Михаил Осоргин - Книга о концах
Знакомый голос мадам Ватсон окликает консьержку, только что видящую первый сон:
- Cordon s. v. p.! Merci!*
* Отворите, пожалуйста! Спасибо (фр.).
ГЕОГРАФИЯ
Карта Европы исчерчена линиями поездов и водных путей. В Финском заливе сильно качает пароход, и Ксения Вишневская жестоко страдает. Шварцу морская болезнь незнакома.
У стойки вокзального буфета в Вержболово молодой человек, явный иностранец, колеблет-ся, взять ли ему бутерброд с ветчиной или два крутых яйца; стесняясь за свой акцент, он просит буфетчика дать ему "одна тарьелка" и долго рассматривает сдачу с десяти рублей. Две девицы поспорили: кто он может быть, француз или итальянец? Доедая бутерброд, Ринальдо смотрит на девиц с уверенностью красивого мужчины.
В третьеклассном вагоне из Франции в Италию едут две русские девушки, кто хоть немного разбирается в национальностях, тот ни на минуту не задумается. Наташа не сводит глаз с бегущих мимо окна деревьев, Анюта дремлет. Не вытерпев, Наташа будит Анюту:
- Ты посмотри, какая прелесть! Начинаются горы. Ведь это Савойя!
В Базеле меняет дальний поезд на местный дама, по выдержанности англичанка, по языку как будто немка. Носильщику она называет станцию Дорнах* - антропософское гнездо. Носиль-щику это совершенно безразлично, но ему нравится, что дама не пытается нести сама свой легчай-ший чемоданчик. За неделю перед этим дама заперла на ключ свою парижскую квартиру, открыв газовый кран.
В Гельсингфорсе оставила вагон невзрачная женщина с еврейскими чертами и, без помощи носильщика, несет к выходу объемистый багаж. В одном поезде с Дорой, но в другом вагоне, как незнакомый, приехал товарищ Сибиряк, член прежней, распавшейся группы Шварца, вернувший-ся в боевую организацию. Через две недели он должен будет встретиться в Петербурге, в среду, в четыре часа в столовой на Литейном, с тем молодым испанцем, который сейчас доедает бутерброд у стойки в Вержболово.
Водным путем на Ганге** и Гельсингфорс, лишь тремя днями позже, по более спокойному морю, едет человек со шрамом на лице. Паспорт у него русский, но пассажиру первого класса паспорт не нужен. Со шведами он объясняется плохо по-немецки, с русскими не заговаривает и с большой охотой болтает по-французски со старой дамой-туристкой. Дама, улыбаясь акценту и добродушию спутника, слушает Бодрясина с приветливой улыбкой, немного страдая от его заиканья. Бодрясин расписывает ей прелесть Иматры и советует провести лето на шхерах. Дама уже знает, что ее собеседник - русский коммерческий агент, женат, отец троих малюток, ранен в лицо на войне с Японией, любит Париж, где бывает ежегодно, а дела ведет преимущественно с Германией и северными странами. За табльдотом*** дама сидит между ним и капитаном парохо-да, грубоватым шведом, с которым говорить не о чем и нет общего языка.
* Дорнах - антропософское гнездо - город в Швейцарии, где в 1913 г. немецким мысли-телем Рудольфом Штайнером было основано Антропософское общество - философская школа, осмыслявшая божественную природу человека. В том же году по проекту Штайнера было заложе-но здание Гетеанума (с. 415) храма теософов, называемого ими Домом Слова. На строительст-ве здания работали представители едва ли не двух десятков народов воюющей тогда Европы.
** На Ганге - Ганге (Ханко) - портовый город в Финляндии.
*** Табльдот (фр.). - общий стол с общим меню в ресторанах, пансионатах и т. п.
На пароходе Бодрясин курит сигары, не столько из конспирации, сколько по привычке ломать вкусы и привыкать ко всему. По той же причине он пьет много пива, которого не любит, и воздерживается от шведского пунша, который ему по вкусу.
В курильной, протянувшись в кресле, он сначала думает о том, что в рассуждении стиля его носки критики не выдерживают, а потом переходит к незавершенному вопросу о полной ненужно-сти его поездки в Финляндию. Шварц уверяет, что он, Бодрясин, необходим в деле, что без него в опасный момент группа наделает ошибок, так как оставить ее не на кого. Партия также обязывает Бодрясина "состоять" при Шварце, непосредственно в выступлениях не участвуя,- да это и невозможно при его физических приметах. Но в чем, собственно, эта необходимость, никто точно определить не мог бы. Поездки же, вроде этой, обходятся дорого.
Дора, конечно, необходима. Может пригодиться и Ксения, если дело в Петербурге затянется и придется изменить план. Ринальдо и Сибиряк исполнители. Шварц - командир. Из прочих участников, живущих в Петербурге, Бодрясин двоих совсем не знает; Шварц за них ручается,- но не Шварц ли ввел в организацию и Петровского! Все они рискуют жизнью, и все нужны. Меньше всех, на этот раз, рискует Бодрясин, едущий барином в первом классе с сигарой во рту. Конечно, рано или поздно повесят и его. Если "дело" погибнет, Бодрясин решил поехать в Россию при первой возможности и, может быть, там остаться, хотя трудно придумать что-нибудь неразумнее.
В дыму сигары, дешевой и противной, Бодрясин видит несколько знакомых и милых лиц: лица тех, кто уже заплатили полностью за дерзость выступать судьями и мстителями. Их было много,- теперь остаются единицы. И думает Бодрясин: при теперешних российских настроениях - эти уже последние! Вон и Наташа отошла от нас и уехала в Италию. Сам я ее и уговорил. Раз мог уговорить - значит, так для нее и лучше. Нет, из здешних черпать уже нельзя, а есть ли люди в России - кто скажет? Нужно побывать и убедиться.
Как часто бывало, мысли Бодрясина погружаются в ересь: как это так может быть, чтобы уничтожение одного дрянного и ничтожного старикашки, хилого и хлипкого, хотя зловредного, требовало участия десятка молодых и здоровых людей, которые должны рисковать жизнью и проделывать нелепые зигзаги и петли по карте Европы? Да ведь его можно придавить ногтем! Крикнуть громче - и он рассыплется. Прихлопнуть ладонью - и останется мокрое место. И сейчас же Бодрясину-еретику, Бодрясину-заике, плавающему в клубах дыма плохой сигары, отвечает трезвый, выдержанный, плавно и ясно выговаривающий слова и фразы совсем другой Бодрясин:
- В этом весь трагизм, но в этом и красота подвига. Страшной, несоизмеримой ценой оплачивается святая дерзость. Или ты веришь - или не веришь. Если не веришь - уйди, а не борозди море и землю сомнениями.
Захлебываясь дымом, еретик Бодрясин ядовито тянет:
- К-красота подвига, когда семеро атлетов на мышиного жеребчика...
Солидный ответ:
- Если бы поединок - ты послал бы против мышиного жеребчика одного из своих несуще-ствующих младенцев, о которых ты наболтал даме за табльдотом. А этот жеребчик - за стенами и штыками.
- Не человек, а, т-так сказать, ид-дея?
- Не смешно, Бодрясин!
Мимо протянувшего ноги террориста проходит дама-туристка, с улыбкой садится в кресло напротив и закуривает тонкую папиросу. Она-то, конечно, сразу отмечает, что носки этого русско-го чудака не подобраны ни к галстуку, ни к цветной нитке пиджака, но она готова простить ему все за его словоохотливость, аппетит и остроумие. И дама окончательно решает, что будущей осенью поедет в Пётерсбург, Моску и Коказ.
В Ганге Бодрясин оставляет пароход, хотя было бы проще доехать прямым морем до Гельсингфорса. Не все то, что проще, согласуется с его планами.
Но в полном согласии с выработанным планом испанский художник, приехавший в Петер-бург, любуется решеткой Зимнего дворца и Медным Всадником. Он любуется совершенно искрен-не, хотя именно мимо этого неутомимого Всадника бегал в свое время с курсом ботаники под мышкой. Сейчас, после долгой разлуки, он чувствует себя настоящим и подлинным иностранцем и с серьезнейшим видом перелистывает "Бедекер".
Он уже успел убедиться, что никакого "хвоста" за ним нет. Он прав: следить за иностранцем не приказано, чтобы не вызвать в нем подозрений. Следить за ним совершенно излишне, во всяком случае до трех часов будущей среды, когда он выйдет из столовой на Литейном, а тот, другой, минут на десять там задержится. Музыкальная пьеса разыгрывается по нотам; партитура в много-опытных руках. Они наивны, как дети! Ведь не один же жалкий юноша Петровский, кстати не по-дающий о себе вести, обслуживает за небольшое вознаграждение государственную безопасность! Еще никогда не было такого прекрасного "внутреннего освещения"! Даже старичок извещен, на какой приблизительно день назначена его гибель; более точные сведения будут даны дополни-тельно.
В швейцарском местечке Дорнах показывают приезжей даме строящийся Гетеанум. Русский поэт* с нездешними глазами лежит на лесах под куполом и выбивает узор на твердом проклеен-ном потолке.
Итальянский поезд ныряет в туннели, радостно освобождается, бежит по краю скал, опять ныряет и опять вырывается на солнце. Внизу - морская бирюза, при подходе к станции сады,- и возможно ли, что это самые настоящие апельсиновые деревья!
- Наташенька, смотрите!
Если бы все это могла видеть Анютина тетушка с Первой Мещанской!
