Явдат Ильясов - Согдиана
- Под стражей.
- Не спускать глаз! Удвоить, нет - утроить охрану! Взять под стражу его товарищей! Воинам объявить: Филота покушался на жизнь царя! Чтобы пресечь смуту, выдать каждому всаднику и пехотинцу по пять серебряных драхм! Я вам покажу, дети праха, на что способен Александр!..
Сын Филиппа преобразился. К чему колебания? Царю припомнились Фивы. Когда Александр, едва вступив на престол, отправился на север против кочевых фракийцев, жители священного города подняли мятеж и объявили войну македонцам, незадолго до этого покорившим Элладу. "Разве я медлил тогда? подумал Александр. - Нет, я нагрянул на фиванцев, точно комета, обратил город в груду развалин, а жителей продал в рабство. Мятеж был искоренен. Да, я не побоялся учинить расправу над великим городом, так неужели испугаюсь какого-то паршивого Пармениона?"
- Объяви гетайрам - завтра состоится суд над заговорщиками, - холодно сказал он Лагу. - Дракила же... - царь немного подумал, - Дракила переведи в отряд конных телохранителей. Этот человек оказал мне вторую важную услугу.
Суд над Филотой и его сообщниками был краток. Их обвинили в злом умысле против царя и приговорили к смертной казни. Преступников, по обычаю, крюками приволокли к краю глубокой пропасти и столкнули на острые утесы, причем молодой царь, присутствовавший при расправе, даже не шелохнулся.
Затем, по законам предков, македонцы совершили обряд очищения. Жрецы разбросали по обе стороны поля внутренности рассеченных псов. Солдаты проследовали между ними отряд за отрядом, храня суровое молчание.
Через одиннадцать дней посланцы Александра зарезали в Экбатане старого Пармениона.
ПОХОД ЧЕРЕЗ ГОРЫ
И грома глухие удары ревут,
И пламенных молний извивы блестят,
И вихри крутят вздымаемый прах.
В неистовой пляске несутся ветра
Навстречу друг другу; сшибаясь, шумят
И празднуют дикий и ярый мятеж,
Смешались в одно небеса и земля...
Эсхил "Прометей прикованный"
Слово Клитарха.
"Прошло полтора года после битвы при Гавгамелах. В середине месяца даисион [македонский месяц, приходится на март - апрель] войска Александра осадили и взяли приступом Кабуру [Кабура - современный Кабул, столица Афганистана] - город, расположенный перед хребтом Парпансиды, на реке Кофен, в котловине, лежащей среди гор.
В Кабуре пересекаются дороги четырех стран света. Здесь лучший в мире воздух. Здесь продают белые ткани, сахарный тростник и лекарственные растения от индийцев, сосуды из диковинной белой глины от узкоглазых оседлых племен Востока, тысячи быков и коней. В окрестностях города бездна садов, осенью изобилующих, как говорят туземцы, золотистым абрикосом, темно-красным гранатом, румяным яблоком, терпкой айвой, медовой грушей, сочным персиком, нежной сливой, крупным миндалем, отборным орехом и виноградом, слаще которого нигде не найдешь. У реки Кофен раскинулось шесть обширных луговин, богатых травой. Здесь мы хорошо откормили коней, так как нам предстоит трудный переход.
Путь наш лежит на север, к знаменитой Бактре. Чтобы добраться до великой столицы, нам придется одолеть страшный перевал через Парпансиды. Туземцы называют его Седлом Анхрамана. Как ни уговаривал Птолемайос Лаг местных жителей провести нас через горы, никто не согласился. Не помогло даже золото. Тогда Александр, заподозрив недобрый умысел, приказал схватить десять лучших проводников, не раз ходивших с торговым караваном в Бактру, и отрубить голову их старейшине. Девять оставшихся тут же смирились.
Завтра мы выступаем. О заступница Гера, богиня горных высот! Что ждет нас на этой тяжелой и опасной дороге?.."
Александр неподвижно стоял на скале, прилепившейся к отрогу одного из величайших горных хребтов Земли, и молча созерцал мир.
На западе исчезал в голубой дымке Иран, растоптанный копытами македонских коней, и как бы угадывался каждый извив бесчисленных дорог, по которым, под защитой македонских военных постов, медленно ползли к Александру подкрепления из Пеллы. На востоке выплывали из туманов заснеженные вершины таинственных горных стран, откуда нет возврата. На севере сгущались груды тяжелых грозовых туч. На юге утопала в жаркой золотистой мгле загадочная Индия.
Азия... Сын бога Аммона не знал, что здесь, в суровом горном узле, находится колыбель человечества, что отсюда, стиснув дубинку и настороженно сверкая пытливыми глазами из-под низко нависших бровей, в просторный мир, облитый солнцем, спустился дикий, обросший шерстью, первый Человек. Но чутким сердцем Александр постигал неизмеримое величие Мира, и Эллада, приютившаяся где-то на тесном полуострове, у далекого моря, показалась ему крохотной, жалкой и смешной по сравнению с этим гигантским размахом светлых, полных жизни пространств. Отсюда, из поднебесных высот перед ним зримо открылась, распласталась внизу вся Вселенная, и сын бога Аммона, обуреваемый странным чувством, грезил наяву, вознесенный над скопищем белых облаков.
Жрец из племени гандхара, пристроившись на камне позади Александра, тронул струны арфы. Раздался тихий, еле слышный звон. Музыканты слегка ударили пальцами по медным кимвалам. Один из них взял в руки бубен и двумя согнутыми перстами стукнул по туго натянутой коже. Там!.. Редко и мерно, не тише и не громче, стучал бубен под ухом Александра: там!.. там!.. там!..
Долго слушал сын Филиппа, поднявшийся на священную скалу, чтобы помолиться перед горным походом, эти ровные, успокаивающие звуки, и постепенно его мозг как бы окутался туманом. Удары бубна стали доноситься издалека: тум!.. тум!.. тум!.. И вот откуда-то из пустоты, из небытия, томительно медленно выплыл низкий, хрипловатый, протяжный звук: "э-э-э-э..." Долго, тысячу лет, целую вечность дрожал этот звук над скалой - вкрадчивый, задушевный, и Александру чудилось, будто он засыпает и отрывается от земли.
Шумит и шумит лазурное море, мерно бьется о берег и откатывается обратно пенистая волна. Колышутся перистые ветви пальм, темно-синих на фоне ослепительно светлого неба. Дремлют над неподвижной водой бассейнов храмы из белоснежного, сверкающего на солнце мрамора. А звук все тянется спокойный, ленивый и мудрый, прерываясь лишь вздохами и неторопливым речитативом.
И еще глубже погрузился в свой волшебный сон молодой царь, и увидел молочные туманы, ползущие из ущелий, и голубые хребты, растворяющиеся во мгле, и мрачные нагория, темные от тени, падающей на них от гигантских облаков, и конские хвосты, развевающиеся на шестах у молчаливых каменных гробниц, поставленных над студеными потоками, что гремят на широком ложе из галечника.
Бесконечно пел жрец, и голос его, замирая от экстаза, напоминал иногда дыхание ветра. Он звучал и там, и здесь, и повсюду, похожий то на приглушенное рыдание, то на детскую жалобу; изредка томно звякали кимвалы, и Александр витал все выше над миром, который постепенно таял и превращался в белую пустоту. И вот все исчезло, остался только голос, доносившийся неведомо откуда, протяжный, как время, и неуловимый, как сон. Александр уже не чувствовал себя, развеялся в теплой пустоте. Сердце его возликовало, и он заплакал от счастья.
Наутро, оставив в Кабуре гарнизон, Александр выступил в поход на север.
Дорога вела сперва по неширокой приветливой долине, вдоль ласково журчащей реки. Ярко светило солнце. В кустах шиповника, лоха и тамариска, растущих по речным берегам, громко и звонко щебетали стаи птиц; издали казалось, что где-то пересыпают из мешков в медные блюда груды серебряных монет. Справа и слева возвышались округлые холмы, покрытые красиво цветущим багрянником. Под ногой шуршали и хрустели густые поросли трилистника. Воздух был необыкновенно чист и свеж, чудилось - его не вдыхаешь, а пьешь, как холодное молоко.
Солдаты радовались мирному, благоухающему утру. Морщины на суровых лицах сгладила улыбка. Беспечно ехали впереди войска разведчики из легкой конницы. Добродушно мурлыкали себе под нос, сидя на могучих лошадях, гетайры. Гоплиты сняли медные шлемы, теплый весенний ветер гладил их огрубелые щеки, беззлобно трепал грязные волосы. Мягко покачивались на одногорбых верблюдах лучники с Тигра. Шумной гурьбой шагали чубатые фракийцы. Задорно щелкали бичами служители обоза. Кто-то ради забавы выбрал в стаде, которое вели за войском, самого крупного буйвола, нацепил ему на рога венок и погнал впереди. Это вызвало много смеха и шуток. Не убавляя шага, люди наклонялись к земле, срывали алые тюльпаны и с удивлением замечали, что их аромат подобен запаху красных роз.
Воинам припомнилась Эллада, и греки вздыхали счастливо и вместе с тем грустно. У Феагена даже слезы выступили на глазах. Весна пробудила в нем тоску по волам, по золотистой греческой земле, взрыхленной лемехом плуга. Ладони марафонца истосковались по доброй человеческой работе. Он оглянулся вокруг и почувствовал, как нелепо то, что он, труженик, плетется где-то вдали от родины по цветущей чужой долине с оружием в руке. Торчащие кверху пики так не вязались с ясной улыбкой природы, что Феаген ощутил стыд за себя. Ему хотелось сломать свой дротик и бросить его в поток.
