Лазарь Карелин - Последний переулок
Что поделаешь? Четверо сильных парней вежливенько так, без насилия, но и твердой рукой подвели мужчин-дружинников к столу, пододвинули им стулья, усадили. Что тут можно поделать? Не отбиваться же? Да и попробуй отбейся от таких. Уступила и маленькая строгая Зина. Но прежде чем сесть, она вынула из сумочки очки, нацепила на носик, вгляделась внимательно в Геннадия. Мол, должна же я понять, что это за человек. Разглядела, вымолвила свой приговор:
- Нет, вы не пьяны, во всяком случае не очень. - Догадалась, догадливый народ женщины, даже и такие, еще пока обереженные жизнью: - У вас неприятности? С какой-то Зиной?
- Не то слово, взяла да и изменила мне, - сказал Геннадий, дивясь, что взял да и признался, сказал правду про стыдное для себя.
- Вам?.. Это вы, наверное, ей. Впрочем, это не мое дело. Но только мы не пьем, товарищи. А уж коньяк и подавно. Не смейте разливать, мы же на дежурстве!
- А контакт с народом, с населением должен же быть у вас? - сказал Дима, востроносенький, быстроглазый, усмешливый парень. - Узнаете, кто есть кто. Коньяк в таких случаях - отличный ускоритель.
- Студент? - спросил один из дружинников, застенчиво принимая протянутый ему стакан. - Зина, собственно говоря...
- Ни в коем случае, Вадим Петрович! Как вы не понимаете?.. Поставьте стакан! И вы тоже, Сашенька! Нет, друзья, мы пить с вами не станем. Разве что чашечку кофе. Поймите нас правильно, мы на дежурстве, патрулируем. Было бы нонсенсом, если бы мы тут с вами напились!
- Кофеек патрулю! - крикнул Геннадий. - И тарелку с нонсенсами, я хотел сказать, с пирожными!
- А вы не без юмора, - сказала Зина. - Нет, правда, друзья, вы студенты? Да что я, вы все старше студенческих лет. Молодые инженеры? Физики? Филологи? Вы - здешние?
- Мы здешние, - сказал Дима. - Я - слесарь-водопроводчик. Он именинник наш - электрик и вообще на все руки. Николай - сантехник, гроза засоров, как и я. Славик - плотник, столярничает. Мы не из МГУ, мы из ПТУ. В прошлом, конечно. Все четверо не женаты. Профессии у нас такие, что многое видим. А ведь женятся сослепу. Верно говорю? Вы-то замужем?
- Нет. Профессия такая...
- Извините, а вы от какого учреждения здесь к отпуску три дня прирабатываете?
- Что значит к отпуску? Работа дружинника - это общественное поручение.
- Знаю, согласен, сам иногда дружиню. А все-таки что три дня к отпуску за это прибавляют, это существенно.
- А я вот кровь сдаю, - сказал крупный, медлительный Николай. - Еще два дня к отпуску.
- Фу, какой практицизм! - сказала Зина.
- Фу да фу - и пять дней к отпуску, - сказал Славик, вот именно что Славик - славный, светленький паренечек, но с колкими, в упор рассматривающими глазками.
Грянула музыка. Вальс.
- Предупреждение! - крикнула барменша. - Последний вальс, скоро закрываемся!
- Вот как вы ее напугали, - сказал Геннадий поднимаясь. - Прошу вас, Зина, покружимся.
Что было делать? Он уже подхватил ее сильными руками.
- А глаза у вас грустные, - сказала она, подчиняясь этим рукам, уступая, вступая в кружение.
Он промолчал, прижав к себе маленькое, крепкое тело этой девушки с красной повязкой на рукаве, нахальновато соскользнув рукой к ее бедрам - все они одинаковые! Она была в совсем новых брюках из джинсовой ткани, сужающихся к щиколоткам. Наимоднейшие дамские штаны. Он знал, как они называются. "Бананы" - вот как. Она была в "бананах", но на вырост. Не нашелся у спекулянтки ее номер. Штаны отличные, с молниями где нужно и не нужно, но - на вырост. И когда ладонь соскользнула к бедру, то только и ощутил он топорщащуюся, грубую джинсовую ткань. А крепенький ее задок упрятался, отгородился, она и не почувствовала его руки.
- "Бананы" с рук брали? - спросил он.
- Уберите руку! Это просто какой-то нонсенс, в какую мы попали ситуацию!
- Да вы не бойтесь.
- Это вы не бойтесь. Учтите, я танцую с вами только потому, что мне вас жаль. У вас неприятности, это видно невооруженным глазом.
- А уж в очках-то и подавно. Телефончик дадите?
- Боже, он собирается мне звонить! Познакомился! Поймите, это же нонсенс!
Правдами-неправдами, дружески, только дружески, но все же понуждая, а силы были неравные, парни уговорили - убедили! - пригубить и раз и другой и Вадима Петровича, и Александра Андреевича, да и самою Зинаиду Павловну. Ну, а коньяк, особенно если он такой старый, такой хитрый от своей старости, лукавый, коварно действующий, он свое дело знал, он сам тоже умел себя предложить - чуть зазевался, а стакан уж у губ, и потягиваешь, потягиваешь за разговором, в гаме да в смехе.
Да и велик ли грех? И верно, надо же познакомиться с местным "бомондом", если твой тут район патрулирования. Не только строгостью, но дружескими связями силен бывает дружинник при экстремальных разных случаях. Это просто удача, что так все вышло, что эти парни теперь станут им приятелями. А эти парни, для которых здешний бар, видимо, что-то вроде их личного клуба - сюда никто больше и не зашел с улицы, - а они, собственно говоря, ничего же плохого не делают. Справляют день рождения друга. Кстати, славный парень. И у него грустные-прегрустные глаза.
Когда Геннадий, проводив Зину (а она неподалеку жила, по ту сторону Сретенки, в Даевом переулке, - всё у него рядом), когда он рискнул ее поцеловать в подъезде ее дома, она не стала отбиваться.
Только шепнула, чуть задохнувшись:
- Но ведь это же нонсенс! - И побежала, вырвавшись, вверх по лестнице, смешно бултыхаясь маленькими крепкими бедрами в "бананах" на вырост. А, все они одинаковые! Он побрел, покачиваясь, домой.
11
Наутро, ровно в девять часов, Геннадий звонил в дверь дома Кочергина. Позвонил и замер, ожидая, что сейчас отворит дверь Аня. В халатике? Без бельишка опять? Он бы, может, и не пришел сюда сейчас, хоть и обещал, но притянул канат, на канате его кто-то приволок сюда. Кто же это? Что за канат? Чуть разлепил глаза утром, а уже понял, что пойдет к Кочергину, что не увернуться ему, не сможет. Такой это был канат, так сразу натянулся, потянул.
Но отворила не Аня, сам Кочергин стоял на пороге.
- Пришел? - Он обрадовался Геннадию, улыбнулся щедро. - А я загадал: если придешь, значит, все у меня обойдется, притрется, уляжется. Молодец, что пришел! - Кочергин был в белоснежной рубашке, галстук новый и еще лучше вчерашнего, костюм тоже другой и тоже еще лучше, чем вчерашний, сменил и башмаки, модные на еще моднее.
- Вы как на свадьбу собрались, - сказал Геннадий. - Не с Аней ли в брак вступаете?
- Не завидуй, не завидуй, Гена. Моим советом не воспользовался?
- Сверх меры. Сразу с двумя Зинами дело имел.
- Ну ты даешь! А что, так и следует поступать, если не хочешь увязнуть. Одна любовница - это серьезно, две - это забава.
- У вас серьезно?
- Я вообще в очень серьезной полосе, Геннадий. Вот что, я раздумал. Никаких записок. Поеду сам. Но ты мне нужен. Зачем? Поймешь по ходу пьесы. Еще денек мне даришь? Условия те же.
- Суббота - не работа.
- Отлично! Сбегай на Трубную, возьми такси и гони его... ну, хотя бы в Малый Сухаревский, к нашей школе. Минут через десять и я там буду. Давай! Кочергин притворил дверь, а Геннадий повернулся и побежал. Мог бы и не бежать, но побежал, ведь Кочергин сказал: "сбегай". От Кочергина, который был совершенно спокоен, от слов его совершенно спокойных исходил такой жар, лихорадка такая жила в нем, что и Геннадию она передалась. Канат притянул, жар подхватил, толкнул, - он только подчинялся.
Пожилой таксист, прежде чем согласиться ехать, принялся расспрашивать, куда да зачем, да сколько ждать-стоять. Геннадий ни на один из его вопросов ответить не мог. Но уже перенял манеру:
- Не твоя забота, дядя. Четвертной сверх счетчика.
Поехали, свернули в первый же переулок от Трубной площади, и вот она, их школа. Геннадий вышел из машины, подошел к дверям. Сколько раз он их отшвыривал, вбегая, выбегая. А раньше, больше трех десятков лет назад, другой мальчишка тут хлопал этой коричневой, в небрежной покраске дверью. Ремкой он сперва был, потом подрос и стал Ремом. Наверное, умел постоять за себя. И сейчас вон какой крепкий. Спортом занимался. Наверное, и боксом. Тут все ребята умели постоять за себя. Район такой. Вон - Центральный рынок за рядком старых домов. Трубная - слева, Самотека - справа. Боевые места. А там, дальше, путь к Марьиной роще. Куда как боевые места. А перед глазами его переулочки, взойди попробуй кто чужой из пацанья. Смелых парней обучала эта школа, отчаянных. Узнать бы, каким тут Рем этот был. А зачем? И так ясно, что умел за себя постоять. Волчонком рос. Рем - это же волк, кажется. Рем и Ромул... Нет, спутал, это их, двух братьев, вскормила волчица. Да то давно было, в Древнем Риме. Еще и Рима не было, от Ромула и Рим. Все-таки вспоминалась школьная наука. Взойти, что ли, подняться на второй этаж? А зачем? С какими такими достижениями? Вдруг встретится кто из учителей: "Что поделываешь? Чего добился?" Любят учителя расспрашивать об успехах. Им подавай одних только чемпионов, академиков и министров, из тех, кого они тут воспитывали. Самим не удалось, в учениках себя доказывают.
