Василий Нарежный - Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова
Отец. Ага!
Сын. Желаю вам и впредь наслаждаться такими преимуществами! По чести завидно! а я как преданный ваш сын не замедлю повестить во всем околотке, что бригадир, батюшка мой, и то считает за счастие, когда кое-как вползет в крепость, которую капитан, сын его, взял приступом, выломал ворота и сделал всякому прохожему свободный и пространный вход.
Отец. Как, что?
Сын. А так же, что я более месяца наслаждался уже прелестями Юлии — и клянусь вам в том, как честный человек и капитан. (Убегает.)
Отец. Ах, она непотребная! Не я ли дал отцу ее, бедному отставному маиоришке, убежище, жалованье, стол, — словом, все, хотя под тем видом, что он мой однополчанин и когда-то зарубил турка, целившего в меня, как я спал за кустарником. Виноват ли я был, что, выпивши лишнее для придания себе храбрости, против воли заснул на поле сражения? Ах негодная! Это все добро делал я для хорошенькой его дочери; а она, проклятая, — о! сейчас долой со двора, до нитки оберу, — и ступай к черту.
После сих слов он поспешно удалился. Сребристая луна взошла на небе, тень разлилась по саду и заслонила нас с Иваном, который хотел что-то сказать, но, услыша разговор женский, замолчал. Опять устремили мы глаза и внимание и услышали следующее.
Одна. Нет, никогда не прощу! Возможно ли, чтоб я видела в тебе такую дуру, нелюдимку, неотесанную куклу! О! Если бы я знала, что такие несчастные следствия выйдут от воспитания в монастыре, никогда бы эту статую туда не отдавала. Слава богу, я не нищая. Муж генерал и тысяча душ крестьян!
Другая. Что же мне делать, маменька? я не знаю.
Одна. Дура, что тебе делать? тебе девятнадцать лет, а ты еще не знаешь, что делать? Не приметно ли, что молодой граф около тебя трется? Он не щадит всех возможных сентиментов, а его слушают, о небо! если бы я была в эти лета! Что он говорит тебе, когда находит случай?
Другая. Что меня любит!
Одна. Хорошо! еще что?
Другая. Просит назначить…
Одна. Очень хорошо. А ты?
Другая. Ничего!
Одна (с сердцем). Если я еще такой же ответ услышу, то увидишь! С этой минуты ты ни в чем не должна отказывать графу, — слышишь? ни в чем; он молод, хорош, богат и камер-юнкер.
Другая. Но если он после не возьмет меня?
Одна. Так возьмет другой, а граф по знатности своей не оставит его вывести в люди. Ведь чем же и отец твой вышел?
Другая. Но если другой не найдет во мне того, что составляет честную.
Одна. То я этой честной дам добрый урок, как повиноваться матери, которая всеми силами печется о ее счастии. Поди от меня и обойди кругом; я вижу, кто-то сюда идет!
Дочь ушла. Иван и я подвинулись на самый край дивана; и он шепотом сказал мне:
— Вот два примера наилучшего воспитания. Отец спорит с сыном о первенстве в приобретении какой-нибудь распутницы; а мать, — о боже, как гром твой не поразит ее!
Тут притащился высокий, средних лет мужчина в драгунском полковничьем мундире. Полная луна играла на багровых его ланитах, он немножко пошатывался и потому часто опирался то об деревья, то о противостоящий решетчатый забор, призывая в помощь при каждом шаге черта и такую его мать. Подошед к прогуливающейся госпоже, остановился, поглядел пристально, потом оборотил ее к месяцу лицом, чмокнул, примолвя:
— Это ты! Я боялся ошибиться!
Она. Перестань, полковник, когда мы встречаемся наедине, ты всегда дерзок.
Он. Так и надобно!
Она. Пойдем, неравно муж…
Он. Твой старый дурак? Он сидит в углу и как добрый семинарист проповедует, как он бирал батареи! не надобно говорить, что делал, а надобно делать. Итак, я с вашего позволения хочу атаковать здесь, в сию минуту, крепость самого приятного местоположения.
Она. Тут есть деревянный диван, — такая темнота!
Он (входя вместе). На что много свету? Однако берегись, чтоб не оцарапать личика, а то двойная для мужа потеря.
Она. Вот я уж и на скамье! сюда, правее.
Он (идет, спотыкается об угол скамьи и падает). Чтоб сто тысяч чертей побрали того, кто эту скамью поставил. Я головою прямо об угол.
Она. Ничего, ничего, вставай; я помогу. Не я ли тебе столько раз говорила, что можно воину иногда повеселиться и погулять по одержании победы, а ты всегда горазд до начатия сражения. Что?
Он. Ну, я сел. А ты?
Она. Как жестко, ну да так и быть!
Он. Нет! хоть я и кавалерист, однако ж знаю, что такое учтивость! Пособи-ка мне скинуть мундир.
Они начали трудиться в сем деле, которое тем было труднее, что господин драгун шатался, однако, наконец, успели,
Тут Иван, дернувши меня за руку, легонько свистнул.
Она. Ах! что такое? свист?
Он. Пусть кто хочет свистит! Ба, еще свист. Кто тут? выходи! Нет никого! Это нам послышалось. Куда ты? что за дьявольщина? только было…
Она. Сс-сс! Я слышу тихие голоса, да и тень вдали видна. Молчи! бога ради!
Он. Как? я? Драгунский полковник? Однако и подлинно говорят: смотри же, ни слова!
Тут приблизилась еще пара; и по голосам узнали мы Володю и дочь почтенной госпожи, соседки нашей.
Володя (таща ее). Сюда, сюда, милая Наташа! В сем мрачном гроте воздвигнем мы олтарь любви.
Наташа. Боже мой! Вы меня задушите. Постойте. Я сама пойду. Ах, как темно!
Володя. Не бойся! Страстный любовник твой с тобою!
Володя в темноте набрел на госпожу генеральшу, которая, испугавшись, бросилась в сторону и стукнула лбом прямо в лоб драгуна. Сей заревел, вскочил и, наткнувшись на Володю, сшиб его с ног; а сам, на полете за ним же, уцепился в волосы честной матери, и все растянулись на земле! Наташа в беспамятстве, желая скрыться, бросилась прямо на меня и, ощутя существо движущееся, ужаснулась и упала без чувств на катавшихся по земле. Мы не успели подать ей помощи.
Тут-то началась настоящая комедия. Когда все копошились подобно змеям, я, сострадая о бедной Наташе, вскочил, схватил ее за руку и вытащил из круга трех ратоборцев, которые начали уже свои действия. Драгун, который был сильнее прочих двух, зажмуря глаза, опускал тяжелые мышцы свои куда попало. Володя, получа две-три изрядные пощечины и несколько тумаков, озлился и также неробко защищался. Госпожа генеральша давно бы встала, но, по несчастию, так запуталась за шпоры драгунские, что никак ее могла того сделать. Володя и госпожа, видя, что нет сил терпеть более, прибегли к последнему средству слабых, то есть кричать что есть силы и просить помощи.
Иван, который до сего был без дела, желая унять бунт каким бы то ни было образом, встал на диван, чтобы голос его казался снисходящим свыше, произнес громким голосом:
— Перестаньте! Аз бо глаголю вам! — Ужас напал на ратующих. Языки побежденных и руки победителя окостенели. Иван, чтоб больше оглушить их, продолжал:
— Хощу — да кийждо из вас восстанет в безмолвии и отойдет восвояси.
Они, может быть, бы то и учинили, как вдруг на углу беседки показались люди с факелами и свечами и мгновенно предстали на место сражения. Граф Владимир, окруженный толпою гостей, осматривал с удивлением предметы; а сопровождавший его старик с обнаженною шпагою говорил:
— Не опасайтесь, граф, ничего; я с вами! О! и не таких врагов укрощал я! — Но когда осмотрел он пристальнее всех нас, задрожал, побледнел и произнес со стоном: — Боже мой! Жена, дочь — и в каком состоянии! Что это значит?
И в самом деле было чему подивиться. Госпожа была растрепана, с растерзанным подолом, выпачканным об ваксенные сапоги драгунские; а по обе стороны носа были выведены усы от нафабренных усов драгунских. Дочь ее была вся тоже в беспорядке.
Володя походил на чертенка; а драгун на самого сатану.
— Что это значит? — спросил граф Владимир у Ивана, все еще стоящего на скамье в ораторском положении, и сей отвечал ему:
— Спросите эту барыню! Всю комедию сию сочинила она и видела ее от начала до конца. Она приказала дочке своей оказать милость твоему Володе, а сама для оказания такой же милости сему господину полковнику очутилась здесь; не зная последнего, Володя привел сюда же и свою любезную, — это начало, а конец…
— А, конец я сам понимаю, — вскричал с яростию муж и устремился к драгуну, который, схватя его за руку, сказал холодно:
— Постойте, господин генерал, и выслушайте! Может быть, вы теперь что-нибудь обидное думаете насчет чести моей и супруги вашей? Так знайте, что ошибаетесь! Третий день уже, как я беспрерывно пьян; а пьяный да старый неопасны в таком случае! Из сего вы должны заключить, что теперь уже третий день, как супруга ваша не нарушала должной к вам верности. Клянусь в том честию драгунского полковника; а если вы не верите, спросите у своей супруги, — она поклянется вам даже честию армейской генеральши.
