Иван Подсвиров - Чинара
Арина, рассуждая вслух о том, какой мебелью она собирается обставить дом, как-то мимоходом сказала Косте, впрочем не придав этому значения:
- Был бы ты охотник, убил бы медведя и шкуру подарил мне. Я бы на полу у кровати ее постелила. Мне нравятся в доме медвежьи шкуры.
Костя промолчал и ничего не пообещал ей тогда. Однако мысль подарить ей шкуру медведя, которого он должен убить сам, уже не покидала его. Костю меньше всего интересовало, почему у нее возникло это желание, он думал над тем, как сделаться охотником.
Сперва он исполнил обычную формальность, вступив в общество охотников, после тайком поехал в областной город, отыскал там охотничий магазин и с замиранием сердца переступил порог.
Он попал в удивительное царство ружей, пороха, пуль и дроби. Искусно смазанные тонким слоем вазелина ружья стояли рядами на подставках, поражая воображение своим разнообразием, шоколадно-темным блеском прикладов... Тут были многозарядные автоматические дробовики, одноствольные и двуствольные ружья с горизонтально и вертикально спаренными стволами, даже трехстволка на глаза попалась. Костя растерялся, не зная, что и выбрать.
- Посмотрите бокфлинт, - услышал он чей-то голос и вздрогнул. К нему обращался пожилой мужчина в вельветовой куртке, с пустой трубкой в зубах, которую он непрерывно посасывал.
Красивым движением продавец снял с подставки двустволку и протянул ее Косте, пояснив с подчеркнутой вежливостью:
- Сверловка стволов под чок. Бой резкий... Кстати, на что охотитесь?
- Медведя надо убить, - приняв ружье, смущенно ответил Костя.
- Еще запрещена охота на медведей.
- Я подожду.
- Это ружье вам вполне подойдет. Брать будете?
- Возьму, - согласился Костя. - Лишь бы палило метко. С медведем шутки плохи.
- Ну знаете, хорошему охотнику и тигр не страшен...
В охоте на медведя главное - меткая стрельба.
- А можно до осени научиться стрелять?
- Если вы от рождения охотник - можно.
Костя накупил еще пороха, дроби, гильз, картонных пыжей и прокладок. С удовлетворенным сознанием, что он сделал большое и важное дело, простился с вежливым продавцом и закрыл за собой стеклянную дверь.
Евграф Семеныч, в молодости увлекавшийся охотой, выведал о новом Костином занятии и немедля предложил свои услуги, пообещав обучить друга некоторым секретам в стрельбе и отыскании медвежьих следов. А дней через пять старик привел в сторожку девятимесячного щенка от русской гончей. Это был кобелек черно-пегого окраса, с довольно развитой мускулатурой, в золотистых подпалах на голове. Он обладал звучным голосом и острым чутьем. По словам Евграфа Семеныча, щенок воспитывался у одного знающего человека по всем правилам дрессировки. И точно: услышав свою кличку - "Лотос", он вздрагивал и глядел на окликнувшего умными, проницательными глазами, легко, с шаловливой игривостью исполнял команды: "Ко мне!", "Лечь!", "Ищи!"
Сначала, правда, он сопротивлялся их требованиям, иногда проявлял упрямое своенравие. Столкнувшись со враждебностью животного, Костя запретил Евграфу Семенычу кричать на Лотоса и терпеливо ждал, пока щенок пообвыкнет, покоряя его молчаливой лаской. И скоро в целом мире, казалось, не было существа преданнее ему, чем Лотос.
Евграф Семеныч с Костей принялись натаскивать Лотоса по дупелю, чуткой болотной птице. По резкому запаху дупеля, чуть приседая на передние лапы, прячась в осоке, Лотос бесшумно шел в поиск. Весь напрягался от волнения, струной вытягивал спину. Заметив птицу, он замирал на стойке, будто завороженный: ждал приказаний. Евграф Семеныч волновался не меньше Лотоса, взмахивал в воздухе рукой - и Лотос каким-то чудом улавливал это движение, делал несколько стремительных бросков навстречу птице, вспугивал ее. Дупель взлетал, и в то же мгновение, чуть раньше выстрела Евграфа Семеныча, щенок вжимался в траву и, дрожа всем телом, следил глазами за полетом птицы, пока она, обессиленная горячей дробью, не падала наземь. Тогда по голосу Лотос вновь вскидывался, стремглав летел на поиски, шелестя осокой, и затем возвращался к ним с теплой добычей в зубах...
Бывалые люди похваливали молодую гончую Кости, а он ждал первых осенних туманов, чтобы проверить ее в настоящем деле.
Раз бродил Костя с Лотосом по взгорьям у фермы.
Солнце стояло высоко, почти над головой, деревья мало давали тени. Пекло и парило - к дождю. Костя продрался через папоротник к черемуховым кустам. Из-под твердо слежавшихся пластов красновато-бурого плитняка бил прозрачный ключ. Костя с облегчением опустился возле него на колени, сиял сумку, положил ее у ног, ружье - сверху. Ветки черемухи клонились от поспевающей крупной ягоды, надсадно гудело комарье. Костя сорвал узорный, папоротниковый лист, брызнувший соком на ладонь, помахал им возле лица. Комарье отодвинулось, гуд в ушах замер, легкая прохлада, как тень, коснулась щек. Остудившись, он припал к земле на локти, подполз на четвереньках к воде и стал медленно тянуть ее сквозь зубы, наблюдая за мелкой рябью вокруг рта. И перестал пить, заметив в глубине ключа отражение чьих-то обнаженных до колен ног и черного, в оборочках, платья.
На той стороне ключа, лицом к нему, стояла Марея.
Прозрачные глаза ее неотрывно следили за ним сквозь листья.
- Здравствуй, - пропела Марея и стала обходить ключ, приближаясь к нему. - Собака меня не укусит? - Платье на ней шуршало, потрескивал хворост.
Костя гладил по шерсти ластившегося у его ног Лотоса.
- Она у меня смирная, на людей не кидается.
- Смотрю: сидит кто-то... Я тут ягоды на поляне рвала. Хочешь? - Марея протянула ему бумажный кулек с алой лесной ягодой. - Крупные, что клубника.
- Наелся. Спасибо, - отказался Костя. Он взял сумку, сунул в лямки руки, забросил ее за спину. Встал.
Голос у Марей осекся:
- Уходишь?
- К Григорию забегу. Просил помочь освежевать овцу.
- Торопишься? Не хочешь и поговорить со мной, - не то укоряла его, не то жаловалась Марея. - Постой! - Она решительно встала перед ним, загородила дорогу. - Ты от меня нонче не уйдешь. Все тебе выскажу.
- Марей, - с болью произнес Костя, жалея ее, - мы уже говорили.
- Постой! - она толкнула его в грудь, отчего-то в беспокойстве оглянулась назад. Губы у Марей вытянулись, сделались еще тоньше, глаза потемнели. - Долго я молчала, дай душу облегчить... И не гони меня, не гони!
Я, может, одна только и уважаю тебя.
Костя больше не противился ее настойчивому желанию поговорить с ним, поморщился - и сник.
- Давай. Чего там?
Болью и надеждой светились печальные глаза Марей.
- Прогони ее. Сгубит она тебя.
Костя теребил лямку на выпуклой груди. Комары столбом толклись между ними. Он не отгонял их, одним дыханием не допуская близко к лицу.
- Прогони. На что она тебе? Для забавы?
- Я люблю ее.
- А она тебя жалеет? Ты спросил?.. От скуки с тобой связалась. Появится другой - бросит тебя. Вон и Григорий говорит: не к добру это.
Зрачки у Марей повлажнели, шея вытянулась. У горла запульсировала тонкая синяя жилка. Костя нагнулся, поднял с травы ружье, сердито дунул в стволы.
- Много зла в себе держишь.
Марея не сторонилась, настаивала:
- Попытай Григория, попытай!
- А что? - насторожился Костя.
- Он расскажет, какая она. Машутка такое про нее знает - ушам бы не слышать.
- Уйди, - выдавил Костя, отступая от Марей в папоротник. - Тебе на всех бы лаяться.
- Брешешь, Костя... Я не злая - несчастная. Сам знаешь, как я мужа берегла, на руках носила. И обшит, и обстиран был. - Марея смахнула с ресниц навернувшиеся слезы, дернулась, будто в судороге. - И тебя холила б не хуже.
- Говорил я тебе: любить надо.
Горькая усмешка тронула Мареины губы.
- Любить!.. Любовь вспыхнула и потухла, как спичка. Жить надо. Вместе веселей, чем врозь... Прогони ее.
Замуж она за тебя не пойдет.
Костя исподлобья сверкнул на нее недовольным взглядом:
- В женитьбе ли радость?
- А в чем?! - ужаснулась Марея.
- Ты не поймешь, - сказал ей Костя. - Сердце у тебя не то.
- Тогда иди, - упавшим голосом проговорила Марея и отвернулась, поднесла ко рту конец платка. - Не держу тебя.
В душе Кости опять шевельнулась жалость к ней. Он потоптался возле притихшей Марей и, обеими руками раздвинув бледно-зеленые листья папоротника, пошел в гору мимо нее. Лотос обрадованно завилял хвостом, понюхал у Марей туфли и побежал вслед за Костей.
Марея всхлипнула, подсела к ручью на корточки и, обхватив острые загорелые колени, уставилась в воду.
Пригляделась к тихо плескавшемуся возле черных корней ольхи своему лицу, странно вытянутому от подбородка до лба и переломленному поперек находящей рябью.
Оно навело на Марею ужас. Задрожав от омерзения, Марея схватила палку и бросила ее в ключ. Лицо раздробилось, исчезло...
- Костя! - позвала Марея.
- Чего тебе?
Она затаилась, послушала, как звучит его голос, перекатываясь эхом в глубине черемуховой балки, и побрела на яркий свет поляны. Тонкий комариный зуд бился в ушах Марей, просвеченных солнцем. Марея шла не подымая головы и на краю поляны столкнулась с Косстей.
