Шалопаи - Семён Александрович Данилюк
И главный удар оказался обращён на следователя Клыша, застрелившего при задержании несовершеннолетнего. И пусть до восемнадцатилетия «малолетка» не дотянул всего неделю. И машиной управлял без водительских прав, чего следователь знать не мог. И требованию остановиться не подчинился, а напротив, пытался спровоцировать автоаварию, в то время как соучастник его вёл стрельбу на поражение, были усмотрены признаки превышения пределов необходимой обороны.
Облпрокуратура начала проверку. Велась она, правда, неспешно, будто нехотя. По большинству фактов ограничились представлением о взыскании в адрес руководства. А вот с Клышем ситуация подвисла.
Сразу после поимки банды уголовное дело по убийству и поджогу было, наконец, принято к производству прокуратурой. Но Клыша не только не отстранили от расследования, но, напротив, наряду с Меншутиным, включили в состав оперативно-следственной группы.
В то же время было известно, что прокуратура продолжает собирать материал на Клыша, уточняя у арестованного Ломовицкого новые и новые детали задержания.
Угроза возбуждения уголовного дела нависла над Клышем, будто снежная шапка над альпинистом, – пронесёт или вдруг обрушится лавиной и подомнёт под себя.
В мае в кабинет Клыша ворвался Меншутин.
– Йес! Лапу засекли, – выпалил он. Изобразил перепляс с притопом. – Он Лисёнку позвонил, а я того на прослушку поставил. В Эстонии гужуется, под Таллином. Сколь верёвочка ни вейся… Возьмём за вымя!
Бойким взглядом оглядел Клыша:
– Ну что, садист и маньяк? Похоже, судьба нам с тобой лететь на задержание.
Ехать в командировку по чужому делу, да ещё в республику, где вовсю кипели страсти по поводу выхода из состава СССР, Клышу не хотелось, – в избытке было текущей работы.
– Пусть местные арестовывают и этапируют. Пока ещё не отделились, – попытался отвертеться он.
– Именно что пока! – возразил Боб. – Там сейчас настроения такие, что могут запросто слить информацию преступнику, просто чтоб подлянку кинуть. Нет, сами возьмём. Сами! Чтоб наручники самолично нацепить!
Меншутин предвкушающе потряс кулаками. В последнее время Боб пребывал в приподнятом настроении. Устав ждать помощи от УВД, сам нашёл обмен на такую же квартиру, но чистенькую, аккуратную, на втором этаже, – то, что надо для ребёнка. Правда, доплата влетала в копеечку, ну да один раз живём. Зато какая головная боль с плеч долой!
Осталось получить формальное согласие на обмен жилкомиссии райисполкома, и – с новосельем вас, Борис Ермолаевич!
– Завтра у меня комиссия. Послезавтра вылетаем! – распорядился Меншутин. – Билеты, командировочные уже готовят…
Клыш решил заскочить в Москву к матери, с которой давно не виделся. Так что встретиться договорились в аэропорту, перед рейсом.
– Не забудь шпаллер прихватить! – напомнил Боб. – Всё-таки не фуфло дешёвое конвоировать предстоит, а закапёрщика перестройки.
Сам хохотнул, довольный шуткой. Через мгновение прежний, командный его голос зазвенел, удаляясь, по коридору.
Они встретились, как договорились, в аэропорту, спустя сутки. За эти сутки Меншутин совершенно переменился. Опухший, как бывало после крепких возлияний, с угрюмым, углублённым в себя взором. После регистрации затащил Клыша в аэропортовский буфет, за неприбранный столик; не скрываясь, достал из кармана недопитую поллитровку, со столика взял стакан с остатками чая, выплеснул на пол, подышал, протёр изнутри носовым платком, вылил в него остатки водки, протянул Клышу. Данька брезгливо повёл носом.
– По какому случаю перед вылетом? – удивился он.
– По случа́ю моего неслуча́я, – загадочно ответил Боб, махнул залпом, закусил корочкой хлеба с чужой тарелки, обмакнув её в остатки подливы. Тяжко, с сапом выдохнул.
Подошла уборщица, потянулась убрать со стола грязную посуду.
– Не видишь, ещё едим? – отогнал её Меншутин. – За что?! – прорычал он. Вытащил из кармана и бросил смятый лист бумаги, точнёхонько угодив в остатки подливы. Данька аккуратно развернул. Как он уж догадался, это было решение жилищной комиссии райисполкома: в обмене отказать, так как обмен не равноценный. Основание: обмениваемая площадь на полтора метра меньше, чем нарушаются права малолетнего ребёнка.
– О ребёнке они позаботились. Как же! С рождения в антисанитарии, аж лёгкие залипают. Сколько писал, просил. Приходили, дышали, замазку отколупливали. И ни одна падла! Не то чтоб решить. Но просто положительного заключения не выдали. А когда сам за свои «бабки» порешал – у них полтора метра не сошлось! Ну неужто хоть этого не заслужил?! Свой же исполком. Каждого знаю. Кому только не приходилось помогать. Думал, все в едином кулаке. А эта, председательша. Зашёл. Насилу приняла. Не могу, говорит, против регламента. А когда у тебя пятнадцатилетний оболтус попался на наркоте, так в ногах валялась! И про регламенты не вспоминала. Клялась никогда не забыть… И вот оно здрасте – вытерла ноги! Я их за своих держал, а они меня, выходит, за обслугу.
Меншутина прорвало. Озлобленному бормотанию его, казалось, не будет конца. От прежнего весело-победоносного настроя не осталось и следа.
В полёте, правда, Боб слегка отошёл. И когда самолёт пошёл на посадку, Меншутин, хоть и в скверном настроении, но был уж готов к работе. Как будто зарядился иным, ЗЛЫМ импульсом.
Разместили прибывших щедро – по одноместному номеру с телефонами в гостинице «Виру», когда-то самой «западной» из гостиниц СССР. Но и к 90-м всё ещё стильной и престижной: с ресторанами едва не на каждом этаже, с собственным варьете. Боб, зашвырнув спортивную сумку в номер, даже не переодевшись, умчался куда-то в Кейла – городок за 25 км – согласовывать на завтра операцию по задержанию Лапы.
Предоставленный себе Данька освежился, переоделся в белые брюки, жёлтые туфли в соломку, спортивную сумку вместе с пистолетом на дне запихал под кровать, и отправился бродить по кукольному городку со средневековыми башенками.
Возле гостиницы проходил митинг. Сотня человек с плакатами, яростно кричащие в мегафоны ораторы, чуть в стороне несколько милиционеров – присматривающих, но не вмешивающихся. Зрелище для СССР диковинное.
Зато буквально за углом, едва свернул в первую же узенькую улочку, на каменные мостовые, охватило ощущение истомы и умиротворения. Апрель в Таллине выдался мягкий. Клыш брёл среди покойных, приветливых людей. За уличными столиками кафе сидели парочки в «джинсе», на скамейках – щурящиеся на солнышко стильные старушки.
Правда, когда зашёл в бар и попросил ликер «Вано Таллин», приветливость с лица хорошенькой барменши смыло. Она просто отвернулась, будто клиент сделался невидимкой. Обслуживала всех вокруг, а к новым попыткам Даньки обратить на себя внимание оставалась глуха.
Когда же не заметить стало невозможно, неприязненно, глядя с вызовом, отчеканила:
– Нэ понимаю!
– А так лучше доходит?! – разозлился Данька – на английском. – Сто грамм «Вано Таллин». И шоколадку.
Подрастерявшаяся барменша с заторможенной улыбкой поспешила налить рюмку.
– Прозит! Думала, вы поганая русский! – на скверном английском извинилась она.
В следующих питейных барах и ресторанах повторялось то же самое. Данька пытался сделать заказ. Его или не замечали, или мстительно улыбались. Переходил на английский или – для разнообразия – на итальянский или французский, и мир вокруг расцветал приветливыми улыбками. Сидящие у барных стоек девицы в мини-юбках бросали
