В Белов - Привычное дело
- Ну чего ревишь, дурак? - Куров погрозил теленку. - Ревить нечево, ежели сыт.
- Пте-пте-пте! Пте-пте-пте, иди сюда, милушко!
Еремиха хочет добром увлечь теленка к дому, теленок взбрыкнул и побежал в другую сторону, а старуха заругалась:
- Прохвост, дьяволенок, шпана, ох уж я тебе и нахлещу, ох и нахлещу, я ведь уже не молоденькая бегать-то за тобой. Пте-пте-пте!..
Мужики с истинной заинтересованностью слушали, как Еремиха ругает теленка, пока из проулка не появился другой старик, Федор,-ровесник Курова по годам, но здоровьем намного хуже. Он держал на плече уду, в руке ведерко из консервной банки и спичечный коробок с червяками.
- Опеть, Федор, всю мою рыбу выудил. От прохвост!
Ходит кажин день, как на принудиловку, - сказал Куров, - и все под моей загородой удит.
- Какое под твоей. - Федор положил уду и тоже присел на бревна. - В Подозерках нынче удил, да не клюет. Мишка взял ведерко и заглянул в него. Одинединственный окунь сантиметров на десять длиной, скрючившись, лежал на дне. Куров тоже заглянул:
- Добро, добро, Федор, поудил. Ишь какой окунище.
Наверное, без очереди клюнул. А что, Федор, там не ревит моя-то рыба, не слыхал в Подозерках-то?
- Как, чудак, не ревит, голосом ревит.
С минуту все четверо молчали.
- На блесну не пробовал?-спросил Мишка.
- Что ты, чудак, какая блесна, ежели я и через канаву по-пластунски перебираюсь. Вот у меня когда ноги были хорошие, так я все с блесной ходил. А рыба и в мирное время в ходу, понимаешь, была. Раз иду по реке, веду блесну, шагов десять пройдешь-и щука, иду и выкидываю, как поленья; штук пять за полчаса навыкидывал, а Палашка Верхушина за водой идет.
"Откуда,-говорит,-у тебя, Федор, щуки-то берутся?"-"А ведь,-говорю, -которые знакомые, дак выкидывай да выкидывай". До войны ишшо дело было. Вот только эк сказал, она, щука-то, как схватит опеть да рикошетом от берега; я тащу, а она от меня...
Мужики истово слушают Федора. Между тем речь с рыбы переходит на другие дела, и разговор тянется бесконечно, цепляясь за самые маленькие подробности и вновь разрастаясь.
- Что, Федор, не бывал этим летом за тетерами-то? - спрашивает Мишка.
- Полно, какие тетеры от меня. Дошел раз до ближней речки, хотел перейти, а нога подвернулась, и я, понимаешь, хлесть на мостик. Рикошетом от мостика-то; думаю, хоть бы живым из лесу выбраться. Нет, Петров, не бывал я за тетерами. А тетера, она, конешно, и в мирное время скусна бывает.
Федор в последнюю войну служил в артиллерии.
Сворачивая цигарку, он долго лижет газету сизым, сухим от старости языком, потом кое-как склеивает цигарку и прикуривает у Петрова.
- Читал, Петров, сегодня газету-то?-спрашивает Куров Мишку.-Опеть, чуешь, буржуазники-те шалят с бонбой. А наши прохамкают опеть. Вся земная система в таком напряженье стоит, а наши хамкают.
- Ничего не хамкают,-отмахивается Мишка.
- Как жо не хамкают и не зевают, ежели оне, буржуазники-те, с бонбой, а нам и оборониться нечем будет?
- Что ты, Куров, - вмешивается Федор. - Да у наших бонбы-то почище тамошних, только, наверно, не знает нихто.
- Прозевают-прохамкают,-не унимается скептический Куров.-С соплюнами да малолетками только перетащиваются. А какая польза от малолетков? Ну правда, этот, как ево, боек, говорят, на Кубе-то Кастров, что ли, тоже Федор, кажись.
- Фидель Кастро, - поправляет более грамотный Мишка.
- Всю землю, в газетах пишут, мужикам тамошним благословил и бумаги охранные выдал, каждому сам вручил.
- Вот видишь, а говоришь, малолетки.
- А ты, Петров, слова не даешь сказать, всякий раз поперек меня. Я и говорю, хоть бы тебя какая-нибудь прищучила поскорее, да чтобы ты остепенился.
- Чего ты, Куров, пристал: женись да женись! Женись сам, коли надо.
- Я не приневаливаю, только не дело так болтаться, как ты.
- В мирное время,-включился Федор,-в мирное время, конечно, жениться надо в сроки.
- "В сроки, в сроки"! - передразнил Петров. - Вон Иван Африканович в сроки женился, наклепал ребятишек, пальцей не хватает считать.
Иван Африканович уходил в это время из проулка загонять своих овец во двор и как раз возвращался. Он увидел мужиков, поздоровался со стариками. Присел на бревна.
- На помин, как сноп на овин,-сказал Куров.- Ивану Африкановичу наше почтенье. Вон про тебя чего Петров-то говорит.
- Чего это он говорит? - Иван Африканович тоже начал закуривать.
- А говорит, худо по ночам работаешь, робетешек мало.
- Оно конешно,-Иван Африканович даже не улыбнулся. - Маловато, дело привычное.
- У тебя Васька-то которой, шестой по счету?
- Васька-то? Васька-то семой вроде, а можно и шестой, оне с Мишкой двойники.
- Гляжу сейчас, бежит, в руках патачина осемьсветная, на грудине медаль. Да вон с крапилой кулиганит.
-Васька!-прикрикнул Иван Африканович.-А ну положь батог. Кому говорят, положь!
И тут же забыл про Ваську.
Куров опять потыкал клюшкой в землю, заговорил:
- Вот мы с Федором вчера насчет союзников... Ты ведь вроде до Берлина дошел, шанпанское с ними глушил, чего оне теперече-то на нас прут? Я так думаю, что Франция все это, она, мокрохвостка, дело меж нас портит.
- Нет, Куров, не скажи,-вмешался Федор.-Франция, она все время за наших стояла, не скажи. А насчет союзников я вот что расскажу. Перед самым концом войны, значит, дело было, в Ялте вожди собрались: наш Сталин, Черчилль, англиец, да американец Рузвельт.
В конце деревни залаяла собака. Ребятишки кидались на дороге репейниками, теплый, пахнущий молоком, дымом и навозом наплыв воздуха докатился до бревен.
- ...Значит, оне в те поры собранье-комитет проводили, что да как решали, как войну завершить и как дальше делу быть. Ну, это дело такое, все время за столом не высидишь, пошли отдохнуть, в палисаде и скамеечки крашеные для их приготовлены. Сидят оне, отдыхают, перекур вроде. И разговорились, друг мой, насчет Гитлера.
А что, робята, говорят, ежели бы нам сейчас этого Гитлера сюда залучить, чего мы с ним, сукой, сделали? Какую ему, подлюге, казню постановили?
Федор переставил ведерко с окунем, покашлял.
- Да. Англией,-Черчилль, значит, говорит, что надо бы его, вражину, поставить перед всем народом да на перекладине и повесить, как в старину вешали, чтобы неповадно другим было. "А вы,- спрашивает,-вы, господин американский Рузвельт, как думаете?" Рузвельт это подумал и отвечает, что нечего с Гитлером и канитель разводить. Пулю в лоб, да и дело с концом, чем скорее, тем лучше. Да. Доходит, значит, очередь нашему русскому Сталину говорить. Так и так, а вы как, Иосиф Виссарьёнович? Сталин трубку, значит, набил и говорит:
"А вот что, товарищи, я сам это дело не буду решать, а давайте мы у часового вон спросим. Позвать, - говорит, - сюда советского часового". А часовой на посту стоял в кустиках. Значит, охранял начальство. Прибежал, доложил по уставу. Так и так, товарищ Сталин, прибыл боец такойто. По стойке "смирно" встал, ждет, чего дальше будет.
"Чего ты, братец,-спрашивают,-чего бы с Гитлером сделал, ежели бы он сейчас в наших руках был?" Солдатик говорит, что надо сперва этого Гитлера изловить, а потом бы уж говорить. "Ну, а все ж таки, ежели б он пойман был",- спрашивают. "А я бы,-говорит,- вот что сделал.
Я бы,- говорит, - первым делом взял кочергу от печки".-"Ну?"спрашивают. "Вторым делом,- говорит,-я бы эту кочергу на огне докрасна накалил". - "Ну?" - "Ну,, а потом бы и сунул эту кочергу прямо Гитлеру в задницу. Только холодным концом сунул бы".- "Это почему,-вожди-то спрашивают,-холодным?"-"А это,-говорит,- чтобы союзники не вытащили".
Федор смеется вместе со всеми, и смех его тут же переходит в долгий кашель, а Куров восхищенно качает сивой головой:
- Так и сказал? Вот ведь пес какой, этот русский солдат!
- Так прямо и сказал,-сквозь кашель говорит Федор, а Мишка спросил:
- Это не ты, Иван Африканович, на посту-то тогда стоял?
- Нет, брат, не я, я тогда лежкой лежал в госпитале.
Куров все еще не может успокоиться, говорит:
- Ну и солдатик. Холодным концом?
- Ну...
- Вот вражина!
- Армянское радио,-сплюнул Мишка.-А ежели и правда, так ерунда все. Я бы на месте этого часового взял эту самую кочергу да всех подряд, вместе с Гитлером.
- Боек ты, Петров, больно. Подряд, - сказал Куров, а Федор добавил:
- В мирное время говорить легче.
- Подожди, Петров, может, дойдет и твоя очередь...- Иван Африканович вздохнул, загасил цигарку, вдавил ее в дерн. - Дело привычное. Только я дак, робята, думаю, отчего эти самые войны? Ну, главари, кому охота, сошлись бы один на один, да и били рыло друг дружке. Скрозь меня вот шесть пуль прошло, век не забыть, сколько страху пережил хоть бы и на Мурманском направлении. Я так сужу, что еще Александр Невской говаривал, что которые люди в шинели одеты, так это уж и не люди, а солдаты.
Пригонили нас, помню, - по эту сторону горы мы, по ту он стоит, немец. Пошто это? Шарахает нас из стороны в сторону, минами садит, некуда плюнуть. То спереди, то сзади, то сбоку земля на дыбы встает. У его, вишь, настроенье такое было, чтобы мне прямо в пуп попасть, да худо, видать, целился.
