Вячеслав Шишков - Тайга

Наконец собрался с духом.

- Видишь ли, Пров Михалыч... какие, значит, дела-то... Этово... как это... ну... Словом, я должен упредить тебя... И все такое...

- Что? - упавшим голосом, затаив дыхание, спросил Пров.

- Одним словом, прямо тебе скажу, - раздался громкий и решительный голос Бородулина, - хошь ругай, хошь нет, а только что я твою Анку, значит, Анну Прововну, полюбил и рассчитываю заместо хозяйки ее пределить, а с своей женой развязаться... Да...

- Так-так-так... - скрывая радость, ответил равнодушно Пров, но левая нога его нетерпеливо задрыгала, а рука затеребила бороду.

- За тобой без малого сто рублей долгу... Это с костей долой... За кобылку тоже скощу... Вроде подарка пусть, вроде уважения... Да-а-а...

- Это ничего... На этом благодарим...

Иван Степаныч тяжело сопел. Силы опять оставляли его, но он, напрягая волю, брал себя в руки.

Он, волнуясь, сказал:

- Ну, только что, видишь ли, какая вещь... Я тебе прямо без обиняков... Так что Анна твоя..

- Что?

- В тягостях... От Андрюхи, одного паршивца-политика...

- Ну-у-у?! - протянул Пров, повертывая голову к Бородулину, и глаза его сразу вспыхнули злом и широко открылись.

- Да, брат, да...

- Ее воля, - тихо ответил Пров и мучительно вздохнул.

Потом, будто передумав, он быстро поднялся, поправил кушак и зарычал, сжимая кулаки:

- Я его надвое разорву!.. У-у-ух ты мне!.. Ну, держись, дьявол!..

И, огромный, пошел, ругаясь, к лошади прижимистой медвежьей походкой.

- Стой-ка ты, стой! - кричит Бородулин и подымается. - Нет ведь его... Я бы его сам устукал... В тайге пропал... С весны еще... Ушел, да и крышка, подох...

Наступило молчание.

- А правда ли... - крикнул было Пров издали и, не докончив, остановился. - А правда ли, Овдоха языком трепала, что Анка не в себе?

- Правда, Пров Михалыч, - ответил Бородулин, - мало-мало есть...

Пров тихо подошел к купцу и, порывисто дыша, остановился. В скобку стриженные, с густой проседью, волосы его разлохматились, суровое лицо как-то осело сразу, задергалось. Он закрыл его пригоршнями, шагнул к сосне и приник к ней головой.

- Дядя Пров, - Бородулин двинулся к нему.

- Ведь на всю волость, на всю волость девка-то... Ведь она за троих мужиков работница... О-о-х ты, боже мой... - задыхаясь, говорил он глухим голосом.

- Слушай-ка... Пров! - обхватив Прова за плечи, старался Бородулин повернуть его к себе лицом, но тот тряс головой и с болью бросал:

- Оставь, оставь... Не трог, пожалуйста...

У Бородулина дрожали ноги и от болезни и от волнения, стучали зубы и горячим песком стегало по глазам.

А тот опавшим и прерывистым голосом, сморкаясь, твердил:

- Ну, чего я теперича старухе-то своей скажу, ну, чего? Научи ты меня, ради господа...

Бородулин молчал. Голова кружилась, и, чтобы не упасть, он схватился за соседнюю рябину.

- И не стыдно тебе, Иван Степаныч: не мог уберегчи девку-та... Эх ты-ы... леший.

- Дело поправимое, - буркнул купец.

- Поправи-и-имое?! А кабы твое дитя так?..

- Она редко сбивается-то...

- Ре-е-дко?! Эх ты, че-о-рт...

Бородулину невмоготу стоять. Он сначала сел на землю, потом повалился на бок.

- Пожалуйста, Пров Михалыч... Мне бы водички зачерпнул... Нутро горит.

Пров принес ему воды, принес его овчинную, привязанную в тороках, шубу, разложил костер, чай вскипятил.

Что-то говорил купцу, расспрашивая и выпытывая, но тот плохо соображал, невпопад давал ответы и, закутавшись с головой в шубу, готов был заснуть.

- ...Застрелю, - ловил он обрывки речей Прова, - только бы натакаться где... И робятам кедровским скажу: встретишь - бей!..

"Бей - не робей, бей - не робей, вей, вей, бей..." - мелькает в сознании засыпающего Бородулина.

- ...Так по затесу и жарь... Вешку поставлю... Ты к нам на праздник? Долги, говоришь, с мужиков собрать?

- К нам собрать... - бормочет Бородулин.

"Не робей, вей, вей... Хи-ха-хо... Хи-ха-хо..."

- А? - выставляет он голову и открывает глаза.

Какая-то желтая рожа шипит и плюется и пышет в самое лицо огнем. Кто-то был, кто-то говорил с ним. Никого нет... Кто же это был? Анна? Нет... Лошадь? Нет... Деньги? А-а-а... Так-так...

- Деньги!.. Украли... У стола...

- У тебя, что ли? Кто? - чей-то голос раздается.

- Отец дьякон...

- Ну, что ты...

- Отец поп...

- Отец поп? Ха!.. Ну спи со Христом... Закутайся да спи.

XI

Мать Анны, Матрена, ночь плакала, утром с крестным ходом не ходила, а теперь, затаившись, глядит из окна на речку, туда, где выбегает из тайги тропинка, и никак не может отгородить себя от праздничных звуков улицы.

Когда гармошка начинает особенно бесшабашно голосить, нахрапом врываясь в душу, а девки петь веселую, перед глазами матери вдруг встает Анна, бледная и больная, и так же вдруг куда-то исчезает. Тогда мать, надвинув на глаза платок, идет к кровати, зарывается с головою в подушку и, всхлипывая, причитает:

- Былиночка ты моя... Травонька нетоптанная...

А праздник идет своим чередом. В избах душно, жарко, хозяйки вытаскивают столы на улицу, в тень, куда-нибудь под навес, либо под забежавший из тайги кудрявый кряжистый кедр.

Улица ожила, заговорила, заругалась и запела.

Праздничней всех у Федота: трех сортов наливка, пиво, пряники, пирог.

Освежившийся в студеной речке батя с удовольствием пьет стакан за стаканом чай с моченой брусникой: положит деревянной ложкой на блюдце, раздавит донышком стакана и нальет чаю. Когда давит, ягоды хрустят и брызжут кровью, а батя смачно покрякивает:

- Вот это я люблю. Кисленькое.

Федот - в одной жилетке, красный, потный, живот до самых колен. Через плечо большое полотенце. После каждого стакана он старательно утирает взмокшее лицо и шею.

Хозяйка, молодая и поджарая, сидела рядом с бабушкой Офимьей. А у стола, облокотившись на край, - маленький солдаткин сын, Васенька Сбитень. На деревне не знали, кто его отец: солдатка, как только мужа взяли на войну, стала со всяким путаться. Солдата убили на войне, когда Васенька родился. И стали его звать "Сбитнем".

Васенька стоял и детскими просящими глазами следил, как пьют большие чай. Но его не замечали, а так хотелось чайку с молочком и оладейку. Он купал сегодня в озере чью-то белую лошадь. Поглядывая, как Федот забелил молоком пятый стакан чаю, Васенька, вспомнив лошадь, сказал:

- Ишь... Чай-то бе-е-е-лый... как конь...

Все засмеялись, а батя сказал:

- Ну, отроча млада, залазь за стол... Как конь, говоришь? Хо-хо... Пра-а-вильно.

Вблизи громыхнула по деревне песня. Успевшие хватить хмельного две соседки - Марья Долгая да Палага - шли в обнимку, весело спускаясь с горы, и визгливо выводили:

Эх, баба пьяна напилась,

Во солдаты нанялась...

Не берут ее в солдаты,

У ней волосы косматы...

Девки в ярких платьях и кофточках-распашонках прошли с песнями в край деревни.

Там, на берегу, высокий взлобок с муравчатой травой. Кругом стоят сосны, густые и пахучие, прохладно там, хорошо и далеко видать во все стороны. Речка - как на ладони: шумит вода, торопясь через гряды камней, желтым песком убраны приплески, на песке опрокинутые долбленки и берестяные крошечные лодочки, сеть общественная на козлах, вдали остров зеленеет, и на нем белыми цветами - гуси.

Кругом тайга. Заберись на крышу часовенки, посмотри во все стороны тайга. Взойди на самую высокую сопку, что кроваво-красным обрывом подступила к речке, - тайга, взвейся птицей в небо - тайга. И кажется, нет ей конца и начала.

Девушки принесли с собой на полянку съестного: сотни три яиц, сдобных калачиков, кедровых орехов лукошко, водки захватили, пельменей, - будут угощать парней.

Три парня Зуевы уж тут. Вот Тереха-гармонист идет, с ним Мишка Ухорез и Сенька Козырь, самые главные плясуны и прибасенники.

Карманы у парней оттопырились, горлышки бутылок выглядывают: сладкая для девок наливка.

- Сеня, - кричит грудастая Варька своему "дружнику", - иди-ка, ягодка, чо тебе дам-то, - и достанет из-под фартука мятную "заедку". - Эй, Сеня!..

Но Татьяна-змея не пускает Сеньку, крепко обняла, прижалась к парню, как к кедру ель.

- Не отдам... Мой... - И сладко, взасос, закрыв глаза, поцеловала.

А Варька, вспыхнув вся, в отместку к кудрявому Парфену льнет:

- На-ка, Сенька, выкуси!..

- Эх ты, чернявая!.. - гогочет, посмеиваясь, Парфен. - Видал, Сенюха, свою кралю-то? Вот она!..

- Ой, затискал... Ой, дух вон, - нарочно громко верезжала Варька.

- Вали-вали! - зло смеясь, раскатывался Сенька. - Сыпь... таковская. Она, тварь, с каждым.

Сенька встал, отпихнул Татьяну, пошептался с Васькой, с Фролкой, мигнул пьянице-мужичонке Парамону, кивнул пальцем снохачу Гавриле, и все пятеро, один за другим, как волки на волчьей свадьбе, потянулись в лесок и там встали кучкой, прячась от народа.

- Кому? Варьке, што ли? - гогочут, топчутся, похотливо ловят Сенькин взгляд.

- Ей, Варьке... - Сухое длинное лицо Сеньки злобно, ноздри раздуваются, черные глаза косятся на мелькающие сквозь сучья кумачи баб и девок.