зависит от того места, которое он занимает в кадре..." А это уж точно про тебя: "Когда я снимал "Крик", превосходная актриса Бэтси Блэр захотела пройтись со мной по всему сценарию, чтобы я объяснил ей каждую строчку. Те два часа, что я провел с ней над сценарием, были самыми ужасными в моей жизни, поскольку я был вынужден выдумывать значения, которых там вовсе не было". -- "Повтори, кто это сказал?" -- "Антониони". -- "Нет. Это сказал я!"
Сказать не сказал, но поступал именно так. Вообще, Параджанов воспринимал необычно чужие идеи и находки. Если они ему нравились, он бессознательно, не замечая этого, их присваивал. Так, ему казалось, что рогожный занавес "Гамлета" на Таганке придумал именно он. И разорванную карту Британии, где происходит поединок в спектакле Стуруа, -- тоже он. И ничтоже сумняшеся говорил об этом налево-направо. (Если бы он увидел "Служанок" у Романа Виктюка, то, несомненно, заявил бы, что красное "сорти де баль" -- тоже его находка.) Но со мной эти номера не проходили, так как я неизменно спрашивал: "И танец булочек в "Золотой лихорадке" тоже ты придумал?"
Он видел мир по-своему. Не как мы с вами. В шестидесятых хотел поставить "Гамлета", о чем я узнал за обедом в ресторане "Европейской". Увидел рыжего официанта, который нас обслуживал, и сказал, что приглашает его на роль Лаэрта. Тот -- ни сном ни духом. Сережа пытался пересказать сюжет, получалось задом наперед, официант удивленно слушал, забыв про заказ, а мы стали кричать, что хотим есть, пусть принесет суп. Так эта актерская карьера и отцвела, не успевши расцвесть. А уже потом он говорил, что хочет снимать в роли Гамлета Михаила Горбачева и в Кремле устроить Эльсинор. Уверен, что из Шекспира он тоже сделал бы Параджанова, как сделал из Коцюбинского и Лермонтова.
Он не терпел профессиональную массовку, любил снимать натурщиков, типажи. "Сойдутся дамы с маникюром, я одену их в гуцульские костюмы, а что толку? Они будут стоять на морозе и петь "Сильва, ты меня не любишь?" Нет, он просил только настоящих гуцулов, ему нужна была бытовая правда, которую он трансформировал в правду художественную. Он ненавидел "псевдеж", особенно украинский, который не уставал вышучивать.
Он хотел на роль Андерсена взять Юрия Никулина и говорил, что "Никулин и без грима Андерсан". Он говорил "Андерсан". Да, многого ему не дали сделать. Этот "Андерсан" лишь одна из могил на кладбище его неснятых вещей, или (выражение Параджанова) "тех вещей, которые из меня силой абортировали".
Я не считал его образованным, скорее -- понимающим. Но очень. Он мог через себя пропустить любую культуру и удивительно воспринимал музыку, живопись, особенно фольклор. Он мог выдумать ритуал, например, ярмо на свадьбе в "Тенях". Никому и в голову не пришло, что это плод его фантазии, настолько это было убедительно. Он был настроен на волну правды искусства, а не исторической.
