Александр Яшин - Сирота
- Хитрить стали, на кривой все запреты хотят объехать! - шумел Прокофий Кузьмич.
- И будут хитрить, коли запретов много.
- Я тебя научу, молокосос, как хитрить! Нюрка, коси все подряд!
Когда председатель закричал, женщины и девушки, сидевшие на земле, повскакали с мест. Клавдия испуганно заморгала глазами. Кто-то тяжело вздохнул.
Нюрка перепугалась больше всех: ведь если бы она первая не брякнула об этой поганой траве, может, и крику бы такого не было. Во всем она виновата молчала бы да молчала!..
Шурка хотя и старался держаться как подобает взрослому мужчине, каким он хотел быть, но все лицо его покраснело, и он начал поглядывать на директора школы, словно ждал от него защиты.
А директор сидел себе на земле да тэкал, будто дразнил кого:
- Тэк-тэк! Тэк-тэк!
И поглядывал снизу то на председателя колхоза, то на занятного подростка Шурку.
- Не буду я косить! - вдруг сказала Нюрка Молчунья.
- Что, что? - искренне удивился Прокофий Кузьмич.- И эта туда же? Ты кому здесь подчиняешься? Обоих из колхоза выгоню и участки отберу! Видали, что делается? - обратился он к Аристарху Николаевичу.- Ославили на весь район, да еще голос подымают, антимеханизаторы проклятые! Я этот дух из вас вышибу.
Нюрка заплакала.
Директор школы решился наконец вмешаться в разговор.
- Прокофий Кузьмич,- начал он тихо и спокойно,- с травой никакой хитрости, по-моему, нет. Все честь по чести: люди теребят лен, за это им колхоз оплачивает, а трава, как премия за тяжелую работу вроде дополнительной оплаты. Лен засорен сильно, это же верно?
- Верно или не верно,- не унимался Прокофий Кузьмич,- только здесь косить никто не будет. План по кормам для колхоза не выполнили, а своих коров кормить хотят. Не позволю!
-- А вы успокойтесь, Прокофий Кузьмич, и подумайте.
Но успокоить председателя было уже нелегко.
- И думать не буду! - кричал он.
- А вы подумайте. Люди же хорошее предлагают.
- А я разве плохого для колхоза хочу? Я из-за чего кровь свою порчу?
Аристарх Николаевич посуровел.
- Сейчас вы не правы, товарищ председатель, позвольте вам это сказать.
- Я здесь хозяин! - отрезал председатель.- Всю траву на подстилку выкосим, а будет по-моему.
- Вы не правы.
- Прав или не прав, а я хозяин.
- Значит, так и в райком передать? - спросил Аристарх Николаевич.
Что-то произошло с Прокофием Кузьмичом после этих слов.
- А? - сказал он, и глаза его на мгновение расширились и остановились на директоре, руки недоуменно легли на живот. Он стал быстро успокаиваться. Крик перешел в полушепот, словно председатель сразу охрип.- А? - сказал он.
- Что "а"?
-- Да ведь что ж... Вы меня понимать должны...
Аристарх Николаевич засмеялся.
- Ну вот, так-то оно лучше. Песик ваш не зря на меня лаял.
- Понятно! - еще тише сказал Прокофий Кузьмич и повторил: - Понятно!
Он оглянулся на теребильщиц. Те ничего не понимали, но тоже стали успокаиваться. Только Шурка улыбался.
- Тогда понятно! - еще раз повторил председатель.- Тогда другой разговор.
На этом и порешили.
Уходя с поля, Прокофий Кузьмич все же погрозил Шурке:
-- Ну, ты смотри у меня!
* * *
Опять Павел сменил место, и опять жизнь его началась как бы сначала.
На новом месте Павлу понравилось все. Понравилось, что здесь меньше надо было записывать и заучивать, а больше возиться в мастерских с разными инструментами, стучать молотком, строгать, сверлить. Здесь рослых и сильных, как Павел, было много, и его не дразнили ни "женихом", ни "дяденькой, достань воробушка". Нравилась ему форма одежды и то, что не нужно было самому заботиться о белье, о постели, о бане, о еде - обо всем этом за него думали другие. Нравилось строгое расписание дня - его будили, его вели на утреннюю гимнастику, в столовую, на занятия, в кино.
И Павел стал прилежным учеником.
Слесарные и деревообделочные мастерские ремесленного училища находились в просторном гулком помещении бывшего собора, давно оставленного верующими, на стенах которого еще сохранились красочные изображения богов и богородиц. К ним ребята добавили немало своих рисунков, не отличавшихся особой святостью, зато не скучных.
Высоко под куполом летали голуби, неизвестно каким образом проникавшие в это теперь хорошо отапливаемое и освещаемое здание, вили гнезда на разных выступах и в углублениях, на верхних подоконниках, на скрещениях балок.
Ниже голубиного потолка висела сеть электрических проводов, вращались трансмиссии, гудели моторы, шлепали ремни, и, наконец, уже на цементном полу, местами застланном досками, стояли столы, обитые жестью, и станки довоенных и даже дореволюционных марок. Был там один токарный станок "ДИП", и он во всем городе считался чудом техники.
Массивные четырехугольные колонны, соединенные деревянной переборкой, делили помещение на две половины, и не только помещение, но даже запахи и звуки в нем. В первой от входа половине было царство мазута и машинных масел, металлические спиральные змейки свисали со станков, стоял звон, скрежет, визг. Во второй половине, начавшейся примерно там, где раньше был клирос, на полу валялись вороха желтых сосновых и березовых стружек, в которые обязательно хотелось запустить руки, как в вороха ржи на полевом току, либо просто на ходу разгребать их ногами; здесь преобладали звуки шваркающие, шипящие - не звуки, а шумы.
Павел переходил из одной мастерской в другую. На первых порах ему больше нравилось быть в слесарной, где все напоминало о промышленности, об индустрии и все для него было новым, а в столярной пахло деревом, лесом, живицей - все это было чересчур свое, знакомое, деревенское. Поэтому, хотя учителя и называли оба помещения цехами, Павел не принял этого названия для деревообделочников. Какой же это цех? Это даже не мастерская. Это деревня, дерево, надоевшее с детства, неинтересное. Заводом, техникой тут и не пахнет.
Настоящего труда до жестокой усталости, до ломоты в костях, до боли в спине Павел еще не испытывал, но работать ему хотелось. Он не отказался бы от любого поручения, стоял бы за станком день и ночь у всех на виду, только чтоб это было не в столярном, а в слесарном, в железном цехе. Павел мечтал: придет такое время, вызовут его в дирекцию училища (может, сам директор, а?) и окажут ему: "Товарищ Павел Мамыкин! Получен срочный заказ (а вдруг правительственный, а?). Изготовить к такому-то сроку вот это (Павел пока не мог представить себе, что это будет такое), и вам, как лучшему нашему ученику и умельцу, доверяется сделать это, не щадя своих самоотверженных сил и времени. И Павел сразу станет за станок и будет делать это, все будут смотреть на него и помогать ему. Из столовой в цех принесут обед: "Кушай, Мамыкин, пожалуйста, тебе сейчас надо хорошо кушать!" Он поест и все нормы выполнит и перевыполнит. И снимок его будет висеть на самой почетной, на красной доске, и в дирекции будут говорить: "Вот видите, из деревни, а в какие люди выходит человек, деревня тоже новые кадры поставляет!"
Хронический насморк давно уже не беспокоил Павла, но рот его по привычке все еще частенько был приоткрыт, особенно если удивление и любопытство брали верх над всеми прочими чувствами.
- Куда прешь? - закричали на него в слесарной, когда, размечтавшись, Павел ступил в масляную лужу на цементном полу. Вздрогнув, он метнулся в сторону, под трансмиссии, и какая-то неловкая чудо-техника сбила его с ног.
- Вот черт! Не повезло парню! - крикнули рядом, и больше Павел ничего не слыхал.
Прямо с грязного цементного пола перенесли его с разбитой головой в карету Скорой помощи.
Для ремесленного училища это было чрезвычайным происшествием. Значение этого факта перешло даже границы училища. Им заинтересовались и в милиции, и в профсоюзной организации, и в райкоме комсомола. На какое-то время к Павлу Мамыкину было приковано внимание всего районного начальства. И аппарат заработал. Раздавались телефонные звонки, составлялись акты, писались донесения по службе, кому-то грозило наказание за халатное отношение к технике безопасности в мастерских РУ.
В больнице Павла навещали одноклассники и учителя, несли ему разные вкусные передачи, спрашивали его о состоянии здоровья, о температуре, об аппетите, о работе желудка. Казалось, всему городу было нужно, чтобы он скорей поправился.
Павлу все это очень понравилось. Настолько понравилось, что ему даже захотелось подольше полежать в больнице. Врачи спрашивали его: не кружится ли голова, не наблюдаются ли приступы тошноты? А как зрение? Как слух? И Павел стал говорить: приступы тошноты наблюдаются, голова побаливает, зрение и слух как будто немного ослабели. К нему приходили специалисты отоларингологи, окулисты, показывали ему с разных расстояний таблицы с буквами и знаками, спрашивали: "Как видите?", проверяли глазное дно, лазили в уши, в нос.
Павел заметно поправился, раздобрел, привык подолгу спать.
