Дом одинокого молодого человека : Французские писатели о молодежи - Эрве Базен
Несколько позже Антуан спустился по ступенькам станции «Санзье». Линия метро проходила от Ля Вилетт через Восточный вокзал к Северному, куда можно было доехать за несколько минут. Множество пассажиров ожидало поезда, упорно не желавшего показаться в туннеле, поворот и наклон которого был виден по расположению ламп. Ребенком Антуан задумывался, а не появится ли вдруг из этого ада вереница чудовищ или уродов Абеля Ганса. Тридцать лет спустя навязчивая идея не совсем рассеялась и глубина бездны все еще манила его. Поезд, пришедший со станции Ля Вилетт, остановился у противоположной платформы. Антуан проследил за движением силуэтов в полосах света и тени. Совсем скоро он тоже выйдет здесь, но уже вместе с Жюли. Он мысленно одел ее в черное. Из-за духов. Он угадывал в себе пьянительные и глубокие чувства, а не просто пылкое и поверхностное влечение. Он возьмет Жюли за руку, поведет ее вверх по улице Муфтар к рынку, чтобы у нее создалась иллюзия бесшабашного времяпрепровождения, которым наслаждается супружеская пара, знающая, что у нее вся жизнь впереди, но на самом деле он будет вести ее кратчайшим путем к улице Песталоцци и, ускоряя шаг, подталкивать, тащить за собой, помогать подниматься, чуть ли не волочить вверх по лестнице, не считаясь с тем, что у нее слабые легкие и одышка, откроет дверь квартиры, где накануне расставил изогнутые набухшие тюльпаны, которые она любит, снимет с нее плащ, пахнущий морем и табаком, обнимет ее, затем отстранится, полюбуется ею и после чашки кофе предложит прогуляться, побродить по улицам, чтобы чуть отстраниться от любви, прежде чем предаться ей, и в то же самое время обеими руками, покрытыми пятнами, каждое утро напоминавшими ему как монаху трапписту о неотвратимости и необходимости смерти, он уже расстегивал бы «молнию», наполняя ладони еще не проснувшейся округлостью плоти, потихоньку, — узкая юбка затрудняет шаг, — повел бы ее к кровати, а она шептала бы, что хотела еще подождать, по столь нетерпеливая мужская страсть создает у нее ощущение, будто все их встречи спаяны в одну, отрицают ее ночной отъезд и кажется, что она растворяется в свете, победив время.
Поезд двинулся в сторону ратуши Иври. Гнусавый голос из станционных громкоговорителей что-то пробормотал о задержке, о минутах… Пассажиры стали уточнять друг у друга, о чем речь, но все одинаково плохо расслышали объявление. Антуан присел в одну из желтых раковин-кресел, расставленных вдоль стены. Если в десять с четвертью поезд метро не появится, он поедет на такси. Совсем рядом на бульваре Гобелен они постоянно курсируют. Где-то за Санзье, наверное, случилась авария или какое-то происшествие, и он может застрять здесь. Он представил себе, как Жюли выходит из вагона, идет вдоль поезда, а он с нежностью любуется ее походкой танцовщицы, касающейся земли только пальцами ног и никак не иначе. Жюли помахивает сумочкой. Глаза ее красноречивы. Она решила не говорить ни о разрыве, ни о вечернем отъезде. Заметив вокзальные арки, преобразившиеся в зеркала, в которых мелькают удаляющиеся составы, она скажет Антуану: «Я дарю тебе вечность, не упусти ее!» А он, расточитель вечности, находится в нескольких километрах от нее, под землей, в темноте, среди людей, охваченных то злобой, то паникой…
Теперь он не грезил. Перед ним вырос африканец в серой ливрее, фетровой шляпе с каймой и длиннополом пальто. Неброской элегантностью одежды он напоминал распорядителя бюро похоронных услуг, — он видел таких в Соединенных Штатах, — и этот человек подчеркнуто вежливо спрашивал, почему поезда метро не идут в сторону Ля Вилетт. Антуан ответил, что ему об этом известно не больше, чем другим, но чернокожий посмотрел на него так, словно сомневался в правдивости ответа.
У африканца были синие губы, переходный — от зрелости к старости — возраст, мутные — видимо, от перенесенной трахомы — глаза. Вот он приосанился, снял шляпу, обнажив седую голову, отчего сразу определился его возраст, стукнул себя по лбу, открыл рот и… Нет, он не запел псалом, а стал извиняться, что не признал Антуана раньше.
«Теперь я вспомнил… Когда я был шофером у Седара Сенгора, я несколько раз заезжал за вами и отвозил в его резиденцию».
Нога Антуана ни разу не ступала на землю Сенегала. Тем не менее он задумался, прежде чем ответить. Обманщики и нищие, которые слоняются в метро и пристают к пассажирам, не бывают так аккуратно одеты. Судя по костюму и речи, этот гигант сам вполне мог бы быть послом.
— Вы ошибаетесь, — пробормотал Антуан. — Я никогда не встречался с вашим президентом и вас тоже не знаю.
Африканец надел шляпу и улыбнулся — его-то не проведешь, он читает в душах других, как в открытой книге.
«Аудиенция была короткой, ваше превосходительство. Извините, что нарушил ваше инкогнито», — произнес он, стараясь говорить доверительным шепотом, но так, что его, пожалуй, было слышно с другой платформы. И прежде чем раствориться в толпе, добавил: «Оставляю вас с вашей секретаршей, я ее тоже узнал».
Антуан повернулся в сторону, указанную затуманенным взглядом. Там стояла молодая женщина во всем белом, чем-то напоминающая портреты кисти Гойи, написанные еще до кризиса в Кадисе, преобразившего его творчество и подтолкнувшего к изображению сцен насилия: лучезарное лицо, задорный носик, нежные и таинственные черные глаза. Она несмело улыбнулась, и щеки ее вспыхнули.
«Он принял вас за мою секретаршу, — сказал Антуан, — а у меня ее никогда и не было».
Рассказ об этом инциденте он преподнесет Жюли как своего рода прелюдию к необыкновенному дню, и если понадобится, приукрасит его. Ведь Жюли обожала удивительные истории, интересовалась знамениями судьбы, открывающейся людям в непредвиденных обстоятельствах, и воспринимала их всерьез. Не была лп тому примером ее встреча с Антуаном?
Это произошло в тот день, когда она, изнемогая от усталости, бросила лицей, детей, мужа. Добралась на машине до границы и, заперев дверцы, пошла пешком по заповеднику, где дюны, поросшие пучками песчаного колосняка, напоминают головки маленьких жителей Сахары с их мусульманскими прическами. Чтобы полнее насладиться одиночеством, Жюли держалась подальше от тропинок, обозначенных цветными столбиками, придерживаясь лишь одного ориентира — соединяющей небо и море огромной каймы, что мелькала в просвете между песчаными горбатыми холмами. Часов у нее с собой не было, а по свинцовому небу нельзя было даже приблизительно определить, который час; к концу дня ей стало казаться, что она заблудилась в пространстве
