Иван Шмелев - Том 7. Это было
Полковник наганом показал к службам.
– Пока. Комиссия спешно ведет работу.
– Что вы с ними хотите делать? – спросил я, стараясь казаться равнодушным.
Полковник с изумлением оглянул меня.
– Что за вопрос?! Они понесут заслуженное! За кровь ответят они!!
И его голос зазвенел сталью.
– Извольте сидеть! – крикнул он, предупреждая наганом мою попытку открыть дверцу машины. И понизив голос: – Этот широкорылый… хорошо вам известен?..
– О, да, господин полковник… вполне надежный, девственный, так сказать! – поспешил я успокоить тревожную подозрительность полковника и даже придал голосу некоторую таинственность: дескать, и мне понятно, почему должен быть надежен шофер.
Сашка, кажется, не совсем понял, что дело идет о нем. Но он был в возбуждении: надувал щеки, шевелил скулами, делая быстрый выдых, – обычный прием, когда сильно расстроится.
– Смо-трите… фигура странная! И эти… слишком мясные зубы… Да, так вот… И вот результат! Всего только сутки – и влияния ослабели! Как у вас там, поручик?
Поручик дремал на крыше. Он лениво поднялся и доложил:
– Все в порядке, господин полковник. Прикажите давать обед.
– Бросьте ребячества! – с укором сказал полковник. – Их еще хватает на пустяки! В момент возрождения человечества, когда из этой цитадели – указал он на желтый дом – потекут во весь мир животворящие токи моей системы, – они думают о еде! Ну, это скоро пройдет. Вчера прислали отравленный хлеб, но я захватил агента-подводчика. Сегодня уже не везут хлеба! Вы по-ни-маете?! И что же?! Сколько было вчера и сегодня на перекличке?
Прохоров вытянулся, отступил на четыре шага и доложил отчетливо:
– Ваше высокоблагородие! Вчерашнего числа, по вверенному мне Отделу сопротивления гибельного влияния… – он запнулся, растерянно моргая, как запуганный экзаменатором ученик, – волнений врагов человечества! налицо оказалось сто семнадцать нижних чинов, обер-офицеров два, штаб-офицер – один! Сегодняшнего числа: нижних чинов – тридцать один, обер-офицеров – два, штаб-офицер – один!
– Безнадежные откололись. Ну, погибнут! – крикнул полковник, и его глаза загорелись. – Сегодня один выбросился там… увидите результат. Впрочем, это все частности…
Я услыхал сдавленный шепот казначея:
– Ужас… ужас…
VIIIУ меня путалось в мыслях…
Да что же, наконец, творится? Что это: марево или суть? И что это за разгром весь этот, и что такое эти борющиеся с призраками люди?
А может быть, это вовсе и не разгром? Там, в огне и в крови, в рёве и пляске штыков в живом мясе, в громе и свисте бешеного железа, – разгром или созидание? А здесь… все то же ли «марево», как в городишке, на фронте, в моем «гробу»?
Безумный полковник говорит такие слова, каких не слыхал я давно, не слыхал ни от одного человека на фронте:
– Человечество попало в тиски – и рвется. Столкнулись светлые тени будущего и теперешние скелеты… И вот, облечение новой плотью идет кроваво… Им нужна только плоть! Я… я дам новую душу – тихим, небесным, светом…
Почему же я должен признать полковника безумным? Он ведет облечение новою плотью, рвет старую плоть, и его душа истекает болью. Разве это – не суть? И какой еще «сути» нужно?
Начинало казаться мне – и было! – совсем реальным: идет борьба нарождающейся «новой сути» и старого «марева»… Это чудесно. Прорывается новорожденная мысль, рвет и ломает устоявшиеся пути привычного…. – и отсюда хаос, хаос… Идет эта борьба, и я в центре этого вихря, этого столкновения, и болезненно выдираюсь. Теряю сознание привычной «сути»….
Но эта привычная «суть» еще давала о себе знать, еще держала. Она успокаивала, как милая пичуга на кустике, как туфли из ангорского кролика, крашеный пол и чудесная старка казначея… Ах, где вы, мои тихие дамы в перьях, телунька на бугорке, пестрые колокольцы вьюнка в утреннем тихом садике… восходы и сумерки, – никому не мешающая, ничем не пугающая, такая понятная, чистая суть человеческой, моей жизни?.. Не хочу никаких новых рождений и «продираний».
Эта привычная «суть» еще давала о себе знать, и от этого было легче. Она оставалась для меня в казначее, в Сашке, в его верном, «успокоительном» затылке, за которым все просто, «андеференто», – пряничные девчонки, «выбьем», плевать!..
Полковник сделал наганом знак: сойти!
– В дом пока незачем… Да! Истукан этот, ваш шофер… вы уверены в нем? – шепнул мне баском полковник, тревожно-враждебно косясь на Сашку. – Это очень важно для нас! Вы уверены?
– Я уже имел честь, господин полковник…
– Такое… животное рыло!.. Скулы и румяная морда… морда! У них все – в морде! И тот негодяй, Гальске… проклятые розовые щеки! мя-со проклятое!! Только мясо! кровь черная!!. Я их распознаю чудесно. Вы поглядите – мои! Они утончились, облагородились… – и их признают боль-ны-ми! О, подлецы! Ну, идемте…
– Скажи ему про немцев, спасай положение! – хрипел казначей, выбираясь опасливо на сиденье. – Он заговорит всех, туманный…
– Хоть керосину нет ли… – испуганно кинул Сашка.
Говорить с полковником было бесполезно. У меня было другое в мыслях, я обдумывал один план… Но, спутанный призывом Сашки и казначея, я опять попытался:
– Господин полковник… о вашем великом подвиге мы должны немедленно уведомить Пулково и весь мир… Дайте же нам хотя бы… керосину!..
Я чуть не расхохотался. Этот проклятый смех бился во мне, смех надо всем – над этим циклоном «сути» и «марева». Человечество… и – керосин!
– Бросьте вы пустяки! Все уничтожено! – раздраженно сказал полковник – Бензин то же, что керосин… их формулы очень близки. Пока… вы необходимы мне здесь. Здесь – центр! Концентрируя силы, мы будем бить отсюда по периферии! Понимаете?! Прошу…
Он вдруг схватился за голову, не выпуская нагана, и застонал:
– Что они со мной делают! Они не хотят снять подлый микрофон! все еще эти ужасные голоса… Но все это скоро кончится. Живей, идемте…
Мы сошли с машины. Казначей засопел, стараясь вытянуть чемодан и тревожно мигая мне.
– Что такое?., что за чемодан?!. – тревожно крикнул полковник, отскочив в сторону.
Я не нашелся сразу, но казначей таки вывернулся удачно:
– А… а… а…
Он смотрел в ужасе на полковника, с разинутым ртом и вывороченными глазами. Он даже поднял фуражку, обнажив мокрую лысину, и беспомощно акал, как младенец, шевеля языком. Куда девалась чудесная его бойкость, на крашеном, верном, полу, с одуряющей Аргентинкой!
И вдруг – гениально-простая мысль вырвалась ласточкой:
– Ассигновки!., для помощи!..
– Ассигновки?!! – так и вспорхнул полковник. – Наконец-то! Чего ж вы молчали, друг?! Давайте, сейчас давайте!
Полковник схватился за чемодан, но… казначей ухватился крепко. Взметнулась его «стихия»!
– Я… ка… казначей, собственно… и буду выдавать по инструкции… пришлите формальные требования…
Это далось ему очень трудно. Но, должно быть, его измученное лицо, с натеками под глазами, пришлось по душе полковнику: лицо одухотворенное! Полковник выпустил чемодан и сказал приятно:
– Казначей?!! Чудесно! Это как раз мне и нужно! Какая предусмотрительность! – восторженно закричал полковник. – Назначаю вас старшим казначеем всего Отдела! Теперь карьера вам обеспечена… похоже, вы карьерист? Немножко?..
Какова сила ассигновок! Даже такого они сделали галантным.
– Не… множко… – выдавил из себя казначей, ворочая на меня глазами.
– Вам представляется возможность… необходимо реорганизовать финансовую систему! У меня гениальный план… Руководящие указания получите вы от… Прохорова и завтра же подадите доклад в комиссию капитана Корина. Идемте…
И поманил наганом.
Вы представляете физиономию казначея! Его посиневшее от волнения, страха и усилий лицо – он едва волочил чемодан – сплошь покрыло крупными каплями, словно его хватили из брандсбоя, он затрепыхался на месте, как подбитый, и потащился за нами, не издав ни звука.
Сашка хотел остаться в машине:
– Ваше вскобродие! Разнесут на клочья… – взмолился он, отмахиваясь от писаря.
Он показывал «мясные» зубы…
– Молчать! – гаркнул полковник так, что казначей выпустил чемодан, а толпившиеся, в гороховых халатах, рассыпались в птичьих криках. – За мной! К машине – стражу!
Сашка сделал губами – ф-фу! – и побрел покорно. Я чувствовал, что все дело во мне, что я должен собрать всю волю и отыскать выход, выход – во что? В то, во что я уже не верил?., что мне было совсем не нужно? И все же, я прикидывал, как овладеть полковником. Этот гигант с наганом был не по силам мне одному, но надежда на Сашку была слаба, а казначей едва стоял на ногах.
– Идемте, идемте! – торопил полковник. – Они сегодня не ели и потому немного возбуждены, – показал он на дом, откуда слышался вой. – Надо же поступаться во имя высшего! К тому же я все более убеждаюсь, что это дурная привычка – есть каждый день… Я уже другой день не ем – и чувствую себя превосходно. А дано знать в Севастополь и… Владивосток? Ага… Спасибо, спасибо! – сжал мне руку полковник. – Я всегда верил в Пулково… Мне нужны люди, да.
